Руслан Шабельник - Пути Господни (СИ)

Анекдот техников-практиков.

Сколько техников-практиков нужно, чтобы переключить тумблер?

Трое! Один за тумблер держится, двое его тянут.

Анекдот техников-наблюдателей.

Из сборника «Устное народное творчество»

- Я выпиваю день

До дна, до капли.

Я выпиваю день, как пьют вино.

Букет минут смакует сладким,

Осадок – неизменно терпкий

И вязкие часы скрывают дно.

Я выпиваю ночь,

Где звезды – жилы, вены,

И темноте потворствует душа.

Смакуя – трепетно и вдохновенно,

Иль залпом – походя, почти мгновенно

В покое нажитого шабаша.

Я пью, во рту теснятся сутки.

Глоток – и месяц,

Два глотка – и год.

И юность не застряла в глотке,

И зрелость походя идет.

Я выпиваю день,

Как кто-то хлещет вечность.

Я выпиваю ночь,

А Бог глотает век.

Я пью и я – живу,

А может лишь спиваюсь,

Но гордо отзываюсь – человек.

- Браво!

- Молодец!

- Давай еще!

Плескаясь в криках, как в купели, Юрий Гопко неторопливо поклонился.

Синяя куртка едва не сползла с покатых плеч. Конечно, он еще не имел права носить ее, как почти все из присутствующих, через одного щеголяющие индиговыми деталями туалета.

- Про жизнь, про жизнь читай!

- И про баб!

- Про жизнь и про баб? – Юра театрально закатил глаза, словно собираясь с мыслями. Может, так оно и было. Попроси кто объяснить… он сам не понимал, каким загадочным образом слова складывались в фразы, а фразы в созвучные строчки. Иногда это происходило как наитие, причем в самом неподходящем месте: посреди коридора, в классе, на проповеди, иногда на подбирание верной рифмы, удачного образа уходили часы (с перерывами), а то и дни напряженного труда.

Вот и сейчас – навеянные словами эстета-слушателя - четыре незамысловатые строчки сплелись в голове.

- Я буду старым, иль не буду,

Я буду трезвым, или нет.

Все бабы однозначно – дуры!

Вот мой осмысленный куплет.

Рокот дружного гогота прокатился сине-серыми рядами.

- Ну дает!

- Все бабы – дуры! Точно, точно!

- Эй, Андрюха, у тебя когда практика? Просись в нашу смену – работы не много, будешь стихи читать!

Кричал один из состоявшихся техников.

- Кому, реактору? Давай лучше к нам. В рубке – чистота, лампочки сияют. Звезды, опять же…

- От звезд голова кружится!

- А от реактора мужская сила пропадает!

Гогот, ребенком на родительских руках, катался открытыми ртами.

- Да я тебя, рубочный белоручка!

- Трюмная…

- Тихо! – разряжая обстановку, Андрей отвесил шутовской поклон. – Вы позволите закончить поэту?

Напряженные отношения между техниками-практиками, непосредственно копающимися в механизмах, обеспечивающих само существование Ковчега и техниками, наблюдающими у многочисленных табло за их работой, давно стали притчей во языцах, войдя в поговорки и анекдоты. Анекдоты, понятные только узкому кругу «синекожих», как за глаза называли техников остальные обитатели корабля.

Технари считали наблюдателей белоручками и втайне, не то чтобы презирали, - недолюбливали их. Наблюдатели, в свою очередь, видели в технарях эдаких недалеких мужланов, кругозор и знания которых ограничивались оболочкой драгоценного агрегата.

Неправы были обе группы.

Наверное, обе понимали это.

Андрей - пока ученик, как все ученики маялся выбором с какой кастой связать дальнейшую судьбу.

- Давай, заканчивай!

Настроение у зрителей заметно ухудшилось. За спорами – не до стихов.

- На смену скоро!

Нет, все-таки эти технари, действительно, не видят дальше своих механизмов.

- Жизнь, как крепкое вино –

Ты ее берешь глотками,

После шевелишь мозгами,

А в финале – вечно дно.

Аплодисменты были менее продолжительные и более жидкие. Хотелось наоборот.

Ах, если бы он родился в обычной семье. Пошел бы в цех обслуги, на артиста, на худой конец – учителя словесности, обучал бы детей, кропал свои строки…

Он – техник. Семью, как и профессию не выбирают.

В дверях нарисовалась серая роба, натянутая на широкие плечи Брайана Гайдуковсткого. Вот кому повезло родиться в обычной семье!

Молодой человек многозначительно указал на настенные часы.

- Мне пора! – Андрей слез с возвышения и начал протискиваться сквозь неплотное кольцо слушателей.

Увлеченные спорами слушатели особо не протестовали.

***

Планета – класс 2.Расстояние – 18.Уровень развития – 4.Перспективность – 3.

Они пришли с неба.

Великая Мать, защити и сбереги!

Да, с неба.

Огненные повозки в громе и молнии взрезали жирное покрывало серых облаков.

Великая Мать – то твои ладони!

За что, за что прогневалась ты на славящих тебя!

Повозки везли чудовищ.

Кантор – вечный противник, недостойный брат Великой, немалы силы твои! Выше облаков ненависть твоя.

Сбываются пророчества.

Карантин Лантун – шаман племени Вакха, обпившись красного, как кровь, густого, как смола сока священных деревьев выкрикивал страшные слова. О безволосых, как ладони, демонах с взглядами, разящими насмерть, об огненных повозках и смерти многих охотников.

Все смеялись.

Даже старейшины.

Даже другие шаманы.

Смеялся и он – Рхат Лун – кто он такой, чтобы перечить Лицам Племени. Лицам многих племен.

Громче других смеялся Сантон Лостон – вождь племени Рхата.

Он первым и упал, сраженный огненным взглядом.

Крики.

Смерть.

Женщины хватали самое дорогое – детей. Прижимая к теплой груди пушистые комочки, волоча за руку, они уводили их в лес. Под спасительную сень волос Великой Матери.

Пытались увести.

Рядом с Рхатом упал Тхут Лан. Драчун и задавака. Он часто задевал Рхата, один раз даже подсунул ему в циновку иглокожую гуану. Смеялись едва ли не всем племенем.

Тогда, в тот момент, стоя перед хохочущей толпой, Рхат желал обидчику смерти.

Молил Великую Мать.

Великая услышала молитвы.

Тхут Лан лежит у его ног, из прожженной дыры нестерпимо, до тошноты разит жареным мясом, пополам с паленым мехом.

Рхат любил жареное мясо. На празднике благоденствия, с трудом перенося бесконечные речи и танцы, он всегда ждал одного момента… Вонзить острые зубы в обжигающую, сочащуюся жиром плоть, бывшую некогда живым существом. Вдохнуть, замешанный на ветках дерева нушну аромат жареных волокон…

Сбываются мечты.

Сегодня, сейчас этого аромата было вдосталь.

До тошноты.

До боли.

До отвращения.

Как и пророчествовал Карантин, слуги Кантора были безволосы. Но кожа их не была кожей ладони.

Панцири, твердые, как камень, плотные, как кость, наподобие того, что таскает на своей спине священная паха, покрывали уродливые тела.

Рхат видел, как кинутое умелой рукой одного из охотников копье, отскочило от панциря, не причинив слуге Кантора вреда.

Великая Мать за что, за что караешь прославляющих тебя!

Охотник пал, сраженный огненным взглядом.

Из продырявленного черепа шел дым, и отвратительно пахло горелым.

Они сплотились, они вышли навстречу чужакам. В наспех одетых плетеных доспехах. Привычные к неожиданностям, равнодушные к смерти дети леса.

Костяные наконечники зловеще скалились в умелых руках.

Эти наконечники навылет пробивали толстую, как язык, шкуру гуара. Эти глаза не ведали промаха. Руки не знали усталости. Сердца – страха.

И переставали биться не познав.

Одно за другим.

Сраженные огненными взглядами.

Великая Мать, за что? За что?!

Рхат не был охотником.

Он мог бояться.

И боялся.

Крики, запах, мельканье тел.

И взгляды.

Тонкие, как шипы.

Длинные, как корни.

Неотвратимые, как смерть.

Они настигали везде.

Рхат видел, как с дырой в груди, из-за стены хижины, выпал спрятавшийся там охотник.

Другой пытался найти укрытие за необхватным стволом Великого Дерева, возвышающегося в центре деревни.

Взгляды не щадили ни стариков, ни детей, ни женщин, ни деревьев.

Смерть – любовница Кантора плясала сегодня в деревне свой страшный танец.

Великая Мать, защити.

Великая Мать, за что.

***

"Когда необразованный, заурядный человек, который сам подвержен болезням, не преодолел болезней, видит другого человека, который болен, он испытывает страх, презрение и отвращение, забывая о том, что он сам подвержен болезням, не преодолел болезней".

Ангутара Никая