Генри Каттнер - Долина Пламени (Сборник)

— А также к старческому слабоумию, — добавил Куэйл с облегчением, так как разговор перешел на Буркхальтера.

— И к слабоумию, да. Когда телепатическими способностями обладает противоречивый разум — наследственно испорченный разум, — он не может с этим справиться. Наступает дезориентация. Параноидальная группа уходит в свой собственный мир, а слабоумные просто не осознают, что существует этот мир. Есть, конечно, исключения, но мне кажется, я выделил то, что лежит в основе.

— В некотором роде, — сказал Куэйл, — это страшно. Я не помню исторической параллели.

— Ее нет.

— Чем, вы думаете, это кончится?

— Не знаю, — произнес Буркхальтер задумчиво. — Я полагаю, мы ассимилируемся, а пока для этого прошло недостаточно много времени. Пока мы специализированы определенным образом и полезны в определенного вида работах.

— Если вас это устраивает, но лыски, не желающие носить парики…

— В них столько злости, что, думаю, их всех понемногу убьют на дуэлях. — Буркхальтер улыбнулся. — Невелика потеря. Что касается других, — мы все же получаем то, что хотим, — признание. У нас нет ни рогов, ни крылышек.

Куэйл покачал головой.

— Мне кажется, я рад, что не телепат. Разум достаточно загадочен и так, и нет нужды открывать новые двери. Спасибо, что дали мне поговорить. Во всяком случае, я частично выговорился. Попробуем еще раз рукопись?

— Разумеется, — ответил Буркхальтер, и снова вверху на экране замелькали страница за страницей. Куэйл действительно казался более открытым; его мысли стали яснее, и Буркхальтеру удалось докопаться до истинного смысла прежде казавшихся туманными утверждений. Они работали в согласии, и только дважды пришлось им пробираться сквозь эмоциональную путаницу. В полдень они закончили, и Буркхальтер, дружески кивнув Куэйлу, добрался на подъемнике до своего кабинета, где его ждало несколько записанных визором сообщений. Он просмотрел запись, и в его голубых глазах появилось беспокойство.

За обедом он, сидя в отдельной кабинке, беседовал е доктором Муном. Разговор продолжался так долго, что кофе оставался горячим лишь благодаря электрочашкам, однако Буркхальтеру требовалось обсудить не одну проблему. А Мун был добрый малый. Толстяк, казалось, принадлежал к тем немногим, кого не отталкивал даже подсознательно тот факт, что Буркхальтер — лыска.

— Я никогда не дрался на дуэли, док. Я не могу себе этого позволить.

— Ты не можешь этого себе не позволить. Ты не можешь отклонить вызов, Эд. Так не делается.

— Но этот парень, Рэйли, — я даже не знаю его.

— Я слышал о нем, — сказал Мун. — Весьма неуживчивый. Много раз дрался на дуэли.

— Это просто смешно! — Буркхальтер хлопнул ладонью по столу. — Я не хочу!

— Что ж… — помолчав, Мун практически заметил: — Твоя жена не может с ним драться. А если Этель читала мысли миссис Рэйли и разболтала об этом, то у Рэйли есть все основания вызвать тебя.

— Ты что, думаешь, мы не знаем, как это опасно? — тихо спросил Буркхальтер. — Этель не шастает по знакомым, читал мысли, равно как и я. Это смертельно опасно для нас, как и для любого лыски.

— Только не для безволосых, не для тех, кто не носит париков. Они..

— Они дураки. И компрометируют всех лысок. Первое: Этель не читает мысли, она не читала мыслей миссис Рэйли. Второе: она не треплет языком.

— Ла Рэйли, безусловно, принадлежит к истерическому типу, — заметил Мун. — Ходили какие-то слухи об этом скандале, как бы там ни было, и миссис Рэйли вспомнила, что недавно видела Этель Такой уж она человек, ей, так или иначе, обязательно нужен козел отпущения. Вполне может оказаться, что она сама где-нибудь сболтнула лишнее, а чтобы муж ее в этом не винил, решила найти прикрытие.

— Я не собираюсь принимать вызов Рэйли, — упрямо повторил Буркхальтер.

— Придется.

— Послушай, док, может быть…

— Что?

— Ничего. Так, одна мысль. Может, сработает. Забудь об этом. Кажется, я нашел верное решение. Как ни крути, другого выхода нет. Драться на дуэли я не могу, и все.

— Ты ведь не трус.

— Есть одна вещь, которой лыски все-таки боятся, — сказал Буркхальтер. — Общественное мнение. Я знаю, что, приняв вызов, убью Рэйли. Поэтому-то я никогда не дрался на дуэли.

— М-м-м… — Мун отхлебнул кофе. — Мне кажется…

— Не надо. Есть еще кое-что. Я вот думаю, не следует ли отправить Эла в специальную школу.

— А что такое с малышом?

— Он становится прекрасным малолетним преступником. Утром мне звонила учительница. Стоило ее послушать. Он странно разговаривает и ненормально себя ведет. Некрасиво шутит над друзьями — если, конечно, у него еще остались друзья.

— Все дети жестоки.

— Дети не ведают, что такое жестокость. Потому и жестоки: у них еще нет чувства сострадания. Но Эл становится… — Буркхальтер беспомощно развел руками. — Он превращается в юного тирана. И ему на все наплевать, по словам учительницы.

— На мой взгляд, это не выглядит слишком уж ненормальным.

— Но это не самое плохое. Он слишком сосредоточен на самом себе. Чересчур. Я не хочу, чтобы он превратился в одного из лысок без париков, о которых ты говорил. — Буркхальтер не упомянул о другом варианте: паранойя, сумасшествие.

— Где он всего этого набирается? Дома? Едва ли, Эд. Где он еще бывает?

— Где и все. У него нормальное окружение.

— Мне кажется, — сказал Мун, — что у лыски должны быть исключительные возможности для воспитания ребенка. Умственный контакт — вроде того.

— Да. Но… я не знаю. Беда в том, — Буркхальтер говорил тихо, еле слышно, — что я больше всего хотел бы ничем не отличаться. Нас не спрашивали, желаем ли мы быть телепатами. Возможно, это и замечательно — по большому счету, — но я всего лишь отдельная личность со своим микрокосмом. Людям, занимающимся долгосрочной социологией, свойственно забывать об этом. Они могут найти общие решения, но каждый отдельно взятый человек — или лыска — должен бороться сам, пока жив. И это не просто борьба. Это хуже: необходимость каждую секунду следить за собой; стараясь войти в мир, где ты не нужен.

Мун чувствовал себя неловко.

— Ты что, Эд, испытываешь жалость к себе?

— Да, док. — Буркхальтер встряхнулся. — Но я что-нибудь придумаю.

— Мы вместе придумаем, — сказал Мун, хотя Буркхальтер и не ждал от него особой помощи. Мун был бы рад помочь, но обычному человеку ужасно трудно понять, что лыска — такой же, как он. Люди всегда ищут различия — и находят их.

Во всяком случае, сейчас ему нужно было разобраться с делами прежде, чем он увидит Этель. Буркхальтер мог бы легко скрыть информацию, но она обнаружит ментальный барьер и удивится. Их брак был близок к идеалу благодаря дополнительному контакту, который в какой-то мере компенсировал неизбежное, полуосознанное отчуждение от остального мира.

— Как дела с «Психоисторией»? — помолчав, поинтересовался Мун.

— Лучше, чем я ожидал. Я нашел новый подход к Куэйлу. Когда я рассказываю о себе, он вроде как открывается, обретает некую уверенность, чтобы допустить меня в свои мысли. Может быть, несмотря ни на что, мы сумеем подготовить для Олдфилда эти первые главы.

— Прекрасно. Но все равно, лучше бы он не торопил нас. Если нам придется готовить книги с такой поспешностью, то проще уж вернуться к прежней семантической путанице. — Но мы не вернемся к ней!

— Что ж, — сказал Буркхальтер, вставая. — Я пошел. Увидимся.

— А насчет Рэйли…

— Оставь это. — Буркхальтер вышел и направился по адресу, который записал его визор. Он потрогал кинжал у себя на поясе. Лыски не могут драться на дуэли, но…

Его мозг воспринял приветствие, и он остановился под аркой, ведущей на территорию городка, улыбнувшись Сэму Шейну, лыске из района Нового Орлеана, в ярко-рыжем парике. Они не стали тратить время на разговор.

Личный вопрос, касающийся умственного, морального и физического состояния.

Удовлетворенное сияние. А ты, Буркхальтер?

На мгновение Буркхальтер почти увидел, что символ его имени означает для Шейна.

Тень тревоги.

Теплое, доброе желание помочь.

Между лысками всегда существовала дружеская связь.

«Куда бы я ни шел, — подумал Буркхальтер, — всюду встречаю подозрительность. Мы уроды».

«В других местах еще труднее, — подумал Шейн. — В Модоктауне нас хотя бы много. Люди всегда настроены более подозрительно, когда встречаются с нами не ежедневно».

«Мальчик…»

«У меня тоже неприятности, — подумал Шейн. — Меня это тоже тревожит. Мои две девочки…»