Владимир Кузнецов - Алхимик
— Это корабль, сэр. Безбожники-республиканцы навлекли на него проклятие Всевышнего. Нельзя было называть корабль таким именем. Он привел их к гибели, а теперь начал забирать жизни наших солдат и матросов. Его нужно оставить — как можно скорее. Пусть ему дадут новое имя и снимут эту ужасную фигуру… и священник освятит его под новым именем и новым флагом. Иначе нельзя… Иначе — горе всем нам!
— Довольно! — прерывает Данбрелл путанную речь старика. — Иди назад в строй.
Он осматривает беспокойно переглядывающихся матросов, нервно сжимающих оружие солдат.
— Слушайте все! Корабль не может убивать — это делают только люди. Наши враги или мы сами — по неосторожности, глупости или злому умыслу. Корабль не может убить! Он бездушное орудие в людских руках. Помните это! А всякого, кто будет распространять слухи о проклятии, ждет телесное наказание. Всем вернуться к своим постам! За работу!
Но угроза Данбрелла не помогает. Весь день матросы кучкуются по углам и перешептываются. Шарс постоянно бормочет о проклятии, взвинчивая своих товарищей, а заодно и тех, кто оказывается достаточно близко, чтобы расслышать его. Ненависть к призовому кораблю отчетливо зарождается в сердцах матросов. Это изменение чувствуется во всем — в их обращении с такелажем и рангоутами, бочками и инструментом.
А на следующее утро еще троих находят мертвыми.
Глава четырнадцатая
Пленники тьмы
Страх. Страх становится основой словам, действиям, мыслям. Теперь уже никто не сомневается, что на «Кровавой деснице» лежит проклятие. Пятеро пропали без следа в первые две ночи. После была неделя тишины, но по истечении ее исчез мидшипмен Ригстоун.
— Джентльмен и будущий офицер не может изменить присяге! — Данбрелл, налитыми кровью глазами оглядывает выстроенных перед ним матросов. Опущенные головы, надсадное сопение, шевеление, похожее на морскую рябь. Голос капитана вот-вот сорвется на крик.
— Я узнаю правду! Даже если придется обшарить дно бухты на милю вокруг этого фрегата, я найду тело моего мидшипмена! Я клянусь, если один из вас, мерзавцев, решил, пользуясь ситуацией, подло напасть на него, он будет повешен на рее. А перед повешением я велю сечь негодяя, пока мясо не начнет отставать от ребер!!!
Над палубой — гробовое молчание. Матросы не раскрывают ртов, не поднимают тяжелых взглядов. Ощущение угрозы витает в воздухе. Сол хребтом его чувствует. Кажется, команда, не сговариваясь и не планируя, уже вынашивает мятеж, точно блудливая, бесшабашная мать — нежданного ребенка. Как скоро он родится? Ясно одно: страх есть первооснова всякого иного чувства на этом корабле. Чем сильнее он завладеет командой, тем страшнее будет выплеск порожденных им гнева и ярости.
Мастер и его помощники обыскивают палубы по два раза на дню. Порядки на «Кровавой деснице» все больше напоминают тюремные. Матросам запрещают покидать свои столы, все работы сводят к минимуму, морпехи непрестанно патрулируют корабль, от верхней палубы до трюма. Пленных республиканцев сторожат утроенным караулом, кормят один раз в день, так, чтобы только не умирали. Офицеры, кому достало смелости роптать, лежат избитые прикладами, не в силах даже подняться.
— Команде нужен козел отпущения, — говорит Паттерли. Сол случайно подслушивает его разговор с Мастером-эт-армс на квотердеке. Мастер, коренастый, кривоногий тоск по имени Диверли, согласно кивает:
— Они не успокоятся, даже если ни один человек не пропадет больше. Команда многое может стерпеть, но не такое. Колдовство победишь только огнем и кровью. Скорее бы капитан договорился с призовым агентом…
— Да он уже договорился. Только из-за войны Адмиралтейство не может ни прислать сюда нового капитана, ни разрешить перевод фрегата на другую базу. А здешний комендант, поганый слизняк, не желает брать на себя ответственность за военный пароходофрегат. Знает, что торгаши мигом растащат с него все, что можно использовать или продать. Мы крепко сели на мель, дружище Рабнар…
Нескончаемая жара угнетает. Даже ночь не приносит облегчения. За долгий день корабль разогревается словно печь и с наступлением темноты продолжает неохотно отдавать накопленный жар. Не ощущается ни малейшего дуновения ветра — влажный воздух застывает словно кисель, вдыхать его неприятно. Постоянно преследует чувство, будто задыхаешься.
— К дьяволу все, — ворчит Хорст, напряженно всматриваясь в темноту. — Если в этих досках и правда поселилось вражье колдовство, то нам его не миновать.
— Разве республиканцы не безбожники? — спрашивает Дилвинт. Хорст смотрит на него с нескрываемой злостью.
— Я тебе сейчас передние зубы выбью, полудурок. Ты что несешь?
Дилнвит сжимается, втянув голову в плечи:
— Я просто хотел сказать, что если они не верят в такие штуки, как они могли заколдовать корабль?
Хорст замахивается. Дилвинт испуганно дергается, но старый матрос в последний момент останавливает руку. Он досадливо сплевывает за борт, не утруждаясь объяснениями. За него говорит Сол.
— Проклятие могли наложить и не республиканцы. Да и то, что в массе своей они атеисты, еще не значит, что они все как один такие… А, забудь.
Дилвинт старательно кивает. Похоже, из объяснения Сола он ничего не понял.
— Иди-ка лучше, убери вон тот канат, — кивает ему Хорст. — Плохо он лежит. Боцман увидит — как пить дать, получишь по зубам.
Дилвинт поспешно отправляется выполнять поручение. Хорст достает щепоть табака, засовывает ее за щеку.
— Еще двоих сегодня забрали с горячкой, — произносит невнятно. — Морпехи по вахтам меняются, три вахты здесь, три — на «Агамемноне». А мы здесь торчим как привязанные, ждем когда темная сила по новую душу явится.
Сол не отвечает. Взгляд его скользит по палубе, непривычно ярко освещенной. Это Паттерли приказал — надеется хоть как-то успокоить команду. Сам он почти каждую ночь на ногах, выхаживает по квотердеку, как сыч, отсыпается днем. Сейчас его не видно, но он где-то рядом, это точно. Противный, лающий кашель его то и дело разносится над палубой — похоже, лейтенант скоро сляжет, доведут его ночные бдения. Дилвинт кряхтит, волоком тащит канатную бухту. Сутулый, бледный как полотно — тяжело ему даются последние дни. Сол точно знает, что Дилвинт тот еще трус — и в лучшее время собственной тени боялся. В своем мире Сол презирал бы такого человека, а тут — не получается. Когда воочию видишь чудовищ, ощущаешь их горячее дыхание, отвратительные прикосновения… Дилвинт боялся не напрасно. Да и сам Эдвард не сомневался, что рационального объяснения пропажам матросов и морпехов нет.
Думать об этом не хочется. Жаль, что русалка больше не приходит. А может и к лучшему… что если сказки не врут, и она просто заманивала его, желая утянуть на дно?
«Я вижу смерть над тобой. Смерть и спасение».
Вереница образов вдруг появляется в голове. Сол готов поклясться, что слышит особый плеск за бортом.
«Плавучий дом погибает в огне. Многие сгорают, других берет черная вода. Спасения нет. Хозяин не отдаст своего. Ты помнишь это. Я не пою тебе больше. Я не слушаю твои песни».
Эдвард не в силах пошевелиться. Тревожное, леденящее чувство сковывает его по рукам и ногам. Внезапно, ощущение чужого присутствия в голове пропадает. Громкий всплеск звучит завершающим аккордом.
— Здоровая рыбина, — сонно бормочет Хорст. Сол машинально кивает.
Понимание приходит нежданно: что-то не так, чего-то не хватает. Дилвинт. Только что сипел под тяжелым канатом, волоча его по палубе. А теперь — ничего. Только плеск волн и тихий скрип снастей.
— Хорст, — Эд толкает задремавшего товарища. — Хорст, проснись.
— Что? — моряк вздрагивает. Похоже, он и сам не ожидал, что его сморит. Сол оглядывает палубу. Никого. Только у бака слышится возня — часовые топчутся, разминая затекшие ноги.
— Дилвинт.
— Что Дилвинт? — непонимающе переспрашивает Хорст.
— Ничего. Смотри за мной, а я пойду, посмотрю у левого борта. Не теряй меня из виду, но держись подальше. Понял?
Хорст кивает. Сол обходит мачту, накрытые сеткой бочки. Дилвинт должен быть здесь, больше негде.
Огромная крыса, та самая, что напугала его неделю назад, застыв, буравит его красными, как угли глазами. Дилвинт лежит лицом вверх, раскинув руки. Глаза широко раскрыты, рот перекошен, каждая черточка говорит о пережитом перед смертью ужасе — если сам по себе ужас не был причиной смерти. Крыса внимательно следит за человеком, напряженная и готовая к прыжку.
«Хорст видит меня, — медленно, как сквозь гутой туман, поднимаются мысли. — Нужно подать знак. Махнуть рукой…»
— Тс-с-с… — крыса вдруг разражается тихим, долгим шипением. Разве крысы умеют шипеть? Эд замирает, как загипнотизированный. В этот момент зверь прыгает.
