Цитадель Гипонерос (ЛП) - Бордаж Пьер

«Уснула» — неверное слово: солнце еще не достигло зенита, когда в ее доме в поселке паломников появился обнаженный мужчина с оружием и наставил ствол на нее. Йелль увела мальчика на берег ручья, где обычно купалась, а двое жерзалемян вышли в сад, чтобы почистить контейнеры для обезвоживания. Губы незваного гостя, молодого человека с изящными аристократическими чертами, искривила ухмылка. Она еще связала его вторжение с запашком газа, который внезапно разнесся по дому. Он издал что-то вроде смешка — хихиканье не то одержимого, не то слабоумного.

— Вот о чем Йелль…

— До твоей дочери и до анжорца очередь тоже дойдет! — заявил он.

— Вы ведь сиракузянин, так?

— Я не человек, а ментальный трансплантат, имплант логики. Человек, Марти де Кервалор, был моим транспортом, чтобы добраться до вас.

Он поднял ствол своего оружия и нажал на спуск. Она все еще помнила удар в лоб, ощущение онемения, охватившее ее конечности, прогрессирующий паралич двигательных центров, падение на пол. Несколько долгих минут в ее беспомощном теле еще теплился непрочный огонек сознания. Тиксу говорил ей позаботиться об их маленьком чуде, а она попала в первую же ловушку, которую расставил для нее блуф. Ныне, когда ожив сама, она смотрела на мраморно-неподвижное в стеклянной витрине тело Йелли, чувство вины к ней вернулось и принялось терзать ее.

Она почувствовала на себе настойчивый взгляд, подняла глаза, и только тогда узнала Шари по крайне своеобычной манере смотреть. Он стал мужчиной, но, хотя его темная кудрявая шевелюра скрылась под капюшоном облегана, хотя его щеки за несколько дней заросли щетиной, он сохранял частицу грации и ребяческого простодушия, смягчавшие его отвердевшие, обветрившиеся черты. На Афикит беспорядочно нахлынули воспоминания о беззаботных временах, о долгих прогулках по горным тропам, о теплых, душистых ночах под звездным пологом, о невинных играх с маленьким Шари и любовных — с Тиксу, о сердечном братстве паломников… Она украла эти несколько лет счастья у судьбы, но судьба неумолимо мстила самым жестоким образом: сначала она разлучила ее с любимым мужчиной, потом погрузила в ледяной сон больше чем на три года и, наконец, взялась за ее дочь; как будто, движимая извращенной волей, методично отбирала у нее одну за другой причины оставаться в живых. Если бы Йелль не проснулась, у Афикит не осталось бы воли к сопротивлению. Ей почудилась ободряющая улыбка на коричневых губах Шари.

— Я не смогу долго их сдерживать! — рявкнул Мальтус Хактар.

Высунувшись одним плечом в коридор, он беспрерывно жал на спусковой крючок своего волнобоя. Нападавших, пытающихся пересечь земляную насыпь, становилось все больше и больше. Заградительный огонь шеф-садовника заставил их прильнуть к стенам и продвигаться вперед весьма осмотрительно. Некоторые из них прикрылись лежащими на земле трупами и, используя их как щиты, продолжили наступление.

— Мне нужна помощь! — крикнул Мальтус Хактар. — Кто-нибудь еще вооружен?

Жек машинально порылся в карманах куртки, но его собственного волнобоя уже не было. Шари сообразил, что оставил свой в комнатах Марсов. Запас энергии в оружии Мальтуса Хактара может иссякнуть в любой момент, и они окажутся с голыми руками против наемников-притивов. Останется, конечно, возможность растаять в эфирных коридорах, но психокинетическое путешествие подвластно только Жеку, Афикит — если она достаточно оправилась от криогенизации, — и ему самому, а они не смогут бросить на произвол судьбы двух жерзалемян, муффия Церкви и главного садовника… Не говоря уже об Йелль.

Джулианский кориндон сиял, словно светило, сдернутое со звездного неба; он окрашивал кожу девочки и стеклянные стенки саркофага в цвет индиго. Жек вскрикнул от радости:

— Йелль!

Она уставилась на него широко открытыми глазами. Йелль словно только что очнулась из долгого ночного сна, и ее взгляд уже наполнился той характерной для девочки странной серьезностью. На ее бледных губах появилась слабая тень улыбки, затем она приоткрыла рот и еле слышным голосом пробормотала несколько слов:

— Это ты, Жек?… Ты пришел… Где мама?… Мои руки… мои ноги… Я их больше не чувствую…

Рыдания Жека удвоились, он разрывался между радостью видеть ее вернувшейся к жизни, и обеспокоенностью от ее паралича. Афикит подошла, прижалась лицом к стеклу и дала в свою очередь волю слезам. Йелль слегка повернула голову, ее серо-голубые глаза вспыхнули новым пламенем.

— Мама…

— Бальзамировщики говорят, что при реанимации крио возможна квадриплегия[15] — как одно из последствий, — сказал Фрасист Богх. — Придется ее нести…

— Она сможет это преодолеть? — спросил Шари.

Бывший муффий пожал плечами в жесте, выражающем одновременно и неизвестность, и беспомощность. Шари с бесконечной бережностью поднял Йелль. Жек спрыгнул на пол, обошел постамент, снял куртку и передал ее махди. Они обернули курткой девочку, и Шари пристроил ее как можно удобнее у себя на груди.

Безутешный анжорец подошел к Афикит, замершей рядом с пустым саркофагом, обнял ее за талию и уперся лбом в грудь. Сначала она не отреагировала, но потом, как будто ей вдруг тоже потребовалось как-то излить свою печаль, обняла его за плечи. Так они в долгих обьятьях выразили друг в друге всю свою любовь к Йелли. В нескольких метрах от них вышла из неподвижности Феникс, медленно приблизилась к Сан-Франциско и приникла к нему.

— Мы готовы, — сказал Шари.

— Они роятся, как мухи на падали! — громыхнул Мальтус Хактар.

Наемники-притивы перебили последних защитников, собравшихся за осыпью из камней и земли, и пока что перегруппировывались по другую сторону баррикады, образованной нагроможденными друг на друга трупами. Они спокойно ожидали, когда иссякнет запас энергии в оружии осгорита, прежде чем начинать решительную атаку. Взрывы утихли, и отблески разрывных бомб отодвигались все дальше и дальше. Темнота, дым и пыль сделали видимость почти нулевой, и теперь Мальтус Хактар использовал луч своего оружия больше чтобы следить за продвижением своих противников, чем для того, чтобы поразить их. Перегревшаяся металлическая рукоять практически жгла ему руки.

— Моя голова говорит, что мы должны попытаться добыть оружие у мертвых противников, — проговорил за его спиной низкий голос.

Сан-Франциско отстранился от Феникс и перебрался ближе к главному садовнику. Он еще не вполне восстановил свои способности, но был князем Жер-Залема, воином, и не считал себя вправе оставлять осгорита сражаться со своими врагами в одиночку (врагами, о которых жерзалемянин ничего даже не знал). Мальтус Хактар бросил на него быстрый взгляд через плечо.

— Ваша голова не так уж неправа, сударь, но, во-первых, первый труп находится больше чем в десятке метров, и им хватит времени выцелить нас. Во-вторых, мы не можем быть уверены, что найдем на наемнике-притиве оружие, которое нам подойдет: они пользуются дисковыми метателями, вживленными в руку.

— Я произнесу священное слово абина Элиана…

— Я уважаю ваши верования, сударь, но боюсь, что этого недостаточно, чтобы их диски не снесли вам голову. Хотя в этом несчастном коридоре много не разглядишь, но думаю, что их больше двадцати…

Сан-Франциско наклонился вперед и в свою очередь взглянул на большой проход. Он увидел трупы, растянувшиеся на металлическом полу, за ними — серые с белым фигуры, собравшиеся за грудой тел.

— Священное слово даст мне около пяти секунд невидимости. Выбраться туда не должно стать проблемой, но на обратном пути вам придется прикрыть меня…

Главный садовник кивнул. Муффий церкви Крейца (бывший муффий — с тех пор, как он сам себя сверг с престола) определенно собрал в подвале своего дворца странных субчиков: детей, которые путешествовали мысленным усилием, женщин сверхъестественной красоты, людей, которые пользовались заклинаниями невидимости… Когда он вернется в свое родное село на Осгоре, чтобы насладиться заслуженным отдыхом, он даже не сможет рассказать ни о чем подобном своим землякам, потому что непременно будет зачислен в самые легендарные из лжецов за долгую историю осгоритов.