Наталья Игнатова - Бастард фон Нарбэ
А если бы прогнозы ошиблись?
Такое отношение было непонятно. Рисковать собой и своими людьми в бою — это одно, а отправлять брата на смерть, отдавать на растерзание киборгам — совсем другое. Но в каждом ордене свой Устав, и не рыцарю Десницы пытаться понять церцетариев.
Открывшиеся перспективы еще несколько часов назад ошеломили бы. Сложное, но частное дело двух дезертиров и одного терранского киборга, серьезно приблизило к достижению сразу нескольких целей в Баронствах и орден Всевидящих Очей, и мирскую разведку. Отец Климент этому даже не удивлялся, мол Аристо есть Аристо.
Пропаганда работает — никуда не спрячешься.
У Скорды, при всех недостатках, есть минимум одно несомненное достоинство: он не верит в Аристо.
Нежданная помощь оказалась, впрочем, весьма кстати. План уничтожения Чедаша, в общих чертах, был готов давно. За последние дни, пока Лукас лечился (было бы ума побольше, а злости поменьше, так уже почти вылечился бы) Март и Скорда успешно реализовали часть задач. Теперь все упиралось в сроки — это еще раз к вопросу о том, что кому-то следовало сидеть тихо и зализывать раны, а не лезть в драку с… другим альфа-самцом. Эхес ур! В сроки, и в организацию штурма. Благодаря работе Скорды и Марта, пятеро из шести баронов готовы были атаковать цитадель Чедаша. При условии отключения защитного периметра, естественно. Но это уж было заботой Лукаса и Дэвида.
Скорде нужна была война, и он ее почти получил. Молодец, что тут скажешь.
Сейчас у него осталась одна проблема. Организация. Бароны не могли выбрать командира. Скорда командовать не мог — личина не позволяла, а сами бароны хотели в командиры эдзоу: с их точки зрения, идиот, способный выйти на боевого киборга с ножом, как раз годился на то, чтоб возглавить штурм. Лукас почти не сомневался, что бароны в своих рассуждениях использовали именно эту формулировку. Может быть, не все слова совпадут, но «идиот» там точно есть.
Эдзоу, однако, так же как и сам Скорда, к началу штурма должен был быть внутри цитадели. Дэвида охранять. Самого ценного специалиста, без которого вся затея теряет смысл.
И вот, пожалуйста, в неизреченной милости своей Господь послал Лукасу отца Климента и его спецназовцев. А у отца Климента есть опыт командования крупными боевыми подразделениями, харизма и лояльность к псионикам. Последнее необходимо, потому что без Марта отцу Клименту не обойтись. Так же, как Лукасу и Скорде не обойтись без Дэвида.
Теперь дело за Лукасом. Нужно вернуть руке подвижность, чтоб даже наметанный глаз не понял, что с эдзоу не все в порядке. Нужно лично встретиться со всеми пятью баронами. Нужно представить им отца Климента, и с Божьей помощью, а также при поддержке Марта, убедить в том, что отец Климент — идеальный командир.
Убеждать у Аристо получается гораздо лучше, чем драться.
Хотя, драться приходится чаще.
Плохо быть злым и тупым. Еще хуже быть злым, тупым и слишком самоуверенным.
* * *Март тоже злился. Трое суток лечения насмарку. Скорда разбередил едва успевшие зарубцеваться ожоги. Еще и порезал, гад, тварь бешеная. Лукас сказал, что это ерунда, что его способность к регенерации гораздо выше человеческой. Правду сказал. Но Март, делая перевязки, с трудом удерживался от того, чтоб ругаться вслух. Бесило не то, что Лукас не уберегся, что уж там, Дэвид прав, драка аристократов — это локальное светопреставление, надо радоваться, что дом уцелел. Бесила целенаправленная жестокость Скорды, бессмысленное, непростительное стремление сделать больно.
Это неправильно. От этого жутко. Первый порыв, самый естественный, уничтожить тварь. И от понимания того, что тварь не виновата, что ее даже осуждать за жестокость нельзя, порыв только усиливается. Становится… эхес ур, становится целью.
Недостижимой.
Март наложил на стянутую шовным клеем рану полосу церапласта. Снова вспомнил, как пальцы Скорды, пачкаясь кровью, впивались Лукасу в плечо, и задохнулся от злости. Это нечестно! Нечестно, что аристократов нельзя убивать!
— Март. «О ниспослании сердцу кротости». Трижды. Вслух.
— Прости.
— Не извиняйся, молись. Поможет.
Лукасу помогало. Молитвы, медитации, он на этом всю жизнь держится. А еще на том, что он — настоящий священник. У него любовь к людям — настоящая.
Март скрипнул зубами, но приказ есть приказ. Надо молиться.
В первом прочтении слова не затронули сердца, но потом Лукас усадил его напротив, взял за руку, и второй раз они прочли молитву вдвоем. Сразу как-то потеплело. Кротость не кротость, а спокойнее стало.
— Вдумывайся в слова, — сказал Лукас, — слушай себя и Господа.
Март слушал. Не себя, правда — Лукаса. И Господа, наверное, тоже. Потому что командир, когда молится, он где-то там, недалеко от Бога.
— Они набожные, — зачем-то сказал Март. — Все. И дядя Петер тоже. Честно.
Лукас здоровой рукой притянул его к себе.
— Он их спасет. Ни о чем другом он сейчас и думать не может.
— Ты же не телепат.
— Я знаю, что он тебя любит.
— Ты должен защищать мирян от пиратов, — Март улыбнулся, — ты не должен защищать аристократов от псиоников.
— Я защищаю псионика. От него самого.
— А я — тебя.
— От аристократов. Я доложил бы церцетариям о том, что твой дядя — функционер Капеллы сразу по возвращении в Империю.
— Я знаю.
Естественно. Знает. С того момента, как выдал себя. Просто никогда не задумывался. В его вопросе: «что, если придется воевать с псиониками?», уже был ответ.
«Придется воевать».
Лукас когда-то говорил, что правильно поставленные вопросы всегда несут в себе ответы. Тот вопрос был поставлен правильно.
Лукас в любом случае не отдал бы врагам информацию, добытую у барона. Он отдал бы бохардат «пасынкам», или сразу церцетариям, это позволило бы аналитикам продвинуться вперед в поисках заказчика, и, в конце концов, Капелла пожалела бы о попытках манипулировать Аристо.
Даже если бы сам Аристо к тому времени был уже мертв.
— Еще я знаю, — сказал Март, — что мы остаемся в Баронствах только из-за меня. Сам-то ты давно бы допрашивал дядю Петера, выясняя, какая же сволочь придумала эту затею с письмом, но на мне непростительный грех, и снимет его только убийство Чедаша. О том, что Чедаш может убить тебя ты, как обычно, не беспокоишься.
— Беспокоюсь, но уповаю на Бога. Он справедлив и не попустит мою смерть, пока я не научил тебя всему, что нужно рыцарю.
— Значит, ты будешь жить вечно, потому что Скорду я не прощу никогда. Ты ведь об этом? О великодушии, милосердии и всем таком прочем? Я не бодхисатва.
— Я тоже. Дело не в святости…
— Ты — святой. Ты даже на грешную землю никогда не спускаешься.
Вот сейчас Лукас скажет: «не богохульствуй»…
Лукас улыбнулся.
— Это не святость, это трусость. Грех, между прочим. Март, если ты готов был простить меня, прости и Скорду. Я погубил бы твою семью, а он может исправить то, что сделал.
— Моя семья — орден Десницы.
Март хотел бы знать, говорит он что-то новое для Лукаса, или всего лишь озвучивает то, что тому давно известно. «Проговаривает», чтоб сделать частью реальности. Лукас верит в силу сказанного слова.
Поэтому и молчит почти всегда.
Но насчет семьи — это правда. Нет другой семьи, кроме ордена, то есть, нет семьи, кроме Лукаса, но со временем, даст Бог, и другие рыцари станут как братья. А дядя Петер — преступник. Март боялся сказать это вслух потому, что боялся почувствовать себя предателем. Вот, сказал. Давно надо было.
Спасти дядю. Сделать вещью, но спасти. Спасти тетю Марию, кузенов и кузин… да, это хорошо. И Лукас не смог бы этого. Скорда может. Сделает. Но прощения не дождется.
— Ты тоже думаешь, что вы похожи? — спросил Март. — Дэвид говорит, что похожи. Скорда так и норовит напомнить, что ты бастард. Себе напоминает. Типа, у вас ничего общего. Мне тоже казалось, что он, как ты. И ты его с собой равняешь. Лукас, ты никогда не говорил: «я хочу, чтоб ты мне доверял», ты вообще никогда не говорил о доверии. Никаких секретов от братьев. Ты меня любишь, я тебя люблю, мы летаем вместе. Всё. А он… врал мне все время. У меня, если честно, в голове это не помещается. Я сам так врал. Тебе. Я себя за это ненавижу, а ты хочешь, чтоб я Скорду простил.
— Он любит тебя.
— Неправда.
Снова улыбка. Одними глазами. Лукас вдруг показался намного старше. Нет, не своих двадцати восьми. Показался намного старше Марта.
— Он любит тебя, просто его любовь заперта в клетку вместе с душой. Но, несмотря на его несвободу, тебе было хорошо с ним.
— Потому что он похож на тебя.
— И он может дать то, чего я не могу. Прости его, Март. И прости, наконец, себя. Мы с тобой можем судить, у нас на это право от Бога, и здесь, ты же видишь, получается, что мы все виновны, либо все прощены.
