Билл Болдуин - Рулевой
— Мои поздравления, Брим, — произнес он с довольной улыбкой на лице. — Сегодня вы спасли не только переговоры, но и достоинство империи. Кстати, по виду «Свирепого» вашему врачу не помешает помощь. Я прав?
Брим вспомнил ад кромешный в лазарете у Флинна.
— Я уверен, она придется очень кстати, адмирал, — признал он. Пенда кивнул, — Ладно, — сказал он. — Наши дипломаты подождут, пока мы разберемся с этим. Такие экипажи, как ваш, нужны империи живыми. — Он вполголоса отдал распоряжения кому-то за кадром, несколько раз кивнул и снова повернулся к Бриму. — Я сейчас подведу «Беньюэлль» поближе, Брим. Так уж и быть, нарушим правила и сманеврируем сами. Если не ошибаюсь, ваше рулевое управление разнесли вдребезги.
Брим поднял глаза на гиперэкраны, и кровь бросилась ему в лицо. «Свирепый» болтало, как пьяного, из стороны в сторону. Он убавил скорость, и эсминец немного выровнялся.
— У вас удивленный вид, лейтенант, — рассмеялся Пенда.
— Вселенная! — простонал Брим, закатив глаза к изрешеченным верхним гиперэкранам.
— Все в порядке, Брим, — усмехнулся адмирал. — У вас в дне такая дыра, что я вообще не понимаю, как вы справлялись с управлением. Не думаю, чтобы у нас на флоте нашлось много пилотов, способных повторить такое, — старина Бородов рассказал нашим инженерам, какие вы вытворяли чудеса пилотажа.
Спустя пару циклов огромный корабль осторожно завис рядом со «Свирепым», возвышаясь над ним, как горный утес. Брим зачарованно покачал головой: одно неосторожное движение — и крейсер раздавит его эсминец, как мелкое насекомое. Однако он справился с приступом клаустрофобии, вспомнив, что даже младшие рулевые на «Беньюэлле» — одни из лучших в Галактике. С крейсера протянулся длинный трап. Высоко над его головой, на мостике большого корабля виднелись крохотные фигурки. Он встал и отдал честь. Они отсалютовали в ответ. За всю жизнь ему редко доводилось испытывать такую гордость.
* * *Дежурный глайдер транспортного отдела затормозил, подняв облако сверкающих льдинок. Непрекращающийся ветер Гиммас-Хефдона тут же унес их прочь.
— Спасибо, — сказал Брим, выходя из машины и тут же проваливаясь в снег почти по колено — это при всех-то усилиях непрерывно работающих снегоочистителей. Вечерний морозец щипал нос и щеки, когда он шагал к верфи. Он плохо ориентировался. Накануне вечером, когда два спасательных буксира с трудом посадили «Свирепого» — вернее, то, что от него осталось, — на Гиммас, ему было не до любования окрестностями. Теперь же, отдохнув немного, он вернулся, чтобы официально передать эсминец Коллингсвуд бригаде, которая разделает его на металлолом.
Разделочная верфь 189-Е представляла собой обычное скопление обветшалых серых строений, тяжелых механизмов, ржавых волноводов, запорошенных снегом катушек с проводами в окружении частокола кранов. Останки «Свирепого» безжизненно висели над огромным гравибассейном, удерживаемые на месте паутиной силовых лучей. Корабль чуть покачивался от порывов ветра, и ржавый трап, ведущий на палубу, поскрипывал.
— Вас подождать, лейтенант? — спросила водитель у него за спиной.
Брим подумал, что у этой немолодой женщины, должно быть, немалый опыт общения с людьми вроде него. Люди поневоле привязываются к своим кораблям. И когда эти корабли обречены…
— Спасибо, но я могу задержаться, — соврал он, обернувшись к глайдеру. — Я вызову машину, когда закончу дела. — На самом-то деле ему оставалось всего лишь подписать пару бумаг. Цикл, максимум два — и «Свирепый» останется в прошлом. Только воспоминания.
Водитель кивнула. Она все понимала.
— Позвонить можно вон из той хибары с железной крышей, — сказала она, показав на строение с противоположной стороны бассейна. Потом отсалютовала (не без почтительности), и ее машина, мигнув красными стоп-сигналами, скрылась в снежной круговерти.
Брим поплотнее запахнул плащ и, ежась от пронизывающего холода, подошел к трапу. Обратный путь он проделал на одном из буксиров, и с его мостика эсминец не выглядел таким… разбитым. Может, потому, что дело было в космосе, родной стихии корабля. Теперь же, в блеклом свете угасающего дня Гиммас-Хефдона, «Свирепый» смотрелся просто ужасно. При выключенном обогреве — энергосистема корабля вышла из строя — даже гиперэкраны над разгромленным мостиком (точнее, их остатки) были покрыты толстым слоем снега. Там и здесь на корпусе темнели синие герметичные заплаты, обозначавшие места пробоин, и от уродливых машин, окружавших бассейн, к кораблю тянулись малоприглядные пучки разноцветных кабелей. Еще до начала буксировки с корабля сняли все, что можно снять — вплоть до оставшихся целыми разлагателей. Теперь же, за время его отсутствия, с корабля исчез даже последний остававшийся бот. В общем, от некогда горделивого эсминца остался только обглоданный скелет.
Сделав глубокий вдох (слишком напоминающий вздох сожаления, хотя сам он вряд ли признался бы себе в этом), Брим понуро двинулся вверх по трапу. Снег скрипел под его башмаками. На кранах вокруг бассейна начали загораться огни — словно звезды на темном, затянутом облаками небосклоне Гиммас-Хефдона. Другие огни замерцали в окнах строений верфи. Но тепла от них не исходило. От всего комплекса разило смертью.
На опустевшей палубе ветер казался еще более ледяным и пронизывающим. Брим услышал далекий гром стартующего звездолета и вдруг обнаружил, что не в силах смотреть на царящие вокруг него хаос и разрушение. Ежась от холода, он осторожно пробрался к переносному шлюзу, сооруженному у входного люка. Наружный клапан был отстегнут, он откинул его, преодолевая сопротивление ветра, и шагнул в черноту входа, стряхнув о порог снег с башмаков. Пост Мальдивы исчез — как и сама бедняга Мальдива. Она стала одной из многих, чьи останки по старой флотской традиции упокоились в безднах космоса. Ее пульт вместе с судовым регистром разлетелся на элементарные частицы под последним обстрелом Валентина.
Интерьер корабля даже пах теперь пустотой… нет, скорее — Брим чуть поморщился — смертью. Никакими порошками, никакими швабрами не отскрести уже от палубы эту кровь, засохшую во всех щелях и швах.
Включив фонарик, он закрыл за собой люк и зашагал по коридору. Стук его башмаков отдавался от металлических стен гулким эхом. Он свернул за угол, и луч его фонарика отразился от блестящего прямоугольника на потемневшей, покореженной переборке. Он остановился, нахмурившись, и придвинул фонарик поближе:
«К.И.Ф. „Свирепый“, № 21358, Бестиянская верфь, Элеандор, 228/51988 г.»
Табличка оставалась блестящей, словно ее полировали только вчера — и при ближайшем рассмотрении это подтвердилось. Скорее по привычке Брим несколько раз провел по ней рукавом. Кто-то из аварийной команды регулярно полировал табличку всю дорогу домой.
Брим задумчиво улыбнулся. Кто? Да любой из них; все они любили свой корабль, каждый по-своему: Ник, Бородов, Барбюс и еще дюжина космолетчиков. Но Брим точно знал, что сам к этому руку не приложил. Он был слишком подавлен, чтобы появляться где-либо, кроме мостика.
Чуть дольше он задержался у входа в кают-компанию. Вернее, у неровной синей заплаты на месте входа. От стен кают-компании осталось не так много, так что проще оказалось просто отсечь все помещение, задраив вход. В космосе поневоле приходится выбирать простейшее и быстрейшее решение — ремонтом проще заниматься в менее враждебной среде, над гравибассейном. При всем своем унынии Брим не удержался от улыбки при мысли о Гримсби. Старого стюарда замуровало одним из первых же попаданий в буфетной — где он благополучно и проспал остаток боя. Они нашли его только наутро, отдохнувшим и благостным. Одним словом, Гримсби спасся.
Вверх по трапу, мимо обугленной ниши, бывшей когда-то кабинетом Коллингсвуд… и вот он уже стоит в искореженной клетке, которую они (скорее по привычке) продолжали называть мостиком. Теперь погасли даже те немногие пульты, что пережили бой. Большая часть остальных исчезла — либо разбитая разлагателями Валентина, либо демонтированная отчаянно нуждающимися в запасных частях интендантами с поддерживающих блокаду поблизости имперских кораблей, стервятниками слетевшимися на поле боя еще до того, как Т-83 решено было отправить на слом. Брим медленно подошел к правому пилотскому пульту — самый ценный, он тем не менее сохранился, поскольку использовался при посадке. Он повернул регулятор фонарика на полную мощность, потом растопил ледяную корку, намерзшую на потрескавшихся гиперэкранах перед ним. На улице уже стемнело, но снег прекратился, и тучи разошлись немного. Под столбами с вездесущими лампами Карлссона желтели на земле круги света.
Когда глаза его привыкли немного к темноте, он разглядел на носовой палубе почернелый круг на месте, где некогда находилась башня «А». Это напомнило ему о Фурье, погибшей в огне, как и большая часть ее любимых орудий. В смерти своей она оказалась рядом с Мальдивой, плывя в просторах космоса к вечному миру — если он и существует где-то. От пульта Теады не осталось ничего, но его детали наверняка служат теперь на дюжине разных кораблей Имперского Флота, так что можно было считать, что он спасся — как и сам юный пилот. Конечно, ему предстояло еще долгое выздоровление до того, когда он снова сможет занять место за пультом. И все же он выжил — в основном благодаря быстрым и решительным действиям адмирала Пенды, в результате которых раненых перенесли из переполненного лазарета Флинна в великолепно оборудованный госпиталь на борту «Беньюэлля».
