Юлия Жукова - Сами мы не местные
– Ты меня с кем-то перепутал.
И кладет трубку. И так и сидит, бессмысленно уставившись на телефон.
– Чего он хотел? – шепчу, беря мужа за руку.
– Поздравить, – бесцветно говорит Азамат.
– И?..
Азамат вздыхает, отворачивается от телефона и неохотно возвращается в реальность.
– Он решил сделать вид, что ничего не было.
К нам подсаживается Алтонгирел. Унгуц и наш духовник тоже заметили оживление и склонились поближе.
– Что стряслось? – спрашивает Унгуц.
– Отец звонил, – быстро поясняет Азамат. – Он готов забыть об отречении.
– Забыть? – моргает Унгуц. – Ты хочешь сказать, отменить его?
– Нет. Он просто стал так со мной говорить, как будто ничего не случилось.
– И что ты? – допытывается Алтонгирел.
– Я сказал, что он меня с кем-то перепутал.
– Ты что! – шипит Алтоша. – Он теперь опять надуется! Надо было с ним помириться, ты же не думаешь всерьез, что он станет просить прощения?!
Азамат поднимает на него такой взгляд, что металл плавить можно.
– Извини, но я не готов просто забыть пятнадцать лет своей жизни!
Алтонгирел отворачивается и с досадой хлопает себя по коленке, Унгуц закрывает глаза и качает головой. Я утыкаюсь Азамату в плечо и глажу его. Ну, блин, мужики-и!
Тем временем эпическое сражение успело изменить направление: теперь уже Ирлик и Унчрух сражаются не друг с другом, а плечом к плечу против черных космических демонов, а нашедшаяся Укун-Тингир им в этом помогает. Интересно, это не специально под случай концовку переписали? Но спрашивать у Азамата не рискую: он и так не слушает, а думает, извиняюсь, думу горькую, будь неладен этот эпос. Конечно, наши победили, и после этого Ирлик возвращается в Подземное Царство, Укун-Тингир – в Небесное, а Унчрух становится Императором Муданга и правит до самой смерти. Когда он умирает, он обращается в горный хребет, который теперь называется Короул, и именно поэтому все боятся туда ходить.
Сказитель еще несколько минут тянет свое «о-о-о» и наконец смолкает. Воцаряется странноватая тишина, та самая, которая не отсутствие звука, а присутствие заглушки. Потом все принимаются вопить «танн!», колотить воздух и подносить сказителю драгоценные дары, еду и напитки. Азамат сидит, привалившись спиной к стене дома, и задумчиво кивает.
Через несколько минут к нам подходит незнакомый мужчина и кланяется Азамату. Тот в ответ нагибает голову. Мужчина высокий, плечистый, щеголяет солидными усами с подкрученными на гусарский манер кончиками.
– Многие люди мне говорили, – начинает он учтивым, приятным тоном, – что Ахмад-хон неравнодушен к моему творчеству. Могу ли я послужить своему Императору?
Азамат признательно улыбается.
– Я был бы счастлив вас послушать вживую. К сожалению, до сих пор у меня не было такой возможности.
– Есть ли у вас пожелания? – любезно уточняет этот, видимо, певец.
– Мм… Я бы предпочел что-нибудь возвышенно-печальное.
– Печальное? Но сейчас праздник… – удивляется исполнитель. Азамат как-то невнятно поводит бровью, и этот забавный персонаж тут же соглашается: – Ну конечно, надо ведь помянуть павших героев. Император имеет право печалиться о своей стране и в праздник.
Азамат снова наклоняет голову.
– И еще, пожалуйста, спойте балладу об Он-чуае.
Исполнитель совсем озадаченно поднимает бровь, но безропотно соглашается.
Еще минуту он договаривается с оркестром и наконец приготавливается петь. В отличие от сказителя, он поет стоя. Первые же звуки его голоса меня глубоко поражают: он невероятно высокий. Выше чем мой собственный. При этом он такой мелодичный и чистый, что действительно напрашивается сравнение со звоном хрустальных бокалов.
Начинает он с плача по погибшим:
Западной излучины рекиОдурманил аромат меня.Завещали: друга береги —Нету друга больше у меня.Тянутся три русла на восток,Три печальных воина бредут.Больше не ступить им на порог,Больше дома их дела не ждут.Соберу коней своих лихих,Нагружу их ношей тяжело:Скорбные души моей стихи,Дичь, зерно, коренья и вино.Отгоню табун во стольный град,Созову народу целый мир.Пище и вину не буду рад:В память о друзьях устрою пир.
Видимо, это относительно недавнее творчество, раз в рифму, по земному образцу. Азамат украдкой вытирает глаза.
– У тебя правый глаз слезится? – спрашиваю невпопад.
– Да, – отвечает он, сдвинув брови. – А что?
– Раньше только левый, – говорю.
– Думаешь, твой крем начал действовать? – скептически ухмыляется Азамат.
– Естественно, он действует! – надуваюсь я. – Просто медленно, и ты не замечаешь. Экдал!
Экдал сидит наискосок справа от меня, оборачивается на оклик.
– Вот скажи. Ты Азамата с начала весны не видел. Что-нибудь изменилось?
– А! Так вы его все-таки чем-то лечите? – оживляется наемник. – А я-то думаю, неужели это он просто на радостях настолько лучше выглядит!
– Вот видишь, – говорю Азамату.
– Тихо, – шикает он. – Послушай лучше песню. Это баллада об утрате души.
Баллада оказывается длинной, примерно в половину эпоса. Из начала я только успеваю понять, что некий доблестный воин влюбился в красотку с Восточных островов, и она ответила ему взаимностью, правда, преподносится это с таким трагизмом, как будто они оба повесились. Впрочем, не знаю уж, чем там кончится. Потом началась война, и герой должен был покинуть родные края.
В степи бескрайней седой ковыль,Седое небо, седая пыль.Трав аромат в небеса унесло,И нету друзей, кроме тени его.
Войну они благополучно продули, и Он-чуай вынужден скрываться в горах несколько лет, пока не соберется новое войско, чтобы разбить узурпаторов.
Имя свое в землю зарыл,Камнем прикрыл и место забыл.Кто войну проиграл,От людей кто сбежал,Имя тот потерял.Думы свои заковал в металл,Чтобы в жизни никто его не узнал…
Тем временем его девушка вышла замуж за полководца-победителя, естественно не по любви, и мается.
В граде моем очень ждут его,Если дождутся – ему не жить.Чужие мы, хоть с двора одного,Степь не пройти, море не переплыть.Целыми днями ждала я тебя,Ждала, и ткала, и слезы лила,Дни напролет, в окно глядя,В солнце, и в дождь, и в грозу ждала.Быстрый и сильный явился с победойВоин чужой посредь бела дня —Он и развлек меня беседой,Счастьем, теплом окружил он меня.Были объятья его мне сладки,И ненавистны были они.Он-чуай, Он-чуай, все ли в порядке?Что ж от меня ты бродишь вдали?Я тебя жду и этим болею,Этим печалюсь, этим тужу.Нужды мне нет работать, потея,Но себе места я не нахожу.Ты, победитель, слышишь мой шепот —Сын наш с тобою канет во тьму,Ибо однажды раздастся топот —Он-чуай явится в нашем дому.Будешь разорван ты и растерзан,Жаром спален и потоплен водой.Ведь так легко разорвать нашу песню,Что никогда не была живой.
Пока она так оптимистично размышляет, ее исходный самец все-таки умудряется всех победить и вернуться домой со щитом. Наслышанный, что его женщина не дождалась и вышла замуж за другого, он убивает соперника на подходах к деревне, даже не поинтересовавшись у дамы ее мнением. Однако, придя к ней домой, застывает с окровавленным кинжалом над кроваткой ребенка, поскольку тот так похож на мать, что Он-чуай не может его убить. В итоге они так остаются жить втроем, в мире и любви.
– А почему это баллада? – спрашиваю у Азамата.
– То есть как?
– Ну там же все хорошо заканчивается.
Он качает головой.
– Если речь идет об украденных душах, то это всегда баллада. Да еще ему пришлось смириться, что сын его врага будет жить. Впрочем, если бы он убил ребенка, это тем более была бы баллада. Так что, понимаешь, когда у персонажа украли душу, это всегда трагедия, даже если формально все хорошо кончается.
– Я надеюсь, ты это только о песнях, а не о жизни? – уточняю.
Азамат смеется.
– Моя жизнь стала трагедией гораздо раньше, чем я потерял душу. Ну а у тебя и отношение совсем другое. Так что о нас вряд ли сложат балладу…
– О тебе, Азамат, уже сложили баю, – радостно сообщает ему Унгуц. – И хватит заставлять Аблар-хона петь баллады на празднике. Ему тоже повеселиться надо!
– Погодите-погодите, – хмурится Азамат. – Какую еще баю?
Унгуц только машет на него, а оркестр тем временем начинает играть задорную мелодию под руководством Ахамбы.
