Мария Ермакова - Тенета
Вдвоём, довольно слаженно и не произнося ни слова, они прибрались в кухне. Татьяна тщательно скрывала улыбку от пришедшей мысли — так ведут себя супруги, прожившие вместе много лет, знающие друг друга, как облупленные, которым и говорить, вроде бы, больше не о чем.
Когда они пришли в смотровую, Э не стал включать свет, и звёзды предстали во всей красе, окружённые сияющими спектрами и дымкой зелёно-розовой галактической пыли, наползающей со стороны звёздной системы Юмбы.
Управляющий Разум вырастил для Тсалита грубое кресло. Сатианет с удовольствием угнездился в нём, продолжая держать спину неестественно прямо, словно находился на военном смотре.
Оба молчали, разглядывая призрачную темноту за пределами станции.
Вдруг броненоссер наклонился и провел ладонью по поверхности козетки Лу-Тана.
— Мне жаль, что доктор покинул нас! — сказал он. — Вселенная много потеряла от его ухода. Лу-Тан был настоящий таг!
— Таг? — переспросила Татьяна Викторовна. Ее словарный запас сатианского такого слова не содержал.
Тсалит пошевелил пальцами, подыскивая синоним на межгалактическом коде.
— Мудрец, — наконец, произнес он, но тут же, поморщившись, поправился. — Не верно! Воин духа. Так будет точнее!
— Он как-то сказал мне, — тихо ответила Татьяна, — что ничто не исчезает во вселенной. Всё где-то находится. Я не хочу снова спорить с вами, броненоссер, но мне странно, что даже ваши нравственные категории проникнуты духом войны. Путь насилия — путь гибели, прежде всего для того, кто ему следует. Когда-нибудь вы проклянете самих себя, за то, что делаете.
На мгновение ей показалось, что Тсалит встанет и уйдет. Сатианет подобрался, словно приготовился к прыжку, и явственно клацнул зубами. А затем вдруг расслабился и откинулся на спинку своего кресла.
— Любой спор перед их лицами глуп, Лу-Танни, — усмехнулся он, кивнув на звёзды, но усмешка вышла невеселой. — Именно за это я их и люблю!
Так, не разговаривая и думая каждый о своем, они просидели около часа. А затем броненоссер поднялся и покинул смотровую. Татьяна тоже не стала засиживаться. Вечерние виртуальные операции на сегодня отменялись. Ей надо было выспаться.
* * *Операция прошла идеально. Пока Икринка осуществляла полное подключение к сатианету, замыкание плазменного круга на себя, насыщение его облегчённой газовой смесью, Татьяна еще раз простерилизовала скобы и ввела их в Икринку в специальном защитном контейнере, вместе с соответствующим набором инструментов. На этот раз панцирь пришлось резать лучевым скальпелем, чтобы обнажить мягкие ткани. Она не использовала манипуляторы, пока не добралась до сросшихся, словно сцепивших неровные челюсти, толстенных костей плечевого свода. Пожалуй, это был единственный по-настоящему сложный для неё этап операции, ведь человеческих сил для извлечения старых скоб не хватало. Предпочитая работать руками, Татьяна освоила манипуляторы в меньшей степени, чем хотела бы, и действовала ими излишне осторожно и медленно. Впрочем, врождённая внимательность и щепетильность по отношению к работе сказалась и тут. Татьяна Викторовна не допустила ни одной ошибки, и вскоре нанонить была запущена в рану. Татьяна, отпустив манипуляторы и сев в кресло, с закрытыми глазами следила за процессом. Нейротерапию она проведет завтра, поскольку сатианет будет находиться в целительном послеоперационном сне ещё два станционных цикла.
После завершения процесса заживления мягких тканей, Татьяна приступила ко второму этапу операции, выкладывая панцирную мозаику из кусков, щедро смазанных ярко-оранжевым клеем, сделанным на основе эндоплазмы сатианетов. Затем она вернулась в кресло и, устало откинувшись на спинку, задремала. Обрывки снов сплетались в ловчую сеть, колыхались в пустоте, словно причудливые, разноцветные водоросли, светились пунктирной чертой, свивались затейливой вязью слов, видений, мелодий. Наркотической, нестойкой, неспокойной. Она слышала потусторонние голоса, и не могла их разобрать, видела геометрические фигуры — но названий не ведала. Татьяну окружила душная вязкая ночь, в которой люди барахтались, как в тине, и внезапно вспомнилась атмосфера так любимых Артёмом, и так не любимых ею самой «Ста лет одиночества» Маркеса. Сейчас она поняла, почему никогда не принимала книгу и не восхищалась, как восхищался муж. На этих страницах, что бы люди ни делали, как бы ни рвали души, время было сильнее. Оно пряталось за бесконечными ливнями и затерянными долинами среди лесов, социальными встрясками и маленькими, ничего не значащими смертями и рождениями. Оно было сильным, бесконечным, подавляющим. Вечность, надевшая маску ста человеческих лет. Маску, под которой скрывалась… пустота.
Горло перехватило. Пугающее ощущение удушья разорвало сон в клочья, хотя ненавистная личина ещё выглядывала из-за завесы подсознания. Татьяна, инстинктивно схватившись руками за шею, вскочила, отшатнулась от Икринки, спросонья показавшейся неведомым гигантским монстром. Наткнулась на выступающую из стены Панель управления и тихо сползла на пол, потеряв сознание. Прошло несколько секунд. Будто кто-то снял камень с грудной клетки и распахнул её, словно окно. И дело было вовсе не в том, что Э усилил вентиляцию операционной, добавив в газовую смесь больше кислорода. Что-то в очередной раз произошло с ней. Что-то изменилось.
Силовые щупы, бережно поддерживая, помогли встать. Татьяна явственно ощущала безмолвное беспокойство Управляющего Разума, словно он спрашивал: «Что с тобой?», заглядывая в глаза.
Вначале медленно и неуверенно, а затем, ускоряя шаги, Татьяна Викторовна покинула операционную и направилась в покои Лу-Тана. Ей до темноты в глазах хотелось окунуться в бассейн. Уже на пороге она рванула застежки комбинезона, стащила кеды и с бортика прыгнула в воду. Оттолкнулась неожиданно сильно, в полёте сгруппировалась, перекувыркнулась через голову и практически без всплеска вошла в воду, сразу опустившись на дно. Шаловливая мысль о том, вырастут ли у неё ласты и хвост, заставила улыбнуться, но улыбка быстро исчезла. Нарезая под водой круги, Татьяна отдавала себе отчет в том, что испугана. Взбудоражена. Подавлена. Странные приступы, случавшиеся с ней в последнее время, походили на гипертонические кризы, однако у неё никогда не было повышенного давления — классический гипотоник, вялый по утрам, поддерживающий работоспособность при помощи крепкого сладкого чая и утренних пробежек! Состояние же изменённого сознания, проявляющееся во время этих припадков, вообще могло быть увязано только с самыми крайними проявлениями гипертонии. Но тогда обследование, проведённое Э, должно было выявить серьезные функциональные нарушения организма, а их не было!
Начала сказываться нагрузка. Татьяна Викторовна всплыла и легла на спину, дыша часто и неглубоко. Нервное возбуждение препятствовало сосредоточению, и ей не сразу удалось успокоить подстёгнутое адреналином сердце. Неожиданно для самой себя она рассердилась. Что-то чужеродное проникло в сознание, понастроило там свои замки и крепости, пустило корни и пыталось взять под контроль её, Татьянино, существование. Она не смогла оформить это связанной мыслью. Скорее, её преследовало ощущение, подобное воспоминанию о сне, который был так ярок ночью и поблек с первыми лучами солнца. Что значили два имени, прозвучавших в тишине и вызвавших такое смятение? И, кажется, были и другие имена, которые она никак не могла вспомнить.
Она сделала глубокий выдох, максимально освобождая легкие, и скользнула в глубину, где зависла у дна, закрыв глаза и слушая мерный шум воды, который странным образом прояснял сознание, помогал выстраивать логические цепочки и делать выводы, как она надеялась — правильные. В именах земных мудрецов был ключ, но какую дверь он мог открыть? К погибели или к спасению? Татьяна осознавала, что положение становится серьёзным. Выйдя за территорию станции в околопланетарном пространстве Земли, она оказалась не подготовленной к нападению, которое произошло так стремительно и чётко, словно её ждали. Кто мог знать о способности станции мгновенно перемещаться в пространстве? Кто мог читать её мысли, включая те, спонтанные, неожиданные, сработавшие, как стартер телепортации Лазарета? Логика была безжалостна. Только Управляющий Разум. От такого открытия Татьяна выскочила из воды, как пресловутый дарук, ибо всполошённому организму потребовался экстренный вдох. И поняла, что столкнулась с серьёзной моральной проблемой. Вопросы доверия или недоверия к Лу-Тану не возникали у неё никогда. Она поверила старому креллу раз и навсегда — с того памятного разговора в станционном шалмане. Поскольку Э всегда воспринимался ею, как искусственное продолжение разума Учителя и прежних докторов Лазарета, она никогда не сомневалась в его действиях, подчас вовсе непонятных. Неужели это время наступило?
