Город убийц (СИ) - Точильникова Наталья Львовна

— Спасибо, Рауль, — сказал я.

И повесил его себе на плечо.

Закат был воистину роскошен. Оранжевое небо и солнце, как апельсин. Красные и лиловые облака, вытянутые параллельно земле, как ленты из тончайшего шелка.

Короткая вечерняя феерия и сразу тьма. И река во тьме вспыхнула бирюзой и сапфиром. И лианы на гигантских деревьях повисли мириадами лазурных бусин на тонких нитях ветвей.

— Ну, доволен? — спросил Эжен.

— Конечно, — улыбнулся я.

Возле дома импульсник у меня отобрали Ги и Симон. Но это меня не особенно расстроило. Да, я все равно не смогу выстрелить в человека, тем более в солдата нашего ополчения.

Пир был на следующий день, точнее через сутки. Был не менее яркий закат (почему он мне вначале казался зловещим?). Пряно и остро пахло горными травами.

Эжен водрузил на стол бутылку белого тессианского вина «Кот-де-Шенье», обязанного названием, очевидно, городку Шенье, под Версай-нуво, а не поэту времен Великой Французской революции.

Суточное вымачивание в вине мясо анаконды, однако, не спасло — все равно горчило. Вкус был знакомым, я его вспомнил, но осилил не больше пары кусков.

— В этом есть кулинарная символика, — сказал я. — Горечь изгнания.

Эжен усмехнулся.

— У нас есть махдийский барашек. Запекли на всякий случай.

— Прямо с Махди?

— Местный, из Баобата. Но не отличишь. Правда, вино белое.

Ну, да, конечно. Белое вино полагается к рыбе, ну, или к змее, к барашку нужно красное.

— Да, ладно, — сказал я. — Какая разница!

Минут через десять Эжен притащил барашка. Маленького на блюде, запеченного целиком. А Рауль — бутылку красного. Думаю, что такого кощунства, как белое вино к мясу, не смог стерпеть именно Эжен.

— «Кот-де-Блуа», — прочитал я. — Тессианское Блуа, Эжен?

— Тессианское, — кивнул он. — Не земное же.

Белое тоже благополучно ушло, несмотря на барашка.

Что такое две бутылки на четырех мужиков? Но я изрядно захмелел, по крайней мере, до степени непреодолимого желания чесать языком.

— Что же мне с вами делать, Эжен, Адам, Рауль? — не очень твердо спросил я. — Что же мне с вами делать?

— По-прежнему считаешь, что мы не правы? — спросил Эжен.

Я вздохнул.

— Имперцы, конечно, иногда вели себя, как полные отморозки, но и мы были не лучше. Я не хочу начинать сначала.

— Ты еще не все вспомнил, — сказал Рауль. — Мы подождем.

— Да, конечно. Может быть, что-то изменится. Вы меня свозите на старую базу?

— Адам сказал, что у тебя управляющий фрагмент в нейронной сети, — заметил Эжен. — Если позволишь его убрать, свозим.

— Да я и сам хочу его убрать. Не сразу решился. Не думаю, что что-то радикально изменится, но, если я приму решение, я хочу быть уверен, что это мое решение, а не следствие нейролингвистического кода от Ройтмана.

— Супер! — сказал Адам и поднял большой палец вверх.

А я почувствовал, что падаю в пропасть. Это было уже явное преступление, добровольное, с умыслом. Проштудировать право и сдать по нему экзамен я не успел, выйти в Сеть и посмотреть конкретную статью не мог по причине отсутствия кольца, но и так все понятно: блок «Е», наверное. Е-1 или Е-2, но тоже не сахар. За то, что увел катер из-под выстрелов, я бы еще мог оправдываться перед Хазаровским: ну, не было другого выхода, не хотели мои люди сдаваться, нас бы просто пристрелили.

Я бы мог еще оправдываться за то, что согласился на обратную коррекцию и восстановление памяти: ну, слаб человек, кто бы не проявил любопытства к истории своей жизни? Но здесь пролегала черта, красная и жирная. И я выдохнул и шагнул через нее.

Прежде чем «убирать пианино» Адам выждал двое местных суток, чтобы алкоголь выветрился. Потом загнал меня под БП. Для начала без фармацевтики.

И вывел на экран хитросплетения нервов, когда я очнулся.

— Ну, где «пианино»? — спросил я. — Показывай.

— Которое из пяти? — хмыкнул Адам.

— Пяти?

— Я нашел пять кнопок. Возможно, есть еще.

— Ройтман ко мне по-особому или это госстандарт?

— Госстандарт для Е-5.

— F-5.

— Да, какое у тебя F-5! Это они тебя так воспитывали!

— Давай начнем с активированной.

И на экране появился особенно тугой пучок нервов с явным центром. Действительно, похоже на кнопку.

— Она самоподдерживающаяся, — заметил Адам.

— Это как?

— Очень просто. Текст запускает достраивание нейронной сети. То есть, на пальцах. Ройтман рассказал тебе, какой ты ответственный и как не хочешь снова развязывать войну. И ты начал размышлять на тему: «Он кругом прав, то есть совсем абсолютно прав, я ответственный и не хочу никакой войны». И достроил здоровый кусок. Но это ты, он не имплантированный. Имплантирована только кнопка. Поэтому вопрос: мы только клавишу пианино убираем или твое свободное творчество тоже?

— Только клавишу.

— Ну, хоть так.

— Остальные кнопки, что делают?

— Остальные довольно стандартные и попроще. Одна блокирует мелкую моторику: то есть при ее активации ты не сможешь ни в кого выстрелить, просто потому что тебя пальцы не слушаются. Одна усыпляет. Одна просто вводит в ступор: садишься на пол и ждешь, когда тебе заломят руки.

— Эти все сносим!

— Договорились.

— А пятая?

— Еще одна сложная с самодостраиванием. Неприятие убийства. Есть текст, где говорится, что ты сыт убийствами по горло и ни в коем случае не хочешь повторять то, что случилось двенадцать лет назад.

— Действительно не хочу.

— Активировать что ли?

— Не-а. Убрать.

— Слава богу!

— Слушай, Адам, а это какая статья?

— А?

— То, что мы сейчас собираемся делать, какой это блок?

— Экое праздное любопытство!

— Я бы сам посмотрел, да кольца нет.

— Е-два. По тессианским законам. По уложению Кратоса, по-моему, Е-3. Ну, если не привело к тяжелым последствиям. То есть, если ты, Анри, после этого никого не убьешь, не захватишь в заложники, не взорвешь и не начнешь войну с Кратосом.

— А если привело?

— Тогда по совокупности. Ты пойдешь как исполнитель, а я как сообщник.

— И на сколько потянет?

— Если без последствий где-то год, максимум два, учитывая твою экстраординарную общественную опасность. Тебе просто все имплантируют обратно, как было. А меня лишат лицензии навечно. И все жестко и под кондактином, хорошо известная тебе глубокая коррекция. Но это, если конечно ты по-прежнему жаждешь принести повинную голову и броситься в ножки Хазаровскому.

— Ему не надо бросаться в ножки, он прогрессивный. Можно исповедоваться, сидя рядом на диванчике.

— Думаю, результат не зависит от дислокации.

— Адам, а убить так человека можно?

— Управляющим текстом?

— Угу.

— Можно запрограммировать на самоубийство. Но это незаконно. Ни в одном центре не делают. Метод пиратов и спецслужб. Не думаю, что тебе такое имплантировали.

— Будем надеяться.

— Ну? Пару шприцов кондактина во славу свободы?

— Клавиши под кондактином надо сносить?

— А ты думал?

— Да, ладно, у тебя же кондактин-лайт. Шикарный препарат тессианского производства. «Кот-де-Версай». Под Версай-нуво ведь Психологический Центр? Ты там работал?

— Угу!

— Прямо сейчас?

— Если не против.

Я кивнул и начал расстегивать манжету рубашки.

Утром зашел Эжен. Я принимал его прямо в постели, сидя облокотившись на подушки.

— Извини, что я в таком виде, — сказал я. — От зелья Ершинского очень под лопаткой болит, пошевелиться не могу.

— Да, ладно, — улыбнулся Эжен. — Какие церемонии! Свои люди.

Хозяин зелья присутствовал здесь же.

— Адам, как он? — спросил Эжен. — Много сделали?

— Убрали простые выключатели: на сон, на ступор, на моторику. Сложные еще впереди. Анри и так герой.

— Как насчет базы? — спросил я.

— Ги категорически против, — вздохнул Эжен.

— Дюваль боится, что я украду у него армию?