Внучка жрицы Матери Воды - Лариса Кольцова
Внезапно она начала странный разговор, или же потребность такая возникла. Ведь прежде до подобной откровенности мы не доходили. Она и за взрослую девушку меня не держала, а за подростка скорее. — Ты имеешь слишком завышенные ожидания по поводу любви. Я и сама такой же была. Женщина прельщает мужчину своей телесной красотой всегда больше, чем возвышенной душой, о которой все тренькают, кому ни лень, а которой в действительности всегда пренебрегают. Я знаю причину, по которой женщин всегда презирает в глубине души едва ли не каждый мужчина. Привлекаем мы их очарованием своих женственных форм, но, именно процесс полового контакта, к чему неизбежно приводит эта самая увлечённость, эстетически убивает красоту женщины. И если мужчина в любой позиции не теряет своего внешнего достоинства, то женщину секс эстетически уничтожает, выворачивая её наизнанку в самом ужасном животном смысле. Где выход из этого ужаса?
— И с Нэилем у тебя так? — спросила я.
— Нет! — вскрикнула она. — В этом-то и дело. С ним всё иначе. С ним я не испытываю унижения.
— Выходит, Руд унижал тебя? — спросила я.
— Нет, — ответила она уже спокойно. — Меня унижала сама природа женщины как данность. А Нэиль оказался способен отменить низкую природу, преобразив её во что-то, что невозможно описать, а можно лишь прочувствовать.
— Выходит, Руд плохой партнёр? — спросила я.
— Нет, — ответила она уже с привычной флегматичностью. — Он, наверное, отличный партнёр. Но он не мой.
— Выходит, он тупой эмоционально, если взял тебя как женщину, не чуя, что ты не создана для него? — спросила я.
— Нет, — еле пролепетала она. — Воля Хагора сшила нас вместе. Мы страдаем взаимно. Вначале было сильное увлечение с обеих сторон. Было его одиночество, моё любопытство и игра девушки, не понимающей, что это игра с огнём. Ожог был обеспечен. Не потому, что Руд плохой. На самом-то деле он великолепный во всех смыслах, ты же видишь. Не у одной же Ифисы глаза туманятся, когда она его видит. Сами обстоятельства были таковы, что избежать близости было невозможно. Поэтому ему и пришлось стать отцом, а мне матерью. Все эти годы он считал себя моим мужем, за что мне жалко его. Ведь я так не считаю. Я им пользовалась. Ты понимаешь мою подлость? И он всё это понимает. Если бы не понимал, в чём тогда и заключалось бы страдание?
— Почему он не нашёл другую женщину? — спросила я, поскольку без моих вопросов она впадала в затяжное молчание.
— Да где ему искать? — воскликнула она. — Ты даже не представляешь всей сложности того устройства жизни, в которую он впаян намертво. Он не обладает той свободой, какой наделён всякий бродяга тут. Он не здешний! Чтобы сблизиться с тобою, ему пришлось пойти не такие ухищрения и потратить колоссальный нервный ресурс, о чём у тебя нет и представления. Ты же меряешь всё привычной тебе мерой вещей. Поэтому я не вправе запрещать ему то, что и необходимо всякому разумному существу. Искреннюю привязанность.
— А неразумному существу привязанность не нужна? — спросила я.
— Я имею в виду высшую разновидность привязанности. Любовь, — ответила она, уже раздражаясь на меня.
— Думаешь, он полюбил…
— Дальнейшее зависит и от тебя тоже. Любовь — процесс, растянутый во времени, а не что-то однодневное.
— А если я скажу тебе, что хочу любить его…
— Я не собираюсь тебе мешать!
— А ты и не сможешь уже.
— У меня плохое предчувствие, — сказала Гелия очень тихо, но я расслышала.
В общем-то, она была спокойна и казалась отрешённой. В то время я недооценивала Гелию, а она умела предвидеть. Она понимала, что стоит на краю пропасти, а оттуда щерится ей навстречу глазастый зверюга. И что активизирует эту, пока застывшую в неподвижном броске зверюгу именно мой несдержанный порыв навстречу, как мне мнилось, своему счастью, его неодолимому зову. Говоря о «зверюге», я вовсе не имею в виду Рудольфа, а того, кто прятался в своей мистической тени не проявленного пока будущего и следил за каждым шагом Гелии.
И опять во мне закрутился странный вихрь взбудораженных чувств и мыслей. Я продолжала мысленно убегать от машины Рудольфа и искать те, только мне известные закоулки и проходные дворики, через которые я могла бы уйти незамеченной к Тон-Ату и унести злополучный Кристалл. И для чего происходил нелепый и ненужный, лихорадочный мыслительный процесс было непонятно. Как будто я умела управлять временем и могла всё переиграть сначала.
Нэиль никогда не узнал о нашей подлой, но несостоявшейся сделке. Никогда, ни до, ни после Вселенная не создавала и не создаст повторно такого человека, каким был мой брат. От него могли бы родиться дети, а от них произойти новые уже люди. И те возможные потомки Нэиля — люди Будущего, которых уже не будет, могли бы преобразить наш мир. Гелия стала причиной, оборвавшей по мужской линии наш род. Но и эти рассуждения столь же нелепы, как и мои тогдашние поиски лучшего пути после свершившегося и непоправимого.
Сколько слёз я выплакала потом, в неизвестном мне до времени будущем. После тех событий я и начала стремительно седеть, в двадцать лет окрасившись, вернее обесцветившись от своих страдальческих дум, как пожилая женщина, и при юном совсем лице. Я не красила первое время волосы, не имея цели кого-то привлечь, не хотелось мне ничего. Но люди, особенно молодые мужчины, удивленно шарахались при виде седых волос в сочетании с молодым и привлекательным лицом. Но разве может человек знать, на какой точке его судьбы в его руках вдруг оказываются нити жизни других людей? Самых дорогих и самых близких. Вот и я ничего не знала. Да знай я о том, что надвигалось, я бы сразу скрылась вместе с Тон-Атом в его загадочных цветочных плантациях, как он и предложил мне после тех откровений. А я была самонадеянная дурочка, лёгкая как лист, охваченный бурей, но мнящий себя крепко висящим на своём надёжном и устремлённом только к свету и ввысь дереве жизни. Я не смогла убежать тогда от магнетизма его глаз. От ласкающих прикосновений, от обещаний любви в хрустальной пирамиде, от всего его нездешнего существа, тянущего к нему, в его запутанные игры с самим собою и с другими тоже. Но ведь и спрятавшись, когда ничего и нельзя было поправить, я не убежала от судьбы, в которую никогда не верила. А она, сделав зигзаг длиною в девять лет, всё равно выпрямилась, но уже с чудовищным хлёстом ударила в лицо. Но тогда-то, даже через явленные неприятности, как бывает,
