Борис Георгиев - Космогон
Скажите, разве не оскорбителен такой вопрос для сына человеческого? Ответит он: «Я – истина», – и что мне делать с таким ответом? Истина в том, что часть истины не истина.
В отчаянии я крикнул в лицо луне:
– Чего ты хочешь? Скажи прямо!
Луна взорвалась, заполнила собою всё. Я пробовал закрыться руками от нестерпимо яркого сияния, но заметил вдруг, что рук у меня нет. Я стал ничем, бестелесным сознанием. Вместе с лунным светом в меня лились слова:
– Ты сказал.
«А ты поймал меня на слове, Зверь», – неосмотрительно подумал я. После опомнился и, сообразив, что в силу испорченности не смогу и впредь удержаться от неуместного ёрничанья, испросил прощения:
– Извини. Не хотел тебя обидеть.
– Ты можешь обидеть меня только непониманием. Спрашивай.
Вопросов по текстам у меня накопилось множество, и, как всегда бывает в подобных случаях, первым подвернулся не самый важный. Думаю, луна виновата – последнее, что я видел перед озарением.
– Станция обрезки побегов… – начал я и осёкся.
Меня окатило холодом. Я почувствовал себя свободнее, увидел вокруг… Странное ощущение, когда можешь смотреть вокруг, если захочешь. Двигаясь в пустоте, я обнаружил рядом веретёнце с четырьмя выростами, похожее на белую ящерицу – ничтожную скорлупку в пустоте. Не сразу понял, что это такое. Почуял – внутри люди, вспомнил имя одного из них, и только потом пришло название корабля: «Птичка».
– «Актеон», – подсказал внутренний голос.
Вместе с подсказкой возникли в памяти картины: какие-то люди, трап, дверь орбитального самолёта, кресло, взлёт, перегрузки, невесомость, Изабелла Гилберт, надпись: «Moon Door» на белой двери…
– Ты оседлал Рэймонда? – догадался я, просматривая видения.
Лифт-шлюз, капитан в смешном скафандре с погонами, остеклённый салон…
– Пришлось, – признался внутренний голос.
– Зачем?
– Смотри.
Смотрю, подумал я, излишне упрашивать. Во все… нет, глаз у меня не было.
Смотрел я и видел «Актеон», с черепашьей скоростью ползущий от пёстрого, массивного, окутанного газовой дымкой шарика к другому, ясному, в оспинах. Меня омывало ветром Солнца, плыть в пустоте после тесноты человеческого тела было невыразимо приятно, но истыканная иголками воспоминаний память не давала расслабиться, гнала вперёд. Я хотел поймать бывшего старшего чистильщика.
– Что? – не удержался я от восклицания. – Так вот зачем…
– Смотри, – повторил внутренний голос.
Я смотрел. Луна выглядела странно, как будто сквозь каменную кожу проглядывали внутренности. «Актеон» успел уползти довольно далеко, стал едва различимым на сером фоне. Я прыгнул туда, где на краю оспины сидела блестящая капелька.
«Ресторан Вавилова», – понял я, наблюдая, как оспина превращается в кратер с неровным краем. «Актеон» снизился, сел, как пчела на цветок, но за миг до посадки я заметил, что центральная горка кратера отрастила щупальца и охватила ими корабль.
– Не корабль, людей, – подсказал внутренний голос. – Это станция обрезки.
Да, подумал я, вот и ещё один отросток, который держит Вавилова. Шесть человек, шесть щупалец. Исчадие Верховного. Корабль она не видит, только думотериев, углеродцев светломатерчатых.
Я пристально всмотрелся в чудовище, изучил его подробно, понял – оно не живое. Механизм. Изделие темноматерчатых. Хищное. Вот его память.
Я перелил в себя информацию (с нею можно было разобраться позже), затем выделил исполнительные механизмы, хотел отключить их, но пока примеривался, механизмы пришли в действие. Почему?
«Актеон» висел над поверхностью, поворачивался, готовился к старту. Удар!
Я не успел. Промедлил, изучая станцию, не заметил, как она выбросила седьмой отросток, нащупала средоточие электронной памяти, и – щёлк! – как хлыстом ударила.
Я кинулся за повреждённым кораблём. «Как спасти?» Тиснулся в человечье тело…
– Понятно, – подумал я. – Можешь не продолжать. Я знаю, что было дальше. Но станция?
– Я сжёг её.
– Сжёг? Зачем?
– Погорячился, – ответил внутренний голос. – Не хочу тебе ещё раз показывать. Сжёг и вернулся в человека.
Как нехорошо седлать думотериев, подумал я и тут же пожалел, что не сдержал подспудную мысль, но было поздно.
– Ты не понимаешь, – обиделся Птах.
– Я не понимаю, почему ты помогал избирательно. Ты вмешался в наши дела, а что в результате? Спас одного, убил другого. Моргенштерн, помнится, застрелился на следующий день, а Рэймонд стал полновластным владельцем компании. Я не судья в этом деле, Рэй – мой друг, а Декстер, насколько я знаю, был грязным типом, но не слишком ли смело ты делишь нас на испорченных и неиспорченных?
– Ты не понимаешь, – повторил Птах. – Смотри.
Я не сразу понял, где оказался. Огромный кабинет, окно во всю стену, за ним ночь, изукрашенная мириадами светляков.
– Короче говоря, сдавай дела, Декстер, – сказал я и, отвернувшись от окна, увидел за огромным столом человечка.
«Декстер? Кто же я сам?»
Декстер подался вперёд, тёмные глаза его стали как смотровые щели дота. На столе перед ним лежал пистолет. Обеими руками он схватился за столешницу, как будто хотел придвинуть.
– А ты не боишься, Рэймонд… – начал он.
«Ага. Рэймонд».
– Тебя? – перебил я. – Нет. Такие, как ты, Моргенштерн, умеют делать гадости только чужими руками. Без власти и денег ты ноль, ни того, ни другого у тебя больше нет. Сдавай дела.
Смотреть на Декстера было противно, поэтому я повернулся к нему спиной, и…
«Напрасно ты не боишься, Нортон», – уловил я мысль, затем, ощутив за собою бестелесное движение, вывернулся из тела. Всё увидел сразу: двинувшегося к двери Рэймонда Нортона и двоедушного Декстера Моргенштерна с пистолетом в руке.
– Прощай, Марсианин, – сказал Декстер, целя в спину.
Рэй не обернулся.
– Я не дам твоему носителю выстрелить, – сказал я, концентрируя взгляд на серой тени, оседлавшей Моргенштерна. – Я нашёл тебя, тварь.
– А, это ты! – отозвался, не отделяясь от тела, бывший старший чистильщик.
Я торопился, он тоже. Рэймонд, казалось, застыл с поднятой ногой, искажённое лицо Декстера напоминало каменную древнюю маску.
– Понятно, почему так повезло щенку, – сказал мой бывший начальник. – Ты помог ему.
Я снова удивился мелочности душонки бывшего старшего по параллельности, но, на счастье, решил на этот раз заглянуть глубже. Под тонким слоем мыслишек нащупал дно и пробил его. Под ним обнаружилась тёмная бездна.
– Ты понял, – услышал я. – Я говорил тебе однажды, это мой мир. Я – закон, я – наставления, я – правила игры. Тебе не остановить меня, сын плотника. И вот я говорю тебе, выбор прост: станешь моей рукою, будешь царём над царями вечно, не станешь – пропадёшь. Слияние близко, пожинать плоды его буду я. Огородник оставил эту параллельность – тем лучше. Он нам не нужен. Когда я, руками человеческими управляя, овладею тяжестью, сам смогу стать отцом новому миру и сам стану его центром. Победа моя близка, раздели её с Верховным, или бесславно сгинешь. Смирись, Птах.
– Беда твоя в том, Каиафа, что в модели кристаллизации социума не было смирения, зато борьбы – предостаточно. Не Птах я для тебя, а Зверь.
Всю силу я вложил в этот взгляд, всю давнюю горечь. Жёг его душу, чуял – он не может противиться. Но сжигаемая борьбой душа носителя вывернулась, я промедлил какое-то мгновение, и…
События вышли из-под контроля. Рэймонд Нортон взялся за ручку двери, Декстер Моргенштерн сунул ствол пистолета себе в рот. Когда открылась дверь, прозвучал выстрел.
– Мы ещё встретимс-ся, птенчик, – услышал я голос Верховного.
Последнее, что увидел, – растерянное лицо Рэймонда Нортона, потом меня снова выбросило в пустоту.
«Вот чего боялся мой Птах», – подумал я.
– Ты понял, – услышал я голос Иешуа. – Люди овладели тяжестью, значит ею может распорядиться Верховный. Что делать?
В тот же миг стекло непонимания лопнуло, и я поймал ту мысль. Перевод с языка волновых функий был мне больше не нужен. Ведь он всего лишь часть истины – просто ещё один миф. Ну, пусть даже я смогу изучить в мельчайших деталях эхо Большого Взрыва, запишу результат символьно в дискретно-аналоговой образно-логической связной форме высокой упаковки, – что получу? Бледную тень истины – новый миф о сотворении мира. С точки зрения моего реликта, разница между таким результатом и шумерскими сказками несущественна. Не этого он хотел от меня, а конкретной помощи. Спрашивал, что делать с негодяями, овладевшими гравитационным взаимодействием и возжелавшими этой королевской печатью расколоть орех. Требовал выбрать.
Я чуть было не поддался искушению. Очень хотелось сказать: «Резать!» Но представил себе… Нет, не побеги. Ростки. Возможно, единственную нашу надежду – не желающих сливаться одиночников светломатерчатых представил я, и душа моя исполнилась любовью.
– Ты выбрал, – услышал я.
«Подожди!» – хотел я крикнуть, но вышел не крик, а стон. Под головой жёсткое, а шея… Я шевельнулся, что-то жутко заскрипело под щекой.