Майкл Флинн - Танцор Января
Оба корабля неспешно двигались по коридору, чтобы оборудование Грейстрока смогло вычленить застывшие образы из обочин и отследить флот-призрак. Вдоль одного отрезка пути обочины опасно сузились. Отклонение в основном канале не выбросит их в тину, оно просто разобьет их о стенки! Бан Бриджит провела немало часов в кресле пилота, прокладывая курс и отмечая свойства местного пространства на картах. Без сомнения, Грейстрок занимался тем же самым, но стоило подстраховаться. Просто на всякий случай.
По крайней мере, плотность стенок объясняла, почему коридор не был обнаружен раньше. Кто знает, сколько в него вошло кораблей, только чтобы затем разбиться об эти крутые края? А что касается тех, кто успешно из него вышел, то Павлин считал секретность залогом безопасности. Если здесь будет сходиться слишком много трасс, ’линианская система станет лакомым куском для всех планет и пиратов в регионе.
До тех пор пока обочины не расширились, бан Бриджит не могла отдохнуть и передать управление интеллекту. Хью помогал ей расслабиться, правда так и не рассказав, где научился искусству массажа. Если бы только корабельные интеллекты обладали проницательностью, пожаловалась она, и в ответ Хью вспомнил несколько историй Фудира о древних терранских победах, позабавив ее причудливыми преувеличениями.
Дни сменялись один за другим. Странный канал требовал внимательного изучения, и бан Бриджит проводила в кресле пилота больше времени, чем на известных ей трассах. Время от времени от Грейстрока поступали сообщения. Пару раз обочины выравнивались в рампы, но всякий раз образы призрачного флота проходили мимо них. К каким неведомым звездам они направлялись?
Для поддержания видимости романтики до окончания перехода ни Хью, ни бан Бриджит не могли правдоподобно избегать поцелуев и мимолетных прикосновений. Но у симуляции влюбленности есть удивительное свойство. Если она продолжается достаточно долго, то становится вполне реальной. Призрак и Гончая обладали некоторыми схожими чертами характера, что, несомненно, облегчило переход, и время пролетело почти незаметно. Бан Бриджит поняла, что с нетерпением ждет от Хью знаков внимания, которые не всегда носили сексуальный характер. Он был, как она узнала, образованным, начитанным и учтивым, а также настолько внимательным, насколько может быть лишь убийца.
Наконец, спустя почти две метрические недели после того, как они зашли в коридор, наступил день, когда Грейстрок сообщил, что прослойка опять расширяется, но на этот раз образы флота-призрака сместились в синий спектр, а значит, можно готовиться к выходу.
Бан Бриджит торопливо выскочила из кресла пилота и отправилась в конференц-зал, чтобы поделиться новостью с Хью. О’Кэрролл стоял перед своей «стеной доказательств», прижав одну руку к груди, упираясь в нее локтем другой и держась за щеку. По его лбу, прямо над переносицей пролегла глубокая складка, а губы были задумчиво сжаты… Когда Гончая подошла к нему, он рассеянно обнял ее, и чувство покоя, испытанное от этого простого жеста, довольно сильно ее встревожило.
Иногда Гончие заводили отношения. Большинство их партнеров не справлялось с трудностями, но Хью мог стать одним из тех, кто выдержал бы, да и Сам Малый почти наверняка одарил бы его своей милостью. Она бы выбрала его, если бы уже не любила другого.
— Мы сошли с рампы, — сказала она, и Хью согласно кивнул.
— Среди Старых Планет, — добавил он.
— Да, тут ты угадал.
— Это не догадка. — Он постучал костяшками пальцев по поверхности голографической стены, захватив Старый Сакен, Ди Больд и Мир Фрисинга, а также попав по Вайюсу, Бандонопе и Абалону.
— Который из них? — спросил он.
— Интеллект распознал Ящерицу и Подмигивающего Арнульфа. Мы приближаемся к подъемникам Ди Больда.
Он повернулся к ней и улыбнулся:
— Добро пожаловать домой.
ОН КРАК
— Стоп! — восклицает арфистка. — Стоп! — Арфа замолкает, и она привстает со стула. — Что значит, она любила другого? Кого? Почему я о нем не слышала? Она всегда говорила, что…
Арфистка резко замолкает, но человек со шрамами успевает воспользоваться паузой.
— Что она всегда говорила? — Его голос из могильного шепота превращается в рык. Он словно хищник, которого разбудили в собственном логове. Возраст нисколько не сказался на его реакции, и стремительно, словно удар черной мамбы, старик хватает девушку за запястье, не давая сбежать. — Откуда ты знаешь, что она всегда говорила? — Он впивается в нее глазами, будто змея, гипнотизирующая птицу, и его лицо становится твердым как кремень.
Кремень — до того как он растрескивается и осыпается.
— О боги! О боги, ты же ее дочь! Ты мне все время лгала!
На звук его голоса оборачиваются несколько голов в большом общем зале бара. Мужчина в форме гладиольского копа замечает, что человек со шрамами держит девушку за запястье, и, нахмурившись, поднимается со стула. Бармен протягивает руку под стойку, и в ней появляется нечто черное с металлическим отливом.
Человек со шрамами видит все это, за исключением стоящей перед ним девушки, словно в тумане. Он почти рад подвергнуться нападению, ибо сейчас, как никогда, готов сражаться против всего мира из-за этого последнего предательства. В конечном итоге спустя мгновенье старик отпускает ее.
Но арфистка не убегает. Он не ответил на вопрос.
— Я не лгала тебе, — говорит она.
— Твое молчание и было ложью. Уходи. Ступай. История окончена.
Но она остается неподвижной.
— Ты говорил, что есть три вида окончаний истории, и этот не похож ни на один из них.
Но человека со шрамами переполняет ярость. Он резко, с визгом ножек по полу, отпихивает стол, опрокидывает стаканы и выскакивает из ниши. Двигаясь стремительно и слегка согнувшись, он, будто призрак, проходит через заполненный людьми зал. Большие двери широко распахиваются, и старик исчезает из виду.
Арфистка спешит за ним, но, когда она выбегает на Смазочную улицу, его уже не видно ни в северном направлении — направлении космического порта, ни в южном — на пути к хостелу. Тогда она оборачивается и глядит поверх крыши бара на обветшалый Закуток Иеговы с его извилистыми улочками, взбирающимися по склону Фавора.
ОН СОС[54]
Девушка, в которой есть жилка странника, не колеблется у края. Какую пропасть можно преодолеть в два прыжка? Она входит в Закуток, и кажется, что мир вокруг нее тотчас изменился. Брусчатка встречается все реже, затем она начинает крошиться и наконец исчезает вовсе. Улицы превращаются в проулки и гулли, слишком узкие для машин, а то и для упитанных торговцев-иеговян. На гору Фавор поднимаются ступеньки. Большинство из них осторожно вьется вдоль нее, но некоторые бесстрашно карабкаются прямиком по склону. Количество путей, по которым мог скрыться человек со шрамами, умножается с каждым сделанным арфисткой шагом, словно хлебы и рыбы.[55]
Наконец она выходит на что-то наподобие площади — если настолько широкое и просторное определение применимо к столь замкнутому пространству — и останавливается. Вокруг площади темнеют дома высотой в четыре или пять этажей, в одних есть окна, другие подставляют внешнему миру лишь ровные спины. Кажется, что они построены из наиболее распространенных здесь материалов — песка и грязи, потому что именно такого цвета их фасады, — и теперь они возвращаются к первоначальному состоянию. Площадь больше похожа на комнатушку, чем на место, где собираются люди, и для полноты сходства ей не хватает только потолка. В центре площади булькает фонтан. Вода в нем, оставляющая бурые разводы на дне каменной чаши, почти такого же цвета, что и окружающие постройки. Она, будто яд, капает из пасти каменной кобры. Для более мощной струи не хватает напора. Раскрывшая капюшон змея угрожающе застыла, и на ее свившихся кольцах спит человек, высеченный из того же блеклого камня.
Стену домов пронзают не менее семи проходов, начиная от пешеходных дорожек, достаточно широких для двух человек, и заканчивая трещинами между строениями, слишком узкими для большинства людей. Каждая тропа плотно утрамбована, завалена грудами радди-мусора и усыпана плоскими лепешками растрескавшейся грязи в тех местах, где под солнечными лучами высохли зловонные лужицы. Девушка поочередно подходит к каждому проходу и не находит признаков того, что человек со шрамами направился именно туда.
В отчаянии арфистка возвращается к фонтану. Она не удержала язык за зубами. Теперь, независимо от того, что подумает человек со шрамами, кое о чем ей никогда не узнать.
Спросить не у кого, даже если предположить, что терране станут отвечать на расспросы чужака или отвечать на них честно. Полдень в самом разгаре, и площадь пуста. Арфистка не ожидала увидеть свет солнца в этом мире вне времени. В баре царит безвременье, обещающее снаружи только ночь. Закуток также находится в безвременье, но в другом смысле — прошлое тут никогда не умирает, в то время как в баре никогда не наступает будущее. Пустующая площадь раздражает арфистку, ей кажется, что за полем зрения прячется призрачная толпа и пристально за ней наблюдает. Впрочем, девушка не знает о терранской традиции ватиума, сиесты или «шестого часа» дня.
