Ольга Онойко - Сфера 17
Не говоря ни слова, Николас внимательно смотрел на него — чуть вскользь, мимо взгляда, не требуя откровенности. Эрвин сжал зубы, скулы его очертились резче.
— Полковник был хорошим человеком, — сказал он глухо. — И до, и после. Достойным. Иначе он не стал бы другом дяди Сана. Но после — он вызывал жалость. Я не знаю, как объяснить. Его уважали за его решение. И вообще уважали. Но это всё равно не было правильно. Циалеш был моим первым внешним заданием, до этого я не вживался в чужую ментальность. Через несколько лет после того, как я натурализовался, случилась революция. Потом началась Гражданская. И я понял, что с Циалешем будет так же. Так же, как с полковником. Вы стали бы хорошими мантийцами. Самыми лучшими. Но не должны стать.
Николас молча опустил голову ему на плечо.
— У меня не было коллектива, — продолжал Эрвин, — поэтому мне легко было уйти. Особенно после натурализации. На некоторое время даже по инструкции положено забыть о первой личности. И я забыл. А потом у меня появился ты. Я не рассчитывал. Не надеялся. Когда я понял, что это… что это такое, я был счастлив как сумасшедший.
— Коллектив? — улыбнулся Николас. Эрвин посмотрел удивлённо.
— Откуда ты знаешь?
— Догадался. Но неужели в коллективе все… так друг друга любят?
— Да, — сказал Эрвин. — Может быть десять, двадцать человек. Я люблю тебя двадцатью любовями. За всех.
Николас потёрся лбом о его плечо, потом приподнялся и поцеловал его.
Он не знал, в каком состоянии раны Эрвина, боялся причинить ему вред и пытался удержать свой вес на руках, но Эрвин не считал нужным осторожничать. Силы в нём по-прежнему было немеряно. В итоге Николас оказался лежащим поперёк его груди, голова на сгибе локтя, ноги в кресле. Вид у Эрвина был очень довольный. Николас улыбнулся.
— У меня любовь только одна, — сказал он, — но она вся твоя. Господи, что я говорю. Выражаюсь как герой сериала. Мелодрама. Но правда, Эрвин.
— Это не мелодрама, — мудро заметил Эрвин, — это ксеносоциология.
Николас засмеялся и попытался устроиться удобнее — головой на его груди. Эрвин опустил ладонь ему на шею, погладил, и Николас закрыл глаза.
— Говорят, Акена боится Сана Айрве, — заметил он почти беспечно.
— Я тоже слышал, — Эрвин сделал паузу; Николас точно воочию увидел, как он недоумённо моргает. — Я не знаю, как его можно бояться. Но всё равно, это хорошо.
— Хорошо, — согласился Николас. — Акена не станет воевать с ним.
— Но она не изменится, — сказал Эрвин. — И Комитет не прекратит работу. Этому не будет конца.
Николас вздохнул. Поднялся из объятий Эрвина, сел на краю постели.
— Да, — сказал он, — это не вселенское братство. А разве когда-то было по-другому? По крайней мере, война остаётся холодной. Я теперь думаю о Циа, Эрвин. Вернее, о планах Акены на нашу социальную аномалию. Ей нужен был Легион, чтобы чувствовать себя защищённой. Теперь он ей необходим. И делать его придётся из Народной Армии. Из элитных её частей.
Николас поймал себя на том, что говорит рублеными фразами, как Эрвин; это его позабавило. Эрвин моргнул и наклонил голову к плечу. Некоторое время он смотрел на Николаса, озадаченно хмурясь. Потом удручённо покачал головой.
— Тогда я уйду в отставку, — сказал он. — Иначе мне придётся этим заниматься.
Николас усмехнулся. Ах, железяка, подумалось ему, если бы мы могли просто уйти в отставку… у нас будет ещё три недели отпуска, и всё.
— Эрвин, — сказал он негромко, — если ты не будешь этим заниматься, этим будет заниматься кто-то другой.
Чёрные глаза Фрайманна сузились.
— Человек, который боится Манты и ненавидит её, — продолжал Николас. — Однажды леди Тикуан отдаст приказ, и он его выполнит. Возможно, в тот момент он будет стоять на мостике «Трансгалактики». Этого нельзя допустить.
На минуту лицо Эрвина утратило всякое выражение. Потом он обречённо вздохнул.
— В конце концов, — сказал он, — ты всё-таки меня перевербовал.
Эпилог
В этих местах серебряная пустыня подбиралась к самому морю и уходила в него, как бесконечный пляж. Одаль высились скалы, изломанные прибоем. В их расщелинах ютились лишайники и кусты. Сейчас царствовала весна, и даже эти сирые просоленные растения выглядели нарядно.
Морем владел весенний штиль. Оно казалось огромной серебряной пластиной: лишь на несколько тонов цвет его отличался от песка. Только на самой кромке воды иллюзия исчезала. Раковины и морские хлебцы лежали тут и там, между ними сновали крупные, с кулак, водомерки. Эти места от ближайшего посёлка отделяла сотня километров, поэтому раковины оставались нетронутыми — огромные, извилистые, игольчатые, они дожидались шторма, который превратит их в серебристый песок.
Солнце медленно опускалось в тихие воды. Свет его рассекали узкие далёкие тучи, похожие на перья. В вышине парили два крупных ящера-рыболова с роскошными, необтрёпанными ещё весенними хвостами. Николас смотрел на них и гадал, как они залетели так далеко на север. Павлиньи рыболовы обитали дальше к югу, по берегам солёных рек. По-настоящему жарких дней ещё не случалось, лететь в холода им было совершенно ни к чему…
Эрвин вышел из моря довольный, со смеющимися глазами, и немедленно сгрёб Николаса в охапку. Тот чертыхнулся: вода не прогрелась, Эрвин был холодный как ледышка. Но отталкивать его не стал. Обнял за шею, закрыл глаза и послушно лёг на песок, доверяясь объятиям. Губы у Эрвина были солёные, и щёки тоже, и уши… Он целовал Николаса словно после долгой разлуки, словно жаждущий, добравшийся до пресной воды или ребёнок, дорвавшийся до подарка. Держал крепко.
Хватит, выдохнул Николас, наконец, не надо, Эрвин…
Заниматься сексом в полосе прибоя очень романтично, но не тогда, когда температура воды пятнадцать градусов по Цельсию. К тому же накануне Николас полночи извивался под Эрвином, и это было для него уже немного слишком. Чёрный Кулак вернулся с Сердца Тысяч и по пути три недели отдыхал, а начупру Реннарду повезло меньше. По настоянию Фрайманна он позволил себе двухдневный отпуск и ровно четверть его проспал мёртвым сном.
Эрвин усмехнулся, отпустил его и накинул на плечи полотенце. Николас сел и стал методично стряхивать с рубашки песок. Вернуться вечером или вставать затемно, думал он, вот вопрос… До Плутоний-Сити три часа лёту.
Это были земли его отца. Ферма-поместье, кормовые пляжи. Весной и летом они скорее напоминали курорт, но сюда никто не ездил. На Циалеше было слишком мало людей и слишком много красивых мест, чтобы искать экзотики.
В нескольких километрах отсюда стоял старый дом. Простенький ИскИн отечественного производства держал его в порядке, бесконечно ожидая хозяина, — и дождался. Проходя по пустынным комнатам, Николас чувствовал себя странно: точно детство, прошедшее здесь, было не вполне его. Отдельные годы, оставшиеся в памяти, но и родившиеся в ней же, словно прочитанный роман. Детский ударопрочный лэптоп, игрушечные крейсера, силовая сетка для игры в трёхмерные стратегии… безделушки матери, инструменты отца и ещё дальше, дальше в забытое прошлое — дедов гараж за окном, чьи-то старинные ожерелья в шкатулках, фотографии безымянных предков.
А ведь Эрвин не сможет вернуться домой, подумал Николас, остановившись у стены с фотографиями, никогда… Я никогда ему не напомню.
Он перевёл взгляд на смутно знакомые лица, и вдруг воскресло имя предка: вынырнуло из морских пучин, как солнце. Вот он, меня же назвали в его честь, осенило Николаса, мама рассказывала. С фотографии смотрел молодой, но смертельно усталый человек с сухим волевым лицом. Первопоселенец, Николас Реннард, прилетел сюда с Земли, думал поработать и вернуться, но разразилась Катастрофа и на планету-первоматерь не вернулся уже никто.
Земля.
…Снимался репортаж для одного из центральных каналов — по-настоящему центральных. Сердце Тысяч, прямое финансирование от неккеновского департамента по связям с общественностью, трансляция по мерцательной связи. Циалеш теперь по значимости приравняли к старейшим мирам Сверхскопления — Эрминии, Сеймарану, Джакарте, — поэтому плюс-интернет перестал быть роскошью.
Шло очередное нудное заседание Совета Двенадцати Тысяч. Роскошный зал заливали потоки золотого света. Обсуждали то ли ограничения чьих-то прав, то ли отмену этих ограничений; треть членов Совета присутствовала в виде голограмм, а треть и вовсе отсутствовала. Скучно было и репортёру, и депутатам, и даже, кажется, служебным ИскИнам: тихое золотое болото.
Оно, болото, не сумело всколыхнуться в единый миг. Добрых полчаса потребовалось ему на то, чтоб проснуться. Сначала ИскИн замаячил над плечом спикера, потом кто-то неуклюже пробежал по залу между рядами кресел. Депутаты загомонили, оглядываясь, заметалась камера. Включился большой экран. На нём высветился логотип коммуникационной компании — и сменился другим логотипом: стилизованным изображением спиральной галактики с радугой, соединяющей рукава.
