Мария Галина - Волчья звезда
— Не понимаю.
— Если честно, то никто из нас не понимает. А если и понимает, гонит от себя это понимание… Но правда состоит в том, что никаких колонистов на Сириусе давно уже нет.
— Нет? Ты же сам про них рассказывал… Говорил, они прилетели туда, чтобы найти кого-то еще… чтобы человечество не было одиноко…
— Они и нашли кого-то еще. До известной степени. Но сами исчезли. Полагаю… если они основали колонии и в других звездных системах, то что-то в этом роде случилось везде. За одним-единственным исключением: на Сириусе они все-таки наткнулись на жизнь.
Он помолчал, потом сказал:
— Но это была очень своеобразная жизнь. Очень… пластичная. Сама по себе она даже не была разумной, но зато с легкостью воспринимала чужой творческий импульс… когда появлялась такая возможность. Просто, беда в том, что рано или поздно такой импульс — если он единичный, — исчерпывает себя. Какое-то время он может подпитываться изнутри… за счет общения между собой, за счет воспоминаний… Мы так держались за ваши книги… но потом в конце концов он иссякает. Когда мы это поняли, нам стало страшно; осознав себя чем-то, трудно согласиться на то, чтобы снова стать ничем. И мы снарядили корабль. Тот, что остался от звездной экспедиции. Предметная культура, оставшаяся от колонистов, настоящих колонистов, уцелела — почти вся. Мы быстро ее освоили — пожалуй, слишком быстро. Слишком легко. И, до какой-то степени, поверили, что мы и есть ее творцы. Ее носители. Поверили, что мы — люди. И надеялись вернуться к людям. Присоединиться к ним. Мы даже не задумывались, что будет потом — нас гнал простой инстинкт самосохранения. Не подумали о том, что будет, если экспедиция потерпит неудачу — мы ведь можем лишь пользоваться чужими технологиями, но не умеем изобретать свои. А энергетические ресурсы колонии были уже на исходе — они ведь не возобновлялись. Топлива хватило лишь на путешествие до Земли… Обратно мы вернуться не смогли бы… если не разыскали бы тех, кто умеет его производить… Кто сумеет отправить экспедицию обратно. Но мы не подумали и о том, что будет, если мы встретим действительно высокоразвитую цивилизацию. Настоящих людей. О том, как они нас примут. Потому что, что бы мы там сами о себе не думали, мы все-таки не люди. Другое дело, что…
Он помолчал, потом продолжил:
— Судя по тому, что мы восприняли от колонистов, мы были уверены, что нас примут хорошо. Они были… гуманными… нелепое слово в данном контексте, но это так… Мы полагали, что такими только и бывают настоящие люди… потому все время и ошибались, когда встретились с вами. Вы все время вели себя не так, как мы от вас ожидали.
Но у нас уже не было выхода. Мы решили — если не осталось тех, прежних, может, вы — нынешние — сумеете как-то поддержать нас. Пусть не так, как мы ожидали поначалу, но все-таки поддержать… Для этого нужно было как-то подтолкнуть вас к творчеству, к развитию, к росту… Нам казалось, что вы жестоки только потому, что испытываете нужду во всем… И если научить вас всему, что знаем и умеем мы, вы станете такими, как мы. А значит, мы уцелеем. Мы очень спешили. Сама видишь, что из этого получилось.
Я подумала, что на самом деле из этого получилась смерть для нескольких десятков Домов, и много еще чего — жизнь на равнине уже никогда не станет такой, как прежде, но сейчас об этом говорить было бессмысленно — во-первых, он и так об этом знал, а во-вторых, если он и так сошел с ума от огорчения, зачем лишний раз человека расстраивать?
И я сказала:
— Ну, что теперь делать? Ошиблись и ошиблись…
Он грустно ответил:
— Теперь я думаю, все было ошибкой. С самого начала. Они были идеальными людьми, колонисты — мы полагали, что все люди такие… но, должно быть, мы не все поняли, знали не всю правду… Ведь что-то там случилось с ними, под прикрытием силового купола… Они перестали выходить наружу, а мы уже… были примерно такими, как сейчас… и забеспокоились… Когда мы сумели проникнуть внутрь, они лежали там… мертвые…
— Совсем мертвые? Все? Почему?
Он покачал головой.
— Не знаю… Прошло слишком много времени. Нам оставалось только похоронить их… там, под яашим Небом. И принять их наследство… Мы были так горды… тем, что мы теперь и есть люди… пока не поняли, что надолго нас не хватит… Вот тогда мы и решили рискнуть.
Самое смешное, что мы должны были подумать — ведь раз заселив колонии, человечество отступилось. А время на корабле течет по-иному, чем на Земле. На Земле с тех пор прошли целые эпохи… Все изменилось… Об этом мы уже не подумали… не захотели подумать…
Так оно все и получилось.
Он снова замолчал.
Я подумала — может, он сошел с ума? В том что он говорит, могло не быть ни слова правды — уж слишком странно все это звучало. С другой стороны… что-то же случилось с Дианой там, в шатре…
Чего-то же испугались тогда собаки — я собаки кочевых ничего не боятся, в точности как сами кочевые… и на плоту вчера тоже что-то случилось…
Если он и впрямь помешался от всех этих потрясений, он опасен. Если нет…
Тогда еще хуже.
Я отступила на несколько шагов.
— Ты меня боишься? — горько спросил Улисс.
Я сказала:
— Не знаю…
— Мы же не сделали вам ничего плохого. Потом, миг спустя, поправился:
— Во всяком случае, не хотели ничего плохого.
— Но сделали…
— Не больше, чем вы — нам. Если честно, вы все сделали сами. Если бы мы смогли, мы бы попытались предотвратить ту бойню.
Я подумала, они и впрямь совсем беспомощны — ведь, когда на них напали, они даже не пытались защищаться… Потом вспомнила, как кричали женщины там, в шатре…
— Что случилось с Дианой?
— Она не выдержала. При сильных потрясениях, особенно в одиночку, всегда есть шанс сорваться. А она осталась совсем одна, да еще и была напугана… Я боялся этого — потому так и спешил. Мы ведь очень пластичны, понимаешь ли…
— И она… превратилась во что-то другое?
— Да.
— Во что?
Он покачал головой:
— Даже и не знаю. Возможно, во что-то, чего они боятся больше всего. В таких ситуациях реагируешь на самые сильные, самые примитивные импульсы.
Я попыталась себе представить, что из этого получилось, но не сумела.
— Уж не знаю, чего там кочевые могут бояться — нам, во всяком случае, об этом ничего не известно.
— Может для них это — запретная тема. В примитивных обществах всегда существуют запретные темы…
Все равно в нем осталось это их проклятое высокомерие — словно они были лучше только потому, что умели нажимать на кнопки…
Я сказала:
— Я понимаю, что такое — примитивный. А разве у вас принято говорить между собой о том, кто вы на самом деле такие?
— Нет, — согласился он, — не принято. Не только в примитивных… извини… И прибавил:
— Господи, подумать только — все вокруг рушится, а мы сидим здесь и разговариваем!
— Разве ты не этого хотел?
Он надолго замолчал, потом удивленно сказал:
— Не знаю… Странная штука… Не думал, что продержусь так долго… Не понимаю — почему…
Он был прав — мне и впрямь было страшно, но еще страшнее было остаться одной. В огромном враждебном мире, где не было для меня убежища… Только страх и смерть.
— Потому что мы нужны друг другу. Мне ведь одной тоже не выжить.
Он вновь замолчал. Потом неуверенно проговорил:
— Да, наверное…
— Тогда, — сказала я, — пошли отсюда. Если ты хочешь добраться до вашего лагеря…
Небо на востоке стало ярко-зеленым, и звезды утонули в нем, но на западе, там, где громоздился горный хребет, было еще темно, и в глубокой тени мерцали мутные облачка тумана — я насчитала их десять, по числу пальцев на руках, а еще несколько медленно подплывали откуда-то сбоку.
— Ну и ну! Ты только погляди, что они там устроили!
— Вот это, — сказал Улисс, — меня и беспокоит. Пошли. Нам нужно торопиться.
* * *Шагнув наружу, Симон оказался в кольце, в коконе света — огонь обступал его со всех сторон, а сверху лилось нестерпимое белое сияние; его холодный оттенок перемешивался с алыми языками пламени, сплетая странную сеть, невесомую, но смертельную. Он на миг замер, моргая опаленными ресницами — неба над головой больше не было… Одно сплошное, непроницаемое сияние, словно солнце вдруг сошло с ума и начало расплываться, расползаться по всему небу как масляное пятно по поверхности воды…
Дым стелился по земле, и сквозь него проступали суровые молчаливые фигуры — у каждого в руках заостренный кол.
— Скорее! Скорее, черт возьми!
Наташа отчаянно завизжала; лицо ее искажалось, делалось чужим, незнакомым, вовсе не лицом…
— Держите ее! — орал позади Коменски. Гидеон схватил Наташу за запястье, но она с легкостью выскользнула, словно в руке у нее больше не было костей, м слепо кинулась прочь, по направлению к цепочке людей.
