Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте) (СИ) - Точильникова Наталья Львовна

— Артур, садитесь, — сказал Старицын. — Сесть сможете.

Я сел на кровати, и комната покачнулась, как палуба яхты в пятибалльный шторм. Я откинулся назад и прислонился спиной к стене.

Поднос вплыл ко мне на колени и завис в паре сантиметров над ними.

Я снял полусферу, рука дрожала. Олег Яковлевич помог мне и водрузил крышку на столик у кровати.

— А чем отличается жесткая психокоррекция? — стараясь говорить ровно и без запинки, спросил я.

— Тем, что после введения препаратов, применяемых в жесткой психокоррекции, вы бы даже не пытались вести светскую беседу, — заметил Старицын.

— Только этим?

— Нет, конечно. Это чисто внешнее отличие. Скажем так, жесткая психокоррекция — это более неприятный процесс. Но не в этом суть. Там более глубокая перестройка нейронной сети. С вмешательством в зоны, которые мы вообще не трогаем. Но это надежнее. Ко мне, правда, и в ОПЦ никто не возвращался, но там вообще железобетонно.

— Я не хочу есть, — сказал я, равнодушно тыкая вилкой в рис с мясным фаршем.

— Артур, не капризничайте. Не ресторан Версай-нуво, конечно. И даже не дворцовая кухня. Но вполне нормальная здоровая еда.

— Я не капризничаю. Не хочу просто. Мне нейроны надо накормить, да? Чтобы они строили то, что вы хотите.

— Они строят не то, что я хочу, а то, что совершенно необходимо построить.

— Я не хочу, чтобы они это строили.

— Очень зря. Во-первых, ничего плохо мы не строим, во-вторых, построим все равно, хотите вы этого или нет. Все, Артур. Ешьте.

Я погрузил вилку в рис и понес ко рту, она дрожала в руке.

Про себя я отметил, что КТА внутривенно вызывает не только сильное головокружение, но и паралич воли.

— У меня все пять дней будут руки дрожать? — спросил я.

— Гораздо меньше. Завтра будете бегать и играть в пинг-понг. Первый день тяжело.

Я с трудом покончил с рисом и выпил чай.

— Все, — сказал Олег Яковлевич. — Я пойду, а вы никуда не ходите, раздевайтесь и ложитесь спать.

Кольцо услужливо сообщило время: восемь вечера.

— Кольцо перед сном снять не забудьте, — сказал Старицын.

Я не забыл. И тут же провалился в сон.

Народное Собрание

Утром о пинг-понге не могло быть и речи, голова кружилась не меньше, чем вечером. Завтракал я у себя в комнате.

Перед сеансом Старицын уговорил меня принять таблетку. На этот раз бесцветную и полупрозрачную.

— Это белковый препарат, — сказал он. — В вены белок вводить нельзя. Моды в принципе могут и сами собрать из аминокислот нужные белки, но мы им поможем. У них и так сегодня будет много работы.

Зато сеанс оказался далеко не таким жестким, как в первую неделю. Или мне так показалось.

— Мы все пути уже знаем, — прокомментировал Старицын. — Неприятные ощущения связаны с их обнаружением. Сам процесс достраивания сети совершенно безболезненный.

— Значит, процесс идет?

— Идет, конечно. И весьма интенсивно.

Я начал очень спокойно к этому относиться. Может быть, потому, что не обнаружил в себе радикальных изменений.

Обедал я тоже у себя. Голова кружилась меньше, но Олег Яковлевич запретил мне уходить.

Только после второго сеанса я почувствовал себя более или менее нормально.

— Все, — сказал Старицын, — можно идти играть в пинг-понг.

Было около половины восьмого, еще светло, так что пинг-понг вполне возможен.

— Только я должен вас предупредить, — добавил он. — Вам все равно скажут. Сегодня в Народном Собрании начались слушания об амнистии для вашего отца.

— Да?

— Угу. Так что зайдите, посмотрите.

— Я все равно голосовать не могу.

— Пока не можете. Но все материалы для вас доступны. Знаете, кто инициировал?

— Нет…

— Госпожа Ромеева. Так что считайте, что вы. Это после вашего интервью. Тема сразу вышла в топ. Бои нешуточные. Ройтман уже выступал.

— За или против?

— За, конечно. Кстати, очень интересное выступление, философское. О душе и личности. Я сам еще подробно не успел посмотреть, но посмотрю обязательно. Так, до одиннадцати отдыхайте, только поужинать не забудьте. А в одиннадцать я приду и прослежу, чтобы кольцо было на столе, а то, чувствую, вы сейчас уйдете в Сеть и не вернетесь.

До столовой я дошел с некоторым трудом, по стеночке. Но дошел. Мои знакомые уже были в курсе дела.

— Выступление Ройтмана просто прелесть, — сказал Илья. — О том, что личность есть иллюзия и не более. А говорить о вине и ответственности биохимических процессов в нейронной сети — это вообще идиотизм. Все равно, что наказывать миниплан за то, что он сломался и разбился вместе с пассажиром. Или наказывать больного за то, что у него рак. Тоже нарушения, только в другой системе организма.

— Ну, это все для меня слишком умно, — сказал Володя. — Я в душу верю.

И Махлин посмотрел на него тем особым взглядом интеллектуала, который означает: «Ну, что с тебя взять? Простой ты человек, Вовка, и малообразованный».

— Ну, организм — это вообще атомы и молекулы, — вспомнил Вова школьную программу, — но мы же не считаем, что человека нет, а есть только частицы.

— И как ты высказался? — спросил я Володю.

— Мы не имеем права высказываться, — ответил за него Илья. — Я сунулся, конечно, и там замечательная табличка вылезает: «По сведениям системы "Народное собрание", в настоящее время вы находитесь на лечении в Открытом Психологическом Центре. Будем рады вас видеть после окончания курса психокоррекции. Пока система доступна для вас в пассивном режиме: вы имеете право на просмотр всех дискуссий, материалов и решений, но не имеете права принимать участие в обсуждениях и голосовании».

— Понятно, — вздохнул я.

— Я могу сказать, как бы я проголосовал, — сказал Володя. — Понимаешь, там выложены фотографии детей, которые тогда погибли. Ты мне друг, а он твой отец, но, понимаешь, нельзя это прощать.

— Спасибо за откровенность, — сказал я. — Понимаю.

Махлин махнул рукой.

— Вова до сих пор не понял, что есть психокоррекция. Артур, ты прочитай выступление Ройтмана. Он там все очень здорово по полочкам разложил.

Я подумал, что Илья все же убил человека, и ему комфортнее считать себя безответственным набором биохимических реакций. Психологическая защита.

Играть в пинг-понг я не пошел, потому что завалился на кровать в своей комнате и ушел в Сеть.

Для меня система «Народное Собрание» выдала даже две «Замечательных таблички». Первая гласила, что я опознан как несовершеннолетний и посылала меня на молодежную секцию Народного Собрания, которая обладает правом совещательного голоса. Я вспомнил, что на моем восемнадцатилетии Хазаровский что-то говорил на эту тему. Тогда у меня не возникло ни малейшего желания искать политику еще и в Сети, она и так жила со мной под одной крышей в лице того же Леонида Аркадьевича.

Теперь я сунулся на молодежную секцию, и вылезла точно такая же надпись, как для Махлина.

Осталось смириться с пассивным режимом.

Выступление Евгения Львовича, равно как и все остальные, можно было смотреть, читать иллюстрированный текст и активизировать ментальный код. Я бы, наверное, даже посмотрел видеозапись, ради такого случая, хотя это, сами понимаете, для совершенных бездельников, кто время может бочками солить.

Времени у меня не было. Кольцо до одиннадцати.

И я выбрал м-код.

— Когда-то на заре человеческого общества, — вещал Ройтман, — возникла идея наказания преступников и понятие вины. По тем временам, это был важный эволюционный механизм, позволявший обществу защищаться. Сначала все было очень разумно. От провинившегося просто избавлялись: его изгоняли из племени. Психокоррекции тогда не существовало, а значит, не было другого рационального метода борьбы. По мере расселения человечества эта мера стала неэффективной, поскольку диких мест почти не осталось. Тогда система наказаний развивалась сразу в нескольких направлениях. Во-первых, появилась смертная казнь: человека изгоняли не из общества, его исключали из жизни. Решение радикальное, но для нас очень дорогое. Во-вторых, появились телесные наказания. Сейчас это выглядит жутким варварством, но надо заметить, что наши предки тогда впервые поняли механизм формирования контура кнута, хотя и твердили наивно о вине и каре. Телесные наказания были плохи, во-первых, тем, что излишни: человек зачастую считал себя не справедливо наказанным, а обиженным и оскорбленным. И, во-вторых, они не были жестко связаны с тем событием, за которое наступали. Вор, которого выпороли, мог считать, что эта неприятность случилась с ним не потому, что он украл, а потому, что не успел сбежать. В психокоррекции оба эти недостатка устранены.