Генри Каттнер - Долина Пламени (Сборник)

Он закрыл глаза. Лыски поневоле лучше других видели картину социального плана, и когда мир раскинулся внизу, словно карта, трудно было не представить его усеянным разными булавочными головками: многими черными и очень немногими белыми. Обычными людьми и лысками. Все-таки кое-что несомненно говорит в защиту разума: в джунглях обезьяну в красной фланелевой тужурке неодетые обезьяны разорвали бы на части.

Сейчас Бартона окружала лишь голубая небесная пустота; всеобщий поток мысли превратился в слабую, почти неслышную пульсацию. Бартон закрыл кабину, включил подачу воздуха и обогрев и поднял вертолет еще выше. Он лежал, откинувшись в мягком кресле, и лишь какая-то часть мозга оставалась настороже, готовая немедленно привести руки в действие в случае, если вертолет начнет выкидывать свои непредсказуемые штучки. Пока же он отдыхал, совсем один, в абсолютной тишине и в полном покое.

Его разум был совершенно чист. Полное спокойствие, вроде нирваны, охватило его. Далеко внизу в бурлящем мире информации звенели вибрации на субэфирном уровне, но редкие волны, достигавшие этой высоты, не тревожили Бартона. С закрытыми глазами, полностью расслабившийся, он походил на человека, временно забывшего о том, что значит жить.

Это было панацеей для необычно чувствительных разумов телепатов. Впервые увидев, мало кто принимал Бартона за лыску. каштановые волосы его парика были коротко острижены, а годы, проведенные в джунглях, сделали его почти болезненно худым. Лыски, намеренно воздерживавшиеся от участия в атлетических соревнованиях — кроме как между собой, — были склонны к дряблости мышц; с Бартоном дело обстояло иначе. Необходимость перехитрить хищника всегда поддерживала его в хорошей форме. А здесь, высоко над землей, он- расслабился, так же, как сотни других лысок давали отдых своему перегруженному мозгу в голубой тиши неба.

Когда он открыл глаза и взглянул вверх сквозь прозрачную верхнюю панель, небо уже совсем потемнело, кое-где виднелись звезды. Какое-то время он еще лежал, всматриваясь в высь. «Лыски, — подумалось ему, — первыми разработают технику для межпланетных путешествий. Там новые пустынные миры, а новой расе нужен новый мир».

Но это сейчас не главное, с этим можно было подождать. Бартону понадобилось немало времени, чтобы понять, что важно выживание его расы, а не его самого. Пока лыска не поймет это, он не может считаться достигшим настоящей зрелости. До этого момента он все время представляет собой потенциальную опасность. Теперь Бартон, однако, во всем разобрался и нашел, подобно большинству лысок, компромисс между своим существованием и существованием расы. И в первую очередь это влекло за собой развитие общественного инстинкта и дипломатичности.

Быстро пролетело несколько часов. В одном из шкафчиков Бартон навел пакет пищевого концентрата, поморщился, глядя на него, и сунул обратно. Нет. Пока он опять в Америке, он хочет пользоваться благами цивилизации. В Африке он сожрал столько концентрата, что чуть не потерял способность воспринимать вкусовые ощущения. Отчасти это произошло потому, что некоторые виды дичи стали ему физически отвратительны после мысленного контакта с животными. Он не был вегетарианцем; логическим путем он мог избавиться от большинства ненужных эмоций, но, безусловно, никогда не смог бы съесть, например, обезьяну.

Однако он мог есть зубатку и уже предвкушал хрустящую слоистость белого, плотного мяса на зубах. В этих краях водилась хорошая зубатка. Бартон знал ресторан в центре Конестоги и направил вертолет к ближайшей посадочной площадке, обогнув городок так, чтобы, летя на малой высоте, не поднять там пыльную бурю.

Он чувствовал себя освеженным, готовым вновь занять свое место в мире. В Конестоге, насколько ему было известно, не жил ни один лыска, и для него было неожиданностью — приятной неожиданностью, — когда он почувствовал мысленный контакт. В чужой мысли содержался вопрос.

Это была мысль женщины, не знакомой с ним; он понял это по тому, как поверхностно она определила его личность. Похоже это было на то, как открытая ладонь осторожно тянется к другой ладони, чтобы слиться с нею в пожатии. Нет, она не знала его. Узнавание Бартона как личности полностью отсутствовало. Но, вероятно, она слышала о нем от… Дэнхема? Кортни? Ему показалось, что он уловил проскользнувшие в ее вопросе личностные символы Дэнхема и Кортни.

Он ответил на вопрос:

Доступен. Здесь. Учтивое дружеское приветствие, предполагающее — ты одна из Нас; искреннее желание помочь.

Ее имя Сью Коннот; он воспринял и те любопытные нюансы, дающие представление о том, как Сью Коннот воспринимает свою личность, — не поддающаяся описанию дескрипторная мысль, которую уже никогда впоследствии невозможно ни с чем другим спутать. Мысленная сущность чистого «я».

Она была биологом, жила в Аламо, она боялась…

Буду рад помочь.

Должна увидеть тебя 

Жизненно важная необходимость

Опасность; глаза тайно следят

Кругом звери. Сью Коннот

Опасность — сейчас?

Сложная мысль смешалась и переплелась; он тем временем ускорил шаги.

Совершенно одна

Лишь я во всем мире знаю

Крайняя секретность

Звери. Я в зоопарке, жду

Спешу к тебе; мой разум с твоим; ты одна из нас, следовательно, никогда не одна.

Обмен мыслями шел быстрее обмена словами. Устно изложенные или написанные предложения значительно сложнее мысленных представлений, ибо оттенки значений передаются прилагательными и наречиями. Но телепаты обмениваются законченными мыслями со скоростью света. До появления разумного человека различными звуками передавались самые простые значения. С развитием языков стали возможны обобщения. При помощи же телепатии можно буквально создать — и передать — целый мир.

Однако и при таком общении необходимы общие знаменатели. Девушка явно избегала некоторых существенных определений, боясь даже мысленно представить их.

В чем дела? Я хочу помочь!

Осторожность

Даже здесь, они опасны

Притворяйся, что все нормально

Пользуйся устной речью, пока…

Ее разум закрылся. Озадаченный, Бартон автоматически поднял мысленный барьер. Конечно, никогда невозможно полностью закрыть свое сознание от настойчивого зондирования другого телепата. В лучшем случае, можно сделать мысленную волну нечеткой, накладывая на нее другие волны или погрузив ясную мысль глубоко в хаос необработанных мыслей. Но мысли обладают упругостью. Даже тренированные лыски не могут держать их спрятанными слишком долго — уже благодаря самому факту сосредоточения на том, чтобы подавить их; они, хотя и весьма расплывчатые, все равно сохраняются в глубине сознания.

Таким образом, барьер, преднамеренно создающий неясность или путаницу, может быть поставлен, — одна из уловок заключается в мысленном повторении таблицы умножения, — но не очень надолго и не очень эффективно. Только почти инстинктивная вежливость, которой лыску учат раньше, чем читать, делает поднятие заслона равносильным отключению. Словом, подобный барьер оказывается действенным только при общении с телепатически порядочным человеком.

Бартон был им, как и большинство лысок; как только Сью Коннот прекратила мысленную связь, он сразу же «отвернулся». Но ему тем более захотелось встретиться с нею и, если удастся, прочесть по ее лицу, какая опасность воспрепятствовала откровенному общению между ними. Открытые ворота зоопарка были уже перед ним.

Пройдя в зоопарк, Бартон заметил небольшую толпу, состоящую большей частью из посетителей, прилетевших на вертолетах, чтобы посмотреть на привезенных им новых животных.

Несмотря на заслоны, он, как всегда, сразу почувствовал присутствие другого лыски и, доверясь инстинкту, подошел к стройной девушке в брюках и белой блузке, что стояла, чем-то привлеченная, у одной из загородок. Он послал мысль и встретил неожиданное, отчаянное предупреждение:

Барьер! Барьер!