Другие Звезды - Артём Сергеев
— Предельно, — серьёзно ответил я, остановившись в дверном проёме и посмотрев на него самым холодным и официальным из своих взглядов. Самое интересное, что я был с ним согласен на все сто, замполит вёл дела в полку так, как и должен был вести их настоящий партийный работник в моём воображении, но чем лично я заслужил эти слова, было непонятно, — разрешите идти?
— Да стой ты, — засмеялся он, — дурашка! Обиделся, смотри ты! Саня, я много пожил и скажу тебе так — в девятнадцатом году мы бы с тобой спелись, это я вижу и не спорь, ты парень правильный. Ну, разве что при первом знакомстве я бы тебя к стенке не прислонил за то, что ты больно уж на офицера из бывших смахиваешь. Но сейчас даже я понимаю, что это хорошо, это дисциплинирует, так что ради, гм… бога. Погоны там, остальное прочее… Даже одеколон тебе свой отдам, сказано же, для завершения образа.
— Спасибо, Сергей Николаевич, — поблагодарил его я, немного расслабившись. Никто тут, оказывается, во мне не сомневался. — Было бы не лишним.
— Подарю-подарю, — кивнул мне он и продолжил, — но для полного завершения этого самого образа вот здесь, — тут он хлопнул меня по груди, — тоже должно кое-что появиться. Никто просто так тебе ничего не даст, уж я за этим прослежу, но и обойти не позволю, а ещё, чтобы ты знал: в политотделе дивизии, да что там дивизии, армии, все просто кипятком ссут от радости, когда комсорги и в бой идут и подвиги совершают. Не приходится потом перед командирами глаза прятать, пойми: вот, мол, ваши, а вот, мол, наши, и они ничем не хуже! Авторитет, понимаешь, партийный авторитет подымается! Так что продолжай в том же духе, не сбавляй обороты, а уж мы это мимо себя не пропустим точно.
— Спасибо, — поблагодарил его я ещё раз, — но я сюда воевать пришёл, а не за орденами…
— Ой, всё, — перебил он меня, махнув рукой. — Я ему про Фому, а он мне про Ерёму. Не понял ты меня немного, Саня, ну да ладно, сам виноват. Иди уже.
— Есть, — козырнул я в спину развернувшегося Плотникова и, повернувшись, вышел из землянки, где сразу же наткнулся на ехидно усмехающегося Олега Анисимова, слышавшего наши последние слова.
— Ничего себе! — тут же заулыбался он в мою сторону, — хитёр бобёр! А можно мне с вами тоже?
— Да кто тебе мешает? — я разозлился, потому что, во-первых, разговор и самом деле получился немного двусмысленным и я его не понял, а во-вторых, я всерьёз относился и к своим комсомольским обязанностям, и к самому комсомолу. «Комсомолец, на самолёт!» — этот лозунг определил всю мою жизнь и смешки Олега были мне мало того, что неприятны, так ещё и непонятны. Сам я комсомольцем стал ещё в школе и не потому, что так надо, а по зову души. — Могу помочь! Хотя, тебе двадцать восемь есть уже или ещё нет?
— Есть, Саня, есть, — того было ничем не пронять, а срываться и заставлять его именовать себя по уставу, товарищем старшим лейтенантом мне не хотелось, это было бы просто глупо, — вышел я из вашего нежного возраста, так что мимо. И брось глазами на меня сверкать, пошли лучше самолёт принимать. Нам сегодня на него фотоаппарат присобачили и вот это, Саня, очень и очень плохо. Я так думаю, что замполит из-за этого немножечко тебя раззадорил, не просто так. А меня вот на разговор не позвал, и мне обидно, веришь, нет? Вдвоём же полетим!
— Нет, — буркнул я, понемногу остывая и начиная что-то соображать, — а личный состав эскадрильи где?
— Вон, под кустами валяется, — ткнул пальцем Олег в сторону поперечной лесопосадки, — в ожидании. Все на месте, стрелки тоже. Комэск у комполка, ждут чего-то. Так что пошли, не дай бог прямо сейчас на взлёт скомандуют, не успеем же ничего, только предполётный.
Новость про установку фотоаппарата на самолёт и в самом деле была не из очень приятных, она означала, что лично нам придётся довольно туго. Фотоконтроль в работе штурмовых авиаполков ставился во главу угла, без него могли и боевой вылет не засчитать, потому что ну не на слова же летунам верить, снимок дайте! И вот по этому снимку мы и сами увидим, как вы воевали, и начальству результаты вашей работы покажем, а сказки будете бабушке своей рассказывать.
На работу по переднему краю, по второстепенным, обыденным целям ничего такого не требовалось, там хватало и подтверждения с земли, и фотокинопулемётов, установленных в самолёты. Смотрели они туда же, куда и пушки Ила, и работали так же, от нажатия на гашетку. Но и снимали они совсем немного, да и информации с них было маловато. Ну, видно было только, что стрелял летун в кого-то, а попал или нет — неизвестно, да и привязки к местности тоже нет.
И вот потому на ответственные, важные цели, об уничтожении которых нужно было знать наверняка, посылали в составе групп самолёты с установленным в них здоровенным плановым фотоаппаратом, способным сделать настоящий снимок. Ставили эту бандуру в кабине стрелка, от лётчика требовалось лишь обеспечить условия, а это значило: во время съёмки идти, не шелохнувшись, не маневрируя ни по высоте, ни по курсу, с одной и той же скоростью прямо над полем боя — что было сладким пряником для немецких зенитчиков.
Вот потому все штатные Илы-фотографы в полках уничтожались в начале активных боевых действий, и другая судьба их не ждала. Ну не мог уцелеть самолёт, который заходил на разворошённое, разъярённое осиное гнездо после всех, в гордом одиночестве, и летел там как по ниточке, последним, словно бы издеваясь и облегчая врагам огонь по себе. Несколько раз подряд этот фокус можно было провернуть, но делать такое на постоянной основе ещё ни у кого удачи не хватило.
И теперь мне стал понятен этот разговор с замполитом — по сегодняшнему снимку будут судить обо мне в полку и выше, и лётчики и не лётчики. Причём свидетельство обо мне будет именно что документальным, слова тут лишние. Привезу чёткий, несмазанный негатив — всё будет нормально, примут за своего и признают
