Моя нежность - Дарина Александровна Стрельченко
Пришлось взять все запасы плексигласа, чтобы как-то залатать дыру. Как говорится, заплатку сделали из говна и палок. Ну и что! Всё равно летим дальше! Мы все на жутком адреналине сейчас – все, кто не спал. Жуткое возбуждение. Не знаю, куда себя деть, иголки по всему телу. Мы же по краешку прошли…
Прости, что пишу тебе всё это, милая. Просто… Страшно. Я знаю, ты и так всё это знаешь, Иван проверял – через «Остриё» к вам дошли все сигналы, и вы проводили диагностику, и пытались импульсно срастить обшивку… Как же страшно знать вот что, Оля: вы так близко – на расстоянии сигнала, секунды, слова. Вы так далеко – как бы вы ни пытались, вам до нас не дотянуться. И нам до вас. И мне до тебя. Милая моя, милая, родная моя Олька… Как я хочу домой».
Игорь запаковал сообщение в архив отправки, захлопнул ноутбук и закрыл глаза. Чьи-то руки легки на закаменевшие плечи, принялись разминать – деловито и крепко.
– Спасибо, – проговорил он, не оборачиваясь, по лёгкому, с присвистом дыханию определяя Нату.
– Надо размять. Ты ужасно напряжённый.
– Неудивительно. Если б не ты…
Ната хмыкнула, и в голосе скользнула улыбка.
– Главное, что всё позади.
– Хотелось бы… Вдруг эти черняшки появятся снова? А робот остался всего один. А плексигласа – ноль.
– Поживём – увидим, – отстранённо откликнулась Ната.
– Выживем – учтём, – со вздохом согласился Игорь, оборачиваясь, встречая её глаза – покрасневшие, с лопнувшими сосудами; со зрачками, расширившимися так сильно, что, казалось, они поглотили радужку.
Синий сектор «Заслона». Декабрь 2061-го
А если бы его не стало?
А если бы его не стало?
А если бы его не стало?!
Мысль долбила внутри, нарастая до грохота, до белого звона. Вертелись жуткие картины; Оля не могла с ними справиться. Лезли страшные предсказания; Оля не могла заставить их исчезнуть.
Тревожность – это не интуиция, повторяла она себе. Тщетно.
Профессор Цикорская спрятала лицо в ладонях, съёжилась в кресле и постаралась выровнять дыхание. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Раз-два. Вот так.
– Всё дело в том, – глухо сказала она себе, – всё дело в том, что я впустила в себя эту мысль. Что он может не вернуться. Что он может погибнуть.
Тишина; мягко покачивалось на сквозняке молодое алоэ.
– Игорь может погибнуть, – повторила Оля в пустоту кабинета.
Где-то в коридоре хлопнула дверь.
– В любой момент.
Холодный кабинет, спящий административный корпус, просторы Синего сектора и цеха «Заслона», пустыри столицы и вся огромная планета встретили её слова молчанием.
Спустя бесконечно много времени послышались шаги. Заскрипела дверь.
– Оленька? Можно?
Она подняла голову и увидела в дверном проёме Золя. Со изящным, округлым, очевидно очень дорогим букетом.
– Это… зачем? – тихо спросила она.
– Первое крупное ЧП проекта «Сол», – с улыбкой ответил Золь. – Конечно, вам сейчас не до шуток. Но когда поживёте и поработаете с моё, поймёте, что без встрясок не обходится ни одна по-настоящему хорошая история.
Оля вскинула на профессора сухие, колючие глаза. Золь примирительно поднял руку:
– Ну, ну… Я знаю, вы сейчас на взводе. Когда не можешь помочь близкому человеку – это очень, очень страшно, и больно, и… просто дыра в груди. Дыра в обшивке, дыра в броне. Я вас очень понимаю, Оленька. Я поэтому и пришёл.
«Я вас очень понимаю».
Она вспомнила об Ирме и опустила глаза. Прошептала:
– Я не хотела вас обидеть. Просто, правда, на нервах, и день выдался… совсем сумасшедшим. И страшно, что я ведь и вправду, несмотря на «Остриё», несмотря ни на что, не могу помочь.
– Не могу дотянуться, – с горечью кивнул Золь. Эхом повторил: – Не могу помочь…
Они помолчали, глядя друг на друга, прислушиваясь, как стрекочут в цехах ночные смены. Головки ранункулюсов слегка покачивались от ветра.
– Собирают «Хвою-2», – наконец сказал Золь.
– С вашим эко-блоком, – кивнула Оля.
Золь вздохнул. Она подумала, что, наверняка, он вспоминает о том, как первым эко-проектом едва не загубил целую планету.
– Это вам, – спохватился профессор, протягивая ей букет.
– Почему? – невпопад спросила Оля.
– Я же сказал: в честь преодоления первого крупного ЧП. – Золь отдал, почти всучил ей букет; сделал шаг назад и добавил: – А ещё потому, что нет ничего красивее, чем улыбка женщины, которая держит в руках цветы.
Оля попыталась, но не смогла улыбнуться. И профессор не улыбнулся в ответ.
«“Хвое” по шифру “Лист”, строка три. Инженеру Игорю Атласову.
Я вспоминаю, как мы с тобой сидели на подоконнике, смотрели на фонари и дорогу. Как одуванчики жевали. Как варили макароны на газу. Как засыпали с открытыми окнами в твоей квартире.
Сейчас там совсем запустение. Я стараюсь заглядывать, когда могу. Стараюсь навещать твою маму. Но не хватает сил, Игорёк, а ещё что-то такое ворочается внутри, как будто сопротивляется каждый раз, когда я иду в место, связанное с тобой.
Но если от мест убежать можно, то от мыслей не убежишь.
Я тебя люблю, Игорь, я тебе шлю всё, что могу, – через “Остриё”, через атомные годы, через любые-любые материи и волны – всю свою силу, всю свою работу, всю свою нежность».
«Хвоя». Июль 2062-го
Слабо светил ночник. Ната сидела, скорчившись в силиколловом кресле, принимавшем форму тела. В каюте не было иллюминаторов, и, если постараться, можно было представить, что ты – на Земле, и уютное золото ночника – совсем как дома.
На этой мысли сходились почти все члены экипажа «Хвои» – за исключением выросшей в космосе Василисы. И небольшую отдых-каюту с тёплым земным светом любили все – это было второе по популярности место после Луга.
Когда Игорь вошёл, Ната отложила книгу и рассеянно скользнула глазами по его испачканной форме.
– Где ты возился?
– Пытался дублировать робота.
– И как?
– Не вышло.
Ната фыркнула и подтянула колени к груди. Кресло с чавканьем приняло новую форму, книжка упала на пол. Игорь подобрал и прочёл: «Заряд воображения».
– Фантастика?
– Антиутопия.
Он пробежал глазами по аннотации и хмыкнул:
– Неожиданный выбор.
– Я пыталась понять, что мы будем делать, если не долетим до Солнца.
– Разве тут об этом?
– Нет. Но… Тут герой, верней, героиня попадает в такую ситуацию, что… в общем, её заставляют свернуть. Уйти, не добравшись до цели.
– Вот как. И?..
– И она уходит. Как безропотная овечка. Я не могу этого принять, но как
