Леопард с вершины Килиманджаро - Ольга Николаевна Ларионова
Я поднял голову:
– Не надо о них. Ведь ты говоришь о себе. Вот и говори о себе.
Она не поняла. Вероятно, она приписала мои слова тому, что ее сообщение потрясло меня.
– Хорошо. Я не стану рассказывать, как мы летели. Мы ожидали самого худшего. И ожидание превратилось в уверенность, когда наши приборы начали фиксировать наведенное излучение, а кое-какая аппаратура просто вышла из строя. Тогда командир отдал приказ начать разведку на одиночных ракетах. На большом корабле остались командир, второй пилот и я.
Стены и потолок голубели – это опускались сумерки, тихие сумерки после утренней грозы.
А где-то, в непостижимом удалении от мира этих летних сумерек, стремительно неслись два корабля: один – в пространстве, другой – во времени; один, воскрешенный словами женщины в белом, принадлежал миру прошлого, другой, неотвязано преследующий меня своей ненужностью, был послан в будущее. Первый, движимый воспоминанием этой женщины, летел навстречу бесполезной гибели шести человек; вместо них должны были лететь машины, но если кто-то в опасности – на выручку ему бросаются живые люди. Так всегда было и так всегда будет на Земле. Но лучше бы они не летели.
Второй нес в себе машину, пусть мудрую, но все-таки косную в своей формальной логичности. Вместо нее должен был лететь человек. Этот корабль еще где-то впереди нас, но мы никогда не сможем связаться с ним, и не только потому, что по программе он должен был уклоняться от контакта с жителями планеты, на которую прибудет. Просто мы еще не знаем, что это такое – тело, двигающееся во времени. Мы даже представить себе этого не можем. Он летит впереди нас, и в то же время он уже вернулся одиннадцать лет тому назад, и то, что он принес, всегда было страхом слабых и мечтою сильных…
– …Но, несмотря на то что ни один сигнал не доносился к нам с мертвого буя, меня не покидало ощущение, что ты – там, и я не согласилась бы на отлет…
Джабжа прав – слабых на Земле больше нет. Значит, все – сильные. Значит, это нужно всем. Машинная логика! Когда-то люди – сильные люди – мечтали иметь крылья. И что было бы, если бы эта мечта сейчас исполнилась? Я тихонечко повел плечами. Ненужная тяжесть, улиткин домик. Человек уже давно крылат, и наши машины – от могучих и многоместных мобилей-экспрессов до крошечных индивидуальных антигравиторных «икаров» – не идут в сравнение с весьма несовершенными перепончатыми придатками, нарисованными воображением древних мечтателей.
– …Было очевидно, что дальнейшее пребывание на орбите грозит гибелью и остальным членам экипажа. Я потребовала, чтобы мы перешли на более безопасную орбиту, но командир получил указания с Земли…
Почему мысли мои неуклонно возвращаются к «Овератору»? Что движет ими – страх? Я наклонил голову, рассматривая себя то с одной стороны, то с другой. Страх… Смешно. Я давно уже понял, что бояться можно только за кого-нибудь другого. Не зная своего года, я уже боялся за Сану, боялся до такой степени, что не позволял себе узнать свой год даже под угрозой того, что окружающие сочтут это трусостью. Я не позволял себе думать ни о чем другом, кроме одного: как же заплатить ей за все то, что она для меня сделала, и за то, что она могла бы еще сделать, если бы не уходила первой. Но так бояться можно было только за того человека, который бесконечно дорог тебе, и я искал в себе этот страх, и хотел найти его, и больше не находил. И не знал, что же было раньше: ушла ли любовь, а за нею – страх за любимую, или же я просто устал бояться… Наверное, последнее. Во всяком случае, мне было легче думать, что один проклятый «Овератор» виноват во всем.
– …Но всю обратную дорогу меня не покидала уверенность, что мы просто не там искали, что ты жив и, может быть, находишься в самом неожиданном месте, – например, на каком-нибудь корабле, потерявшем связь с Землей; я обратилась ко всем оповещательным центрам Солнечной…
Мне было не легче. Потому что я знал: «Овератор» здесь ни при чем. Не знай она этого – она все равно сочла бы себя вправе запереть меня в эту клетку, все равно она распоряжалась бы мною, как Педелем; все равно люди Егерхауэна вели бы эту каторжную жизнь, так наивно принятую мной за подвиг. Элефантус – не простивший себе просчета с фасеточным мозгом; Сана – чтобы иметь возможность и во время работы наблюдать за мной; Патери Пат – вот тут я только не знаю, в чем дело. Просто было в его жизни что-то, потеря какая-то, и он работал, чтобы забыть. В этом я был уверен.
А там, в далекой снежной Хижине, – и говорить не о чем…
Сана стояла передо мной и молчала. Она молчала уже давно. И я с ужасом подумал, что должен ей что-то сказать. Вот так молчал я и в день нашей первой встречи здесь, в Егерхауэне, и так же время неслось все быстрее и быстрее, но тогда я мучительно хотел найти для нее самые нужные слова, а сейчас…
– Сана, – неожиданно сказал я, – а тебе, именно тебе, оказалось нужным Знание, принесенное «Овератором»?
Казалось, в ней сломался тот стержень, который всегда заставлял ее выпрямляться навстречу мне – она вдруг резко наклонилась надо мной, и ее глаза, ледяные лучистые глаза, замерли передо мною.
– Да, – сказала она. – Да. Да. Это мне действительно нужно. Да. Потому что только благодаря этому ты – со мной. Пусть только поэтому, но ты – со мной. Ты думал – я боюсь смерти. Разве это страшно?! Для меня существовал только один страх – потерять тебя. Но это не позволило тебе уйти от меня. И теперь ты не уйдешь. Даже теперь. Вот почему мне нужно это.
– И только? – спросил я.
Она не ответила. И снова наступило молчание, и молчание это было безнадежно.
Я встал и как можно быстрее вышел.
Педель распахнул передо мной дверцу мобиля, влез следом и примостился где-то сзади. Затих. Мне казалось, что мобиль едва тащится. Гнусная аквамариновая коробка! Разве можно сравнить его с легкой спортивной машиной Илль, сверкающей, словно капля меда?
Я приземлился у
