Эми Кэтлин Райан - Похищение

Она повернула за угол в отсек для шаттлов и резко затормозила.

Там столпились дюжины женщин. Они окружили девочек.

Уэверли направила на них пистолет и закричала:

— Отпустите их!

Она убьет их, если будет нужно. Теперь она знала, что она сможет это сделать.

Несколько женщин выпрямились и безучастно посмотрели на нее. Другие загружали коробки с едой и большие емкости с водой в грузовой отсек. Маленькие девочки целовали руки женщинам, обнимали их за ноги и забирались в шаттл, махая руками на прощание. Уэверли подобралась к шаттлу, держа наготове пистолет.

— Тебе не нужен пистолет, — сказал кто-то.

Это была та самая невысокая румяная женщина, которая благодарила ее во время службы. Она подняла руку.

— Уэверли, мы хотели попрощаться, пока мужчины задержали охранников. И мы принесли вам еды и воды, этого хватит на пару месяцев…

Говоря это, женщина заканчивала загружать продукты в дверь грузового отсека.

— Мы бы так хотели, чтобы вы остались, — добавила женщина. — То, что вы делаете, очень опасно.

— Мы улетаем, — сказала Уэверли.

— Я это знаю, — грустно ответила женщина. Она вскинула руки над головой и воскликнула: — Мир вам!

— Мир вам! — эхом ответили остальные.

Уэверли подошла к шаттлу и прислонилась к трапу, изучая толпу. Они не боялись ее, они боялись за нее, внезапно поняла она.

— Остановите их! — завизжала Энн Мэтер, спеша к ней с восьмью вооруженными охранниками. — Уэверли, вы не выживете!

Оказавшись внутри шаттла, Уэверли ударила по контрольной кнопке, чтобы поднять трап.

Она бросилась в камбуз, наблюдая из окна за хаосом, который воцарился в отсеке. Высокий мужчина выстрелил в охранников, которые бросились врассыпную и открыли ответную стрельбу. Мэтер орала, ее лицо было красным от ярости, волосы падали на глаза, вышитая мантия косо висела на плечах. Она потеряла все свое самообладание и сейчас была похожа на животное.

Уэверли запустила двигатели и, затаив дыхание, стала смотреть на воздушный шлюз. Она нажала на кнопку на панели управления, на которой значилось «воздушный шлюз», но двери не открылись. На мониторе перед ней загорелась надпись: «Введите код для снятия блокировки».

Код? У нее не было кода!

Кто-то метнулся к панели контроля воздушного шлюза.

Это была Фелисити. Она выпрыгнула из шаттла и кинулась к клавишам на двери воздушного шлюза.

— Что ты делаешь? — закричала Уэверли.

Белокурая женщина обняла Фелисити за плечи и зашептала ей что-то на ухо. Фелисити набрала цифры на клавиатуре, и воздушный шлюз открылся. Они обе повернулись и помахали Уэверли на прощание.

Уэверли кивнула подруге, зная, что они, возможно, никогда больше не увидятся. Одними губами она проговорила:

— Спасибо.

Фелисити улыбнулась Уэверли в первый раз за долгое, долгое время.

Уэверли запустила двигатели, открепила тросы и почувствовала, как шаттл поднимается от пола. Трясущимися руками она направила его к дверям воздушного шлюза, которые теперь были открыты. Пытаясь вспомнить симуляционные занятия, на которые она ходила вместе с Кираном, она направила шаттл в шлюз. Зашипела гидросистема, и двери воздушного шлюза закрылись за ними, а впереди открылись наружные двери, ведущие в бесконечность глубокого космоса. Уэверли нажала на джойстик.

Они были снаружи.

Она ударила по рулевому двигателю, и шаттл рывком двинулся вперед, прижав ее к спинке кресла. На мониторе «Новый горизонт» растворялся в черном ночном небе.

— Где все остальные? — спросила Сара с кресла второго пилота.

Уэверли вздрогнула. Неужели она все это время была здесь?

Лицо Сары под веснушками было белым, а голос ее звучал глухо, словно доносясь из другой комнаты.

— Где наши родители?

Губы Уэверли сжались в прямую тонкую линию.

— Уэверли?

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

МЕТАМОРФОЗЫ

Лидер — это продавец надежды.

БЛЕДНАЯ НИТЬ

Как много часов — дней — Киран лежал на койке на гауптвахте, уставившись в потолок? Они круглые сутки держали свет включенным, так что он понятия не имел, сколько времени прошло. Судя по его голоду, прошла уже целая вечность.

Раньше, когда все было нормально, когда Уэверли была в безопасности, а он жил с родителями, Киран никогда не чувствовал голода. Теперь он это понял. В те счастливые времена, когда он мог есть когда хотел и что хотел, он называл голодом неприятную пустоту в желудке. Вареная кукуруза в початках. Это была его любимая еда. Ему нравилось добавить немного арахисового масла, совсем чуть-чуть, и он любил, когда кукуруза отварена не сильно, только так, чтобы она была горячей. Такая хрустящая и сладкая. Или фасоль, плавающая в оливковом масле, с петрушкой и чесноком. Курица, жаренная с тархуном и розмарином, ее запах, доносящийся с маминой кухни. Он возвращался домой с уроков, и его желудок дразнили вкусные запахи, и это чувство он называл голодом. Но то, что он чувствовал тогда, не было голодом.

Голодом была та мучительная боль, которую Киран ощущал в своих суставах. От нее у него болела голова, и каждый звук пронзал уши. От нее его зубы становились мягкими и нетвердо держались в деснах, словно готовые выпасть от того, что он ими не пользуется. Она делала его бессильным. Кирану казалось, что каждая его рука весит по сотне фунтов. Чтобы сесть на койке, ему приходилось напрягать все свои силы. Чтобы встать с койки и пройти два шага к раковине с водой, ему нужно было целый час собираться с силами.

Единственное, что он чувствовал помимо голода, была ярость. Он спас их родителей, он рисковал для них жизнью, а они бросили его умирать.

Он ненавидел их всех.

— Паршиво выглядишь, — сказал кто-то.

Он забыл, что с другой стороны решетки кто-то есть. Его постоянно охраняли попеременно Сили Арндт и Макс Брент, дружки Сета. На этот раз это был Макс.

— Да, я только что съел отличный салат. — Макс ухмыльнулся, открывая крупные кривые зубы. — Он был очень вкусный и свежий. Хотя и не особо сытный. Я, пожалуй, приготовлю себе пару яиц, когда моя смена закончится. Моя мама научила меня делать яичницу-болтунью. Очень вкусно с зеленым луком.

— Иди к черту, — нашел в себе силы сказать Киран.

— Я могу и тебе приготовить. Все, что тебе нужно сделать, это сказать всем, что ты просишь прощения, и тогда я принесу тебе большую тарелку яичницы. Ты бы этого хотел, да?

— Я бы хотел, чтобы ты заткнулся, жалкий червяк.

— Если ты признаешься, я принесу тебе хлеба. Сарек научился печь лепешки, и, честно говоря, они очень даже ничего. Хочешь немного? Все, что ты должен сделать, это признать свои ошибки перед всеми. Это отнимет у тебя одну минуту.

Кирану хотелось хлеба больше всего на свете, но если он признается в своих «преступлениях» так, как этого хочет Сет, он навсегда потеряет «Эмпирею». «Я сделаю это завтра, — сказал он себе, как делал это каждый день. — Завтра. Не сегодня. Я смогу продержаться еще один день».

— Вот что я тебе скажу, Киран. Я принесу тебе яичницу, а потом ты сможешь признаться. Что ты на это скажешь? — Макс прыснул со смеху. — Не-а. Шучу.

— Ты весь гнилой изнутри, — бросил Киран.

— Да, тебе лучше думать именно так.

Киран не мог себе представить, как Макс оправдывал перед собой свое поведение. В каком-то смысле он был даже хуже Сета, потому что, в отличие от него, наслаждался мучениями Кирана. Когда же Сет приходит в камеру к Кирану, складки на его лице каждый раз были все глубже.

— Давай же, Киран. Давай покончим с этим, — не раз уговаривал он. — Мне нужно только, чтобы ты признал свои ошибки перед командой, и тогда мы принесем тебе еды!

Киран всегда говорил «нет», но с каждым разом это давалось ему все труднее.

Дверь открылась, и вошел Сили Арндт, чтобы сменить Макса.

— Хочешь отдохнуть? — спросил он Макса.

— Почему бы нет? — ответил Макс, неторопливо выходя в дверь. — Время обедать! Ням-ням!

Сили уселся напротив Кирана, блестя глазами, и вытащил батон хлеба из кармана куртки.

— О боже, — вырвалось у Кирана прежде, чем он сумел остановить себя. Это был обычный белый хлеб, ничего особенного, но он жаждал откусить от него хотя бы один раз. В последние пять дней (четыре? шесть?) его тюремщики часто ели перед ним. Это был их особый способ помучить его.

Что-то упало на пол рядом с его койкой.

С трудом перевернувшись на бок, он оглядел пол и увидел: кусок хлеба.

Он даже не жевал. Его тело оказалось сильнее его воли, и он одним махом проглотил кусок. Когда хлеб дошел до желудка, его согнул пополам ужасный спазм.