Дары инопланетных Богов - Лариса Кольцова
— А я не привыкла продаваться. Да я и не продавалась. Вы ведь как вор, сами всё берёте без спроса.
— Ну, ты! Сбавь свою скорость, расшибёшься!
— Не боюсь я тебя! Ты уже и так всё взял. Чего ещё и ждёшь?
Не отпуская её и ничуть не злясь в действительности, он почти любовался её гневными гримасками. — Ты похудела, — сказал он нежно, — ты плохо себя чувствуешь?
— Нет, как я могу. После ваших-то ласк, столь целебных для дикарей, вроде меня. — Она избегала смотреть прямо, опускала глаза вниз, боясь выдать свои подлинные чувства. А какие они были?
— Приходи, — попросил он, гладя её плечи и сминая платье в руке, — Я скучаю без тебя. Всё будет иначе. Давай забудем это. Я же тебе обещал.
Она замерла, она принимала его ласку. Но тут появились местные любопытствующие насельники, и Нэя дёрнулась от него.
— Да пустите уже! И так опозорили на весь ЦЭССЭИ. Хуже меня тут и нет уже. Все говорят, что меня пьяную и полуодетую выбросили из «Лабиринта». Из-за вас о ваших коллегах что теперь и думают люди? Вы что же думаете, что у них глаз нет? Или вы думаете, что я животное? Да ведь и животные плачут, когда им больно! — Она заплакала и, вырвавшись, убежала.
Сверху упала белая гроздь цветка. В чашечке сидела лазуритовая с прожилками белого бабочка, настолько похожая на земную искристую голубую «морфо» с её металлическими переливами. Рудольф поцеловал цветок с бабочкой, смеясь над своей дурацкой сентиментальностью. Она не хотела его любить? Или не хотела прощать? Или она хочет первое и преодолеет второе? Но сделает это не так быстро. И сколько ещё ждать? Она любила, и она простила, он почувствовал.
Нэя сидела и плакала на том самом бревне. Спина её вздрагивала. А лицо она прятала в шарфик. Платье съехало с её плеча, стащенное рукою Рудольфа, но Нэя не поправила, не заметив. Её обняли чьи-то руки. Как бы она хотела, чтобы они были руками Рудольфа, но это был Антон. Его лицо светилось от счастья, так что Нэя сразу перестала плакать. А сам Антон не замечал её слез.
— Нэя, я нашёл её, — сказал он.
— Кого? — переспросила она, поняв его сразу
— Её, мой мираж, — повторил он. — Завтра я не смогу. Загруз полный, а послезавтра я за ней поеду. Я привезу её к себе. Она согласна. Её дед и бабушка тоже согласны. Они, вроде, простые люди, хотя и необычные. А она… Нэя, она не мираж, и я попал в реальную сказку.
Непонятно, видел он или нет её слезы. Может, и видел, но было ему ни до чего.
— Как я завтра буду тренироваться? — спросил он сам у себя. — Я же не выдержу ещё один день без неё.
— Я так рада, Антон, за тебя, — Нэя обнимала его, — как хорошо, Антон, что у кого-то тут будет счастье.
— А у тебя? — спросил Антон, заметив её слезы, — всё нормально? Или?
— У меня всё хорошо. Ты не думай. Но всё так непросто с ним…
— Могу себе представить. Знала бы ты, как непросто с ним нам всем. Ты так прекрасно выглядишь. Даже когда плачешь, — и он принялся вытирать её слезы, вынув чистую салфетку, как и тогда в «Лабиринте». — Но ты стала много плакать. Почему?
— Да так… Понимаешь, когда позади девять лет разлуки очень трудно срастись вновь, вот. А он такой шипастый, я вся в уколах от него. Он считает меня во всём виноватой, но ведь он сам всё разрушил тогда. И сейчас он постоянно всё делает неправильно. А я всё прощаю и от этого не уважаю себя. Но не могу не любить…
Антон молчал, сияя в своём коконе счастья, через который не проникали чужие страдания, и Нэя всё понимала и не сердилась на него ничуть, — Антон, как я рада, что ты нашёл её, — она взъерошила его волосы, будто была его старшей сестрой. — Какая она, Антон? Опиши её.
— Она? Она похожа на уникальный цветок из чащи леса, где не бывает никаких цветов, но он там непостижимо появился, светился под тёмными, почти непроницаемыми для света ветвями леса. Мама назвала его тогда «лесной ангел». Но если в подробностях, я не сумею ничего объяснить.
— Она высокая?
— Да. Высокая. Гордая. Глаза прозрачные, сине-зелёные, как у Рудольфа.
Нэя вздрогнула при упоминании его имени.
— Ты ничего не знаешь о дочери Рудольфа? — спросил у неё Антон.
— О его дочери? Нет. — Нэя отвела глаза в сторону. Она слушала его не без женской зависти к неизвестной ей девушке. Вот ведь, кому-то и юность, и красота, и любовь такого чудесного Антона, чьей любви ей добиться так и не удалось. Хорошо, хоть кому-то будет счастье.
— Антон, я сошью ей чудесное платье. Ты приведёшь её ко мне. Знаю я, как они там ходят в провинции.
— Ты не могла бы сшить ей платьице для дома? — попросил он, — но такое, чтобы её можно было сквозь него видеть. Только для меня. Не для посторонних. Понимаешь?
— Ну да, — ответила Нэя заинтересованно, — чего ж и не понять. Я сошью сегодня же ночью. Я всё равно плохо сплю. Ты увидишь, как будет красиво. А ты пришлёшь её ко мне, и мы подберём ей всё для жизни тут. Как я рада за тебя, Антон, — повторила она. Мальчик-вдовец наконец-то обрел свою мечту. А что будет теперь делать она? И если Рудольф опять разозлится? Он и так считает её ломакой. И Нэя была рада тому, что ночью будет шить, а это исключало возможность того, что Рудольф посмеет прийти. То, что он не оставит её в покое, не вызывало в ней и сомнения. Она до сих пор ощущала на себе его полубезумный взгляд. Она готова была поклясться, что он воспылал к ней прежней страстью, как в той далёкой молодости. Хотя почему и далёкой? Если эта молодость никуда от неё и не ушла, до сих пор пребывая в ней, как день вчерашний и вполне осязаемый. Да и Рудольф не изменился ничуть. И тогда бросался на неё, перемежая безумные вспышки нежнейшими ласками. И она вздрогнула, вспоминая шипящего серебряного скорпиона с хищными зелёными глазами. Если бы не люди, то Рудольф вполне мог бы утащить её в заросли. Когда-то его безумное к себе влечение она не могла изгладить из своего сердца. Но сейчас ей действительно не хотелось никакой страсти. Хотелось тишины, уже утраченной, хотелось всё осмыслить, всё разложить по полочкам, прибраться в потрясённой
