Александр Зорич - Без пощады
Видимо, душевная смута явственно прочитывалась на моем лице. Риши плавно сняла свою руку с моей и сказала:
— Только ты не подумай, Александр, что я хочу осквернить память Иссы. Я ничего от тебя не требую. И, очень тебя прошу, забудь все, что я тебе тогда говорила.
— Тогда — это когда?
— И у фонтана, и в зале ожидания, в космопорте имени Труда. И на «Яузе» тоже.
— То есть ты меня больше не любишь? Гм… За это нужно выпить! — Я приобнял Риши за плечи. Но она отстранила мою руку. Мягко, но решительно.
— Нет. Я по-прежнему люблю тебя, Александр, — сказала Риши без тени улыбки.
— Значит, выпить нужно за это! — буркнул я и потянулся к графину.
Но Риши накрыла свою стопку ладонью — мол, с меня хватит. Этому жесту, и это я помнил совершенно отчетливо, научил ее Коля Самохвальский тысячу лет назад.
— Что ж, тогда я выпью за все это сам. — Я быстро наполнил свою стопку и тут же, вполне по-хамски, опрокинул ее. Впился зубами в яблоко, запеченное в хрустящем тесте.
— Да, я люблю тебя. И буду любить всегда. Но… — Хрум-хрум…
— Но… У меня есть жених. Его зовут Римуш. Он пехлеван. Врач.
Я едва не поперхнулся. Риши всегда знала, чем меня удивить. И, честное слово, я был удивлен! Почти так же сильно, как когда ожили камушки Злочева!
— И давно это?
— Что?
— И давно у тебя… э-э-э… жених?
— Больше месяца. Мы познакомились в госпитале, куда я попала после «Яузы».
— Классика жанра, — проворчал я с набитым ртом. — Только в фильмах обычно бывает наоборот. Он — ранен. А она — его лечит. Но вы с Иссой всегда были оригиналками.
— Ты ревнуешь? — спокойно спросила Риши.
Я задумался. Странное дело: сказать «да» у меня не поворачивался язык. И все же какой-то укол, ну, может быть, крохотный укольчик в самую сокровенную часть моей души я после слов Риши ощутил. Может, не в нежных чувствах к Риши здесь было дело. А в инстинкте собственника — ведь мысленно я уже считал Риши «своей». Ну, не то чтобы совсем уж своей… Скорее «потенциально своей». По крайней мере в тысячу крат более своей, чем официантку Забаву.
— Ты не ответил, — настаивала Риши.
— Тебе важно узнать ответ на этот вопрос? — спросил я, про себя отмечая, что говорю сейчас как хрестоматийный пехлеван. Определенно, лагерь если и не преобразил меня духовно — как мечталось его устроителям, — то по крайней мере приобщил к клонской риторике.
— Да.
— А что этот ответ изменит?
— Ничего.
— То есть… даже если я скажу сейчас, что люблю тебя до безумия, ты все равно выйдешь замуж за своего доктора Пилюлькина?
— Не поняла последнего слова… И переводчик не берет… Пи… Пилю? Как ты сказал? — Риши наморщила лоб и легонько стукнула по горошине в ухе ногтем указательного пальца.
— Пилюлькина, — подсказал я. — Но это не важно. Это просто шутка. Я имел в виду твоего жениха.
— Я в любом случае выйду за Римуша. Мы уже подали заявление в Комитет по Делам Личности. Хочешь покажу? — Риши снова принялась копаться в сумке.
— Не нужно показывать.
— Как хочешь, Александр.
— Так вот: если мой ответ все равно ничего не меняет, я его давать не буду.
— Но почему? — Риши посмотрела на меня с удивлением. — Ведь всем людям хочется знать правду!
— Я не отвечу тебе потому, что сам не знаю эту правду. Понимаешь? Не знаю! — Последние слова я почти проорал.
Из-за занавески показалась встревоженная мордашка Забавы — вероятно, ее привлекли мои крики. «Прекратите шуметь, не то я позову городового», — читалось в ее глазах.
— Все в порядке, — сказал я Забаве. — Мы просто давно не виделись… У меня эмоциональный всплеск.
Мы — я и Риши — сидели на диванчике в «моей» кабинке трактира «Царская охота». И сообща сходили с ума.
Сначала Риши рыдала, да-да, у меня на плече. Рыдала тихо, как воспитанная девочка. Время от времени она деликатно сморкалась в свой носовой платок — кстати, такой же черный и шелковый, как ее платье. Шарф Риши сиреневой лужей лежал у моих ног.
Я и не думал ее утешать. Успокаивать — тоже. Зачем?
— Как плохо все получается, Саша! — говорила она.
— Да ладно там, плохо… Нормально получается. Живы — и ладушки…
— Но почему все получается так плохо? — гундосила Риши сквозь слезы.
— Потому что перпендикуляр, — бездумно отвечал я.
— Но почему погибла Исса, а не я?
— Потому что потому…
— Была бы жива Исса, все это было бы не так гадко… А так получается, если бы я тогда не заперлась в рубке, все повернулось бы по-другому. Исса не погибла бы… Понимаешь, теперь я просто не могу иметь с тобой никаких отношений! Исса стоит у меня перед глазами! Как призрак! Если бы я не была тогда такой дурой, у вас с Иссой был бы шанс на счастье! Или же шанс на счастье был бы у нас с тобой!
— Если бы да кабы во рту выросли грибы… — апатично пробормотал я. На имя «Исса» я установил в своем сознании блок.
— Если бы Исса осталась жива, я никогда не пошла бы на помолвку с Римушем…
— Он тебе не нравится?
— О нет, очень нравится! — Риши так оживилась, что даже слезы в ее глазах просохли. — Он очень смелый человек. И благородный! Он такой образованный! Знает наизусть три тысячи строк классической поэзии!
— Подумать только! — хмыкнул я. — Какой полезный навык!
— Он и сам сочиняет! — воодушевленно продолжала Иришка. Моей иронии она, конечно, не заметила. — Хочешь я тебе почитаю? — И, не дожидаясь моего ответа, она тут же начала декламировать, а переводчик — переводить.
Как сад в ночи, темна моя душа,Там тишь и безотрадность.Лишь черные, как смерть, цветы проклятийСвинцовыми качают головами.
— Не надо! — простонал я.
— Что — «не надо»? — Риши недоуменно на меня посмотрела.
— Про смерть не надо! Тем более — в стихах, — пояснил я. — У меня от стихов едет крыша…
— Как хочешь, — вздохнула Риши.
Кажется, она немного обиделась. Но, признаться, мне было все равно. Я пребывал в Сильно Измененном Состоянии Сознания. Водка, полумрак кабинки — трактир уже перешел на вечернее освещение — эти «сестринские» скользящие прикосновения…
Хоть они и сестринские, но ведь все равно женские, а женщины меня не баловали своим вниманием ого-го сколько… А тут еще Иришкины волосы, заплетенные в две косы… Правая, ближняя ко мне коса расплелась и теперь черным крылом лежит у меня на предплечье, источая едва уловимый аромат перспиранта, которым обрызгивают подголовники кресел в конкордианских межпланетных лайнерах…
Чем дольше я смотрел на эти волосы, тем дальше уносила меня река моих взбесившихся мыслей. Я думал, например, о том, что волосы у Риши — точь-в-точь как у Иссы. Такие же блестящие, шелковые, здоровые, угольно-черные. И такой же в точности длины. И так же покладисто ложатся, будучи отпущенными из прически на волю. А как же иначе? Ведь Исса — дочь демов, то есть клонов, которые в свою очередь «произошли» от пехлеванов и заотаров вроде Риши. Таким образом, получается, что Исса и Риши — очень близкие родственницы. Может быть, почти такие же близкие, как троюродные сестры.
— Тебе нехорошо? — спросила Риши.
— Мне нехорошо.
— Может быть, тебе нужно выпить холодной воды? — Похоже, Риши поняла мой ответ в том духе, что на меня нашла тошнота и я лелею планы отправиться в сортир обниматься с белым другом.
— Мне нехорошо в метафизическом смысле… Понимаешь?
— А-а… Ты об этом… Знаешь, мне тоже нехорошо. И Бог мне не помогает. Кажется, что Ахура-Мазда меня оставил. И не только одну меня. Нас всех…
Нет, это было слишком.
Потому что сам я думал о том же самом.
И при этом знал, что думать об этом нельзя как минимум до конца войны. И был убежден: не думать об этом нужно — любой ценой. А еще я вспомнил Ходеманна, который тоже признавался, что у него мысли «подлетают в небо, как у нездоровых», подлетают «прямо к Богу». И который, глядя в потолок нашего номера, советовал мне заземляться.
«Хороший совет на самом-то деле», — подумал я. И сказал:
— Знаешь, мне пора в гостиницу. На построение я, конечно, уже опоздал. Но к отбою я должен успеть обязательно.
— Уже пора? — Риши горестно прикусила губу. Похоже, она собиралась просидеть вот так всю ночь.
— Там уже, наверное, меня хватились. Как бы не случилось неприятностей… Кстати, откуда ты узнала, что я здесь, в «Царской охоте»?
— Мне сказал Святополк Даромирович!
— Тылтынь?
— Да.
— Но откуда ты-то его знаешь?!
— Святополк Даромирович был почетным председателем Центра Диалога Культур в Хосрове почти двадцать пять лет!
— И что?
— Моя мама была его секретарем…
— Господи! — охнул я.
— …когда он прилетал. Обычно раз в год на месяц. Каждое его появление было для меня праздником. Человек с золотым сердцем, настоящий ашвант.
