Александр Казанцев - Фаэты

И столько неподдельного счастья было в ее словах, в ее улыбке, в ее слезах, катившихся по смуглой коже, что я не в силах был сказать ей, что по совету Эры приготовился открыть. Я не мог, не мог еще раз отнять у нее возлюбленного.

Мы уселись с Мотыльком на горбатом корне, взявшись за руки, и ничего не говорили. В этом молчании было мое спасение. Если бы мне нужно было говорить, я лгал бы. Молчать было легче, хотя это тоже был а ложь. Но эта ложь приносила счастье чудесной земной девушке.

Я почувствовал на себе чей-то взгляд, обернулся и увидел Эру Луа. Она поспешно отвернулась. Я успел заметить, что у нее вздрагивают плечи.

Подошел Чичкалан.

Счастливая Мотылек протянула ему руку, и он упал на колени, чтобы прикоснуться лбом к ее пальцам.

– Чичкалан – подлинный друг, – сказала она. – Он снова сделал Мотылька счастливой. – И она звонко засмеялась.

И этот девичий ее смех так не вязался с ее сединой, что я почувствовал острую жалость к ней.

– Сверкающая Шочикетсаль – избранница бога. Сам бог Кетсалькоатль спустился к ней с неба, – сказал Чичкалан.

– Мотылек пойдет за ним куда угодно? Хоть на жертвенный камень.

– Жертвенных камней – позора людей – больше не будет! – решительно сказал я.

Мотылек восхищенно посмотрела на меня.

– Он бог! – провозгласил Чичкалан. – Только бог Кетсалькоатль может сказать такое, что повергнет в ужас и трепет всех жрецов. Шочикетсаль узнала его?

– Да, Мотылек узнала моего Топельцина. И не потому, что он лицом такой же, каким был перед ударом Сердца Неба, хотя и немного постарел с тех пор.

– Почему же еще? – спросил я.

– Потому что Топельцин тоже говорил о жертвенных камнях, как о позоре Толлы. Больше никто этого не мог бы сказать.

Так еще раз несчастный погибший юноша помог мне пойти в его родной город под его именем, чтобы принести народу разумное.

Я почувствовал прилив внутренних сил. Я выполняю великий Долг, ради которого Миссия Разума прилетела на Землю с далекого Мара.

Люди Земли должны приобщиться к древней культуре своих предков, должны… любой ценой.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СЫНЫ СОЛНЦА

В человеке, при появлении его на свет, нет ни выраженного зла, ни выраженного добра, а есть только возможность и способность к тому и другому, что развивается в нем средой, где он живет, и воспитанием в семье и обществе.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. БЕЛЫЙ БОГ

– То-пель-цин! То-пель-цин!

Рев толпы перекатывался по трибунам, по обе стороны ткалачи – площадки для ритуальной игры в мяч.

Горожане Толлы, вскочив с мест, тряся разноцветными перьями головных уборов и размахивая руками, орали во всю глотку:

– То-пель-цин! То-пель-цин!

Литой мяч из упругой смолы дерева ачанак с такой силой перелетал через лекотль – черту, разделявшую площадки двух игровых отрядов, – словно каждый раз срывался с вершины пирамиды. Попав в одного из игроков, он способен был не только сбить его с ног, но и убить на месте.

Но игроки были опытны, проворны и выносливы. Они отбивали смертоносное упругое ядро, посылая его обратно на половину противника. Прикосновение мяча к каменным плитам площадки каралось штрафным очком, а передача мяча своему игроку воспрещалась под угрозой жертвенного камня. Отбивать мяч можно было только локтями, защищенными стеганой броней, коленями в наколенниках или тяжелыми каменными битами, зажатыми в правой руке. От удара такой биты летящий мяч переламывал нетолстую каменную плиту. А ненароком попав в зрителей, миг искалечить их, не защищенных игровой одеждой. Потому для безопасности скамьи были высоко подняты над игровым полем. Сочувствующие двум сражающимся отрядам обычно рассаживались по обе стороны игрового поля, бурно переживая за своих любимцев, тем более что к случае поражения им грозил узаконенный грабеж. Победители имели право ворваться на враждебную трибуну и отобрать у тех, кто ратовал за побежденных, все, что приглянется: дорогие украшения, красивые головные уборы и даже части праздничной одежды.

В отряде Чичкалана сегодня играл, как бывало, Топельцин, любимец народа, чудесно воскресший, узнанный красавицей Мотыльком. Вождь игрового отряда, скрывавшийся от жрецов в сельве, сам видел, что он, как бог, спустился с неба на Огненном Змее в сопровождении грома без дождя.

Белокурый бородатый бог, снизошедший до игры с людьми, подобно им, был наряжен в головной убор из черных перьев и упругие панцири из подбитой хлопком кожи ягуара на локтях, коленях и шее. Такая защита предохраняла не только от разящего мяча, но и от ударов боевых деревянных мечей с остриями из вулканического» текла, годясь и для игроков и для воинов.

Боги устами жрецов присуждали победу тому или другому отряду по числу штрафных очков. Но бесспорная победа достигалась броском мяча сквозь одно из поставленных на ребро каменных колец, вделанных в стены под трибунами по краям черты, разделявшей игровое поле.

Попасть в кольца было чрезвычайно трудно (отверстие едва пропускало мяч). К тому же и опасно. Кольцо изображало свернувшегося священного попугая гаукамайя. Прикосновение к нему даже мячом считалось кощунством и грозило крупным штрафом.

Искушенные в математике жрецы подсчитывали очки и не останавливали игры, пока мяч не пройдет сквозь кольцо. Требовалось лишь, чтобы игроки и зрители держались на ногах, а солнце освещало игровое поле.

Поэтому противники разящими ударами мяча старались измотать друг друга, вывести из строя побольше игроков. На риск броска сквозь кольцо решались только в крайнем или особо благоприятном случае, когда игрок оказывался у стены прямо перед кольцом.

Толпа ревела. Белый бог не только доказал, что он вернувшийся на Землю прославленный Топельцин, но и сумел поднять священную игру до уровня божественной и заставил всех затаить дыхание. Таких приемов игры еще никто не видел, так играть мог только бог!

Гремучий Змей восседал на царственной циновке над каменным кольцом гаукамайя и спокойно созерцал зрелище, которое приводило в неистовое волнение, восторг, даже опьянение всех окружающих. Всех, кроме Змеи Людей, который тоже каменным изваянием высился над кольцом противоположной трибуны.

Когда Чичкалан вернулся из сельвы, объявив о сошествии с неба бога Кетсалькоатля, Змея Людей приказал схватить его и распластать на жертвенном камне. Он не хотел слушать его болтовни, потому что не верил ни в каких богов, которым служил, и не допускал мысли, что человек, сердце которого он вырвал собственными руками, будто бы жив и вернулся с зажившим шрамом на груди. Он увидел в этом ловко подстроенную интригу.

Возможность такой интриги почувствовал и ненавидевший жреца владыка Гремучий Змей, едва девушка Мотылек, упав к его ногам, поведала о возвращении возлюбленного.

Гремучий Змей потребовал привести к нему Чичкалана в сопровождении Великого Жреца. Змея Людей, сдерживая бешенство, вынужден был сопровождать Пьяную Блоху к трону владыки.

Войдя в просторный зал, устланный коврами из птичьих перьев, первый жрец сразу же стал грозить владыке гневом богов, если им тотчас не будет принесен в жертву Чичкалан, а также и белокожие обманщики, которых тот якобы повстречал, в сельве.

– Зачем Змея Людей грозит гневом тех, кого никто не видел, если народ сам сможет лицезреть живых богов? Не лучше ли попросить их самих, – сказал Гремучий Змей, – смягчить гнев, которого Змея Людей так страшится?

– Как может доказать белый бродяга, что он бог? – в ярости воскликнул Великий Жрец.

– Пусть владыка смертных прикажет сорвать с Чичкалана путы, которыми скручены его руки, – взмолился Чичкалан, стоявший перед вождем на коленях. – И пусть владыка смертных прикажет игровому отряду Чичкалана сыграть на игровом поле вместе с Топельцином. Народ, наблюдая священную игру, сразу узнает Топельцина и признает в нем бога.

Гремучий Змеи затянулся дымом трубки, которую не выпускал изо рта.

– В священной игре в мяч не раз решались важнейшие споры между жрецами и правителями городов. Пусть и сейчас боги скажут свое слово на игровом поле.

Гремучий Змей, сидя на циновке власти и невозмутимо попыхивая трубкой, в которой разжег крошеные листья табака, чтобы вдыхать в себя их дурманящий дым, слышал всеобщие возгласы «То-пель-цин!». Он ничем не показал, что очень доволен. Теперь Великий Жрец будет сокрушен, его постигнет кара, с которой не сравнится смерть на жертвенном камне или от боевого мяча.

Меж тем белокожий бородатый игрок перешел на площадке к невиданным приемам. Он перестал пользоваться битой, чтобы сильными ударами литого мяча наносить вред партнерам.

Улучив миг, когда мяч летел к нему, он отбросил загремевшую по каменным плитам биту и вовсе не отбил мяч, как полагалось, а схватил его на лету, зажав локтями.