Генри Каттнер - Долина Пламени (Сборник)

То, что происходило сейчас, было лишь намеком на настоящий контакт. Бартон искал нужную информацию в том, что сообщала Мелисса. Он тоже не был техником, поэтому подходил к проблеме с другой стороны — с точки зрения натуралиста, натренированного в распознавании защитной окраски, прекрасно умеющего разгадывать хитрости хищников.

Сколько их?

Трое.

Не больше?

Трое: образы Галилео и других городов, символы имен и личностей. Чувство смутной общности; звенья ненависти…

Неожиданно он обнаружил в ее сознании что-то странное, тревожно знакомое. Бартон не понял, что это такое, но на мгновение, пока он вел свой поиск, оно прорвалось сквозь плавный поток мысленной беседы.

Это ничего не давало; он снова сосредоточился.

Трое?

Символ

Известен под именем Сэма Фэйкса

Жажда власти

Глубокая летаргия

Возникали и дополнительные оттенки; теперь ему казалось, что он легко узнает Сэма Фэйкса.

Последовали другие символы, и он узнал описание Эда Варгана, смешанное с понятием диспропорции, и Бертрама Смита, в котором ощущалась злоба, родственная жестокости пьющих кровь хищников. Хотя была и разница: Бартону как-то довелось проникнуть в мозг пирующей ласки, и сплошной поток восторга почти напугал его. Смит же был разумен, хотя он, как и другие, обладал этим странным качеством — каким?

Темнота. Извращение. Слепота.

Да, — подумала Сью, — они слепые. Ослеплены паранойей. Они вовсе не способны видеть мир — каким он должен быть.

И то, как Мелисса представляла всех троих; свирепые маленькие существа, бегущие, оскалив зубы, сквозь темноту. Бартон осознал, что она отождествляет их — с кем? — с мышами: она ужасно боялась мышей, которые для нее были значительно страшнее насекомых или змей. Что ж, он мог понять навязчивый страх — сам он необычайно боялся огня. Большинство лысок в той или иной степени страдало фобиями — плата за повышенную умственную восприимчивость.

Я должен действовать быстро, — подумал Бартон. — Если они свяжутся, они могут спрятаться. Я должен уничтожить их одним ударом. Могут ли они читать твои мысли?

Они не знают о существовании Мелиссы Карр.

Но если один будет убит, они будут предупреждены. Ты должна быть в безопасности. Где ты?

Отказ, определенный отказ.

Лучше сказать мне, чтобы…

Никто не может обнаружить меня, пока я не думаю о своем местонахождении. В телепатии нет радиопеленгаторов. — Выраженное ею понятие означало больше, чем телепатия; это был символ всей расы и ее единства.

Ты можешь определить местонахождение Варгана и Смита?

Конечно: на своей личной волне они разговаривают совершенно свободно. Варган в Райе, Смит в Гуроне.

Как случилось, что ты можешь прослушивать их длину волны?

Недоумение. Бессильное мысленное пожатие плечами. Врожденное?

Когда один из них умрет, — подумал Бартон, — другие будут предупреждены. Слушай их внимательно. Ты непременно должна сообщить их планы. Они не должны уйти.

Мелисса представила трех маленьких, серых, злобных существ, трусливо удирающих по полу. Бартон натянуто улыбнулся.

Смотри, как они бегут, — сказал он ей. — Смотри, куда они бегут.

Его рука потрогала кинжал. Это, конечно, не большой нож для разделки туш, но сойдет и он.

Других сведений, кроме этих, было немного. Мелисса передала некоторые из подслушанных ею мыслей параноидов, и убеждение Бартона в опасности, исходящей от них, усилилось. В конечном счете они несли гибель всей группе мутантов. Смерть отдельных людей значила не так уж много в эту эпоху дуэлей, но ставить на карту существование всей расы — это похоже на тактику бешеных псов. Не было даже никакого определенного мотива. Простая злоба? Но это нелогично, а параноиды всегда логичны, хотя их мировоззрение и построено на ложной основе. Никакой путеводной нити пока не было, и Бартон не мог найти ее только с помощью своей профессиональной подготовки натуралиста. Животные не занимаются саботажем. Точно так же, как птицы не гадят в собственном гнезде.

После того как Мелисса оставила их, Сью сказала с нетерпением, на этот раз вслух:

— Я хочу тебе помочь. Должен же быть какой-то способ.

— Его нет. Ты сама говорила, что здесь нужно особое умение. Ты биолог. У тебя нет мгновенной реакции, как у меня, и, находясь рядом, ты будешь только отвлекать мое внимание, когда мне необходимо будет сосредоточиться.

— Значит, ты убьешь их?

— Конечно, убью. К счастью, со слов Мелиссы, их всего трое. Она не врала, я это чувствовал.

— О да, она искренна, — согласилась Сью. — Но она, безусловно, что-то скрывает.

Бартон пожал плечами.

— Это не имеет значения. Что сейчас важно, так это быстрое действие. Я не могу особенно заниматься расследованием. Если я начну подбрасывать мысли и вопросы в головы нелысок, параноиды насторожатся. Я должен уничтожить этих подонков прежде, чем зараза распространится. Многие лыски присоединились бы к подобному движению, если бы смогли проникнуть в тайну волны этой длины.

— Так что же делать мне?

— Сейчас, — сказал Бартон, — это неважно. Твоя работа закончена. Теперь это мое дело.

Они встали из-за столика. На улице он оставил Сью, попрощавшись с ней рукопожатием, значение которого было понятно только им. Вокруг текла обычная жизнь ярко освещенного вечернего города, символизирующая собой широкую и запутанную систему взаимозависимости и взаимоограничения, благодаря которой не распадалась цивилизация. Цивилизация, что терпела лысок и пусть неохотно, но давала им возможность найти путь к своему спасению. Оба они думали об одном: как легко эти обычные мирные люди могут превратиться в жаждущую крови толпу. Такое случалось прежде, когда лыски были еще совсем внове для мира; опасность этого не исчезла окончательно.

Итак, Бартон отправился один; ответственность за выживание всей расы требовала от него сделать то, к чему его готовили с самого рождения. Только существование всей их расы имело смысл; жизнь отдельной личности не так важна. Его вертолет уже обслужили, и он вылетел в Галилео, находившийся на Атлантическом побережье, по-прежнему раздумывая о том, что ему предстоит сделать. Он был так поглощен своими мыслями, что только автоматические радиосигналы не давали ему столкнуться с другими вертолетами. Наконец на горизонте показались огни городка ученых.

Как и все сообщества, занимающиеся технологическими разработками, Галилео был крупнее большинства других городов и деревень. Ученые были миролюбивым народом, и ни один из научных городов не был еще уничтожен. В Ниагаре с ее огромным источником энергии жило больше людей, но Галилео занимал гораздо большую площадь. В связи с опасностью некоторых экспериментов город растянулся на много миль и не был похож на большинство современных американских поселений — довольно маленьких, словно сжатых.

Благодаря этому здесь действовал наземный автотранспорт — нечто весьма непривычное. Бартон направился к дому Дэнхема — в их мире обособленных, хотя и взаимозависимых, отношений такого понятия, как квартира, не существовало, — и очень удачно застал его на месте. Дэнхем был лыской — круглолицым, с мягкими чертами; в его париках год от года появлялось все больше седины — в теперешнем виднелись уже и белые пряди. Он приветствовал Бартона тепло, но словами, поскольку на улице были люди, а лыски всегда тактично старались лишний раз не демонстрировать своих способностей.

— Я не знал, что ты вернулся, Дэйв, — сказал он. — Как было в Африке?

— Жарко. И я за шесть месяцев ни разу не играл в скип-гандбол. Боюсь, начинаю терять форму.

— По тебе не скажешь, — заметил Дэнхем, поглядев на него с завистью. — Заходи. Выпьешь?

Потягивая виски со льдом, они говорили о пустяках — точнее, обменивались мыслями в прямом смысле слова. У Бартона были свои планы; ему не хотелось рассказывать Дэнхему слишком много, тем более что Сэм Фэйкс был здесь, в Галилео, поэтому он ходил вокруг да около, ничего существенного не сообщая. Это оказалось не так-то просто. В конце концов они перешли в игровую комнату, раздевшись до трусов; перед ними была вертикальная стена с бесчисленными выпуклостями и углублениями, разделенная на секции, что во время игры приходили в хаотическое движение. Здесь они поиграли в скип-гандбол. Легко было предсказать, с какой силой Дэнхем пошлет мяч, но предугадать угол, под которым мяч отскочит, не было ни малейшей возможности. Обоим пришлось немало попрыгать — это было хорошее физическое упражнение; во время игры они продолжали мысленную беседу.