Борис Георгиев - Космогон
Бестелесник меж тем балагурил, перемежая слова сладостными полифоническими звуками:
– Как доходит дело до слов – всё. Бред какой-то, бессмыслица. Веришь ли, я уже было думал сменить тему, но… – Тут чистильщик разразился бравурной руладой.
– Как тема ваша называется? – из вежливости спросил сын плотника, хоть сначала другой вопрос задать хотел: «Где остальные чистильщики?»
– Влияние гармонических колебаний акустического диапазона на слиятельную характеристику светломатерчатых одиночников углеродного цикла.
– А они влияют?
– О! Бесспорно! Понимешь, музыка, она… Нет слов, объяснить не смогу. Видел бы ты, как они чуть ли не сливаются под музыку. Локально, конечно, в пределах акустической досягаемости. Смотрю я на них глазами носителя, и… О! Нет слов. Вот занялся бы кто-нибудь расшифровкой образно-логического ряда, я взял бы в соавторы. Слушай, ты же как раз…
– Погодите. Как это – глазами носителя? – хмуро спросил сын плотника, обратив взгляд на коллегу.
– Э! Жжётся! Просил я тебя, смотри в сторону.
Бывший чистильщик потупил взор. Успел заметить – не врёт знаток гармонических колебаний, действительно седлал думотерия. «Он сам сейчас расскажет», – понял сын плотника и не ошибся.
– Глазами носителя. Сказал же, ничего не получалось у меня с образно-логическим рядом, какая-то выходила бессмыслица. Ну, я и… Ха! Мы же с тобой взрослые лю… м-м… сознательные сущности, а? Оседлал его немножечко. Без фанатизма, с краешку. Так только, одни эмоции. Улавливаешь? Ну, я доложу тебе, ощущения!.. О-у! Нет слов, коллега, нет слов. Субъект удачный попался – сочинитель этих самых акустических колебаний. Занятный углеродец. Сочиняет колебания, от которых собратья его без малого сливаются, а сам к слиянию не способен ни на вот столечко. Чёрт меня возьми, если я… Извини, коллега, набрался от носителей. Так вот, у сочинителя моего слиятельность ниже нижнего предела для углеродцев. Обособленность высочайшая. Но не это самое смешное. Ха! Расскажу сейчас, не поверишь. Сам он думает, что не он сочиняет музыку, а Творец ему нашёптывает. Ха! Слыхал такое когда-нибудь? Нашёптывает! Кто? Старик наш Космогон, которому медведь наступил на… – что там у него? – за пять миллиардов лет до Рождества Христова! Умора, прости госпо… Э! Ты чего опять?
– Откуда вы знаете, что он думает? – сухо спросил сын плотника, взором пронизывая собеседника.
– Откуда? Ну, говорю же, что пробовал я разобраться в образно-логическом представлении. Погрузился чуток в этого страдника. Ну так без толку же! Слушай, ну мы-то ведь с тобою взрослые люди! Все так делают. Что плохого, если добросовестный исследователь получит от работы удовольствие? Ох, скажу я тебе, эмоции у носителя были запредельные, когда сочинял вот это (добросовестный исследователь снова полифонически выразился), знаешь, какие эмоции?.. О-о! Нет слов, коллега. Слушай, посторонись, а? От взгляда твоего у меня душа чешется. На совещании найди себе место где-нибудь от меня подальше.
– О чём совещание?
– Да о том же, о чём всегда, – раздражённо отозвался любитель музыки. – Две тысячи лет одно и то же, одно и то же! О судном дне, естественно. Убей меня господи, если не отложат решение ввиду неполноты сведений о причинах срыва слияния.
– Ты сказал. – Сын плотника собрался пригвоздить суеслова-страстолюбца взором, но вокруг загалдели, скучились, завертелись, как ночные бабочки вкруг лампы, коллеги-чистильщики.
Локализация любителя гармонических колебаний потеряла определённость, он пропал в толпе, обрывки симфоний утонули в разночастотном гомоне.
– Я вас приветствую! Ну, рассказывайте, рассказывайте, как живётся при диктатуре вашим подданным?
– Тише, вольтерьянец!
– Да ладно вам. Расслабьтесь. Нет ещё начальника.
– Слушай, это анекдот! Давеча пытал ведьм, искал чёрненьких сладострастников. Шефу понадобилась статистика по прочности прикрепления темноматерчатых к носителю. Представь, из десяти одна явно осёдлана, но хоть разбейся, не могу нащупать в ней эту тварь. То в обморок ускользнёт, то за истерикой спрячется. И так я её, и эдак, сам измучился как последний страдник. Ну, погоди, думаю, сволочь скользкая. Прикинулся ласковым, полез к ней в душу, а там…
– Что?
– Наша, светленькая, из техников. Знаешь, которая рефлексами занимается.
– И что?
– Да то, что не вижу я её здесь. Не явилась. На собрание плюнула, там осталась, ищет нового носителя. Кажется, ей понравилось.
– Ох-хо! О! Понравилось! Она что, страдалица?
– Говорю, анекдот. Вот закончится эта тягомотина…
– Отдел связей! Коллеги, вы меня слышите? Отдел связей! После совещания не расходимся. Семинар по социальной упругости.
– Семинар? А кто докладывает?
– Погодите вы с семинаром, дослушайте. Увеличиваю давление. Снимаю. Никаких остаточных деформаций мировоззрения! Вплоть до разрушения личности. И это в конце двадцатого века! Все как один чугунные. Заповедник супердогматиков. Что с такими делать?
– Может, дело в социальных примесях?
– Что-то не видно начальника. Задерживается.
– Ещё бы он не задерживался. Будь у меня внизу всё, как у него, схвачено, вообще бы сюда не являлся, а Космогона послал бы к чёртовой матери.
– Тс-с!.. Ты потише всё-таки. Что-то у меня душа чешется, не пойму к чему. А ты что, видел шефа внизу? В носителе?
– Не раз, причём. И не в одном носителе, а в разных.
– Говорят, он любит властных и денежных.
– Дорогуша, а кто по собственной воле стал бы выбирать оборвышей? К примеру, в последний раз видел я его в этом, как его? Фамилия ещё немецкая… Пойндекстер?.. Шмондекстер?.. Гутенморген… что-то такое, не помню. Ты прав, хватит об этом, что-то и у меня душа свербит.
«Лукавишь, знаешь точно фамилию его любимого носителя», – подумал бывший чистильщик, проницая болтливого коллегу до дна мутноватой души.
– О, явился, – пискнул поблизости какой-то мелкий служащий.
– Именем Космогона! – прокатился над скоплением начальственный голос. «Гона… гона!» – эхом плеснули от центра к периферии круговые светлые волны.
Ропот стих не сразу, старшему чистильщику пришлось прикрикнуть: «Молчать, р-раздолбаи! Слушать!» Пережидая, пока затухнут высокочастотные всплески, он сказал кому-то из ближнего окружения: «Куда смотришь? В командировках распустились… Устроили тут, понимаешь, белый шум…»
– К делу, коллеги! – дождавшись тишины, сказал он. – Именем Космогона объявляю очередное совещание открытым. Слава Космогону!
«Ава!.. Ава!» – стройным хором загремело скопление светломатерчатых.
– Ну, чего раскричались? – низким рокотом раскатился над ручьём Орионовым недовольный голос. – Опять устроили собрание? Сейчас явлюсь. Зовёте попусту, когда у меня там назревает слияние.
– Что у вас? – спросил Космогон, сгустившись в центре скопления.
– Отчётное собрание службы очистки космоса, господин Космогон, – браво доложил старший чистильщик. – На повестке дня доклад о ходе расследования срыва кристаллизации общества в заражённой параллельности. Докладчик – представитель Космогона…
– Какой такой представитель? Что-то не припомню.
– Твоей милостью, господин, назначенный расследовать обстоятельства срыва слияния.
– А! Мелкий такой. Как же, как же. Тот, который общий язык брался найти с думотериями. Помню. Кстати, где он? Справился, наконец?
– В том-то и дело, господин, что оказался он, я извиняюсь, неспособным раздолбаем. Возится, изучает язык.
– Сколько можно возиться?! – досадливо проворчал огородник. – Где он? Раздолбаем его прямо здесь, принародно. Ишь, волокиту затеял.
– Не он затеял, господин Космогон. Сильно потравлена параллельность гадом Верховным, опасаюсь я, что придётся тебе потрудиться, выбросить её к… одним словом, вовне выбросить.
– А думотерии?
– Боюсь, пока представитель, тобою назначенный, расследовал причины неслияния, все они напрочь оказались испорчены темноматерчатыми тварями.
– Где представитель? Где этот лентяй?! – гневно загремел Космогон-Огородник.
– Не явился. Ввиду этого предлагаю окончательное решение вопроса о причинах срыва…
Окрест зашушукались: «Говорил тебе, опять отложат… Шеф мастак резину тянуть… Не иначе, он в сговоре с этим, с Космогона представителем».
– Предлагаю вынести решение немедленно! – с места выкрикнул сын плотника.
Шум затих.
– Кто посмел?! – озираясь окрест, визгнул старший по параллельности.
Бывший чистильщик поднялся. Информационные жилы его набухли от прихлынувшей памяти, он позволил ей свободно литься в сознание.
– Я Птах! – заговорил он, неторопливо следуя к центру скопления. – Я Зверь! Я Новорожденный! Я Ученик! Я Учитель! Я Иешуа из Ноцрета, сын плотника! Я Мир! Я Меч! Я сын человеческий, имя моё умножено страданиями!
– Да вырастет имя твоё бесконечно, – нисколько не смутившись, ответил старший чистильщик, думая при этом: «Сопляк. Куда ты выперся? Подох уже вместе с носителем? А я ведь приказывал, сначала ко мне на доклад. Ну, смотри у меня…»
