Питер Дэвид - Легионы огня: долгая ночь Примы Центавры
Но тут в моей голове зазвучал тихий голос, приказывающий мне сейчас же прекратить увиливать. Это не было выражено словами, просто у меня возникло ощущение, что мне надо это сделать… какими бы ужасными ни были последствия.
И я знал, что у меня нет выбора. Совершенно нет выбора…
Его совесть. Он сражался с голосом своей совести за какое-то решение.
Возможно, за то, стоит ли ему доверять Шеридану и Делен. Сенна была целиком захвачена драматизмом происходящего.
— Итак, Деленн, — торопливо произнес я, нарушив ее сосредоточение, и она пробормотала извинение. — Вы даже не спросили меня о подарке.
— Подарке? — ответила Деленн. Она, казалось, была слегка не в себе после того, как столько времени вглядывалась в темные уголки моей жизни, и повернулась к Шеридану.
Шеридан, как всегда, дипломатичный, и, несомненно, старающийся максимально дистанцироваться как от великой Центаврианской Республики, так и от не уступающего ей по части величия императора, произнес:
— Мы действительно не можем…
— О, этот подарок предназначен не вам, — быстро заверил их я. Потом я хлопнул в ладоши, и вошел один из моих слуг с урной в руках. Она была закрыта белой тканью, что вызвало определенное любопытство, особенно у Деленн. Есть несколько общих черт у представительниц всех рас, и любопытство является одной из них. Шеридан казался просто подозрительным. Конечно, у него было достаточно времени, чтобы подозрительность стала его привычкой.
Слуга поставил урну и вышел, и я легким взмахом руки снял с нее ткань.
Должен признать, что выглядела она весьма представительно, по крайней мере, снаружи.
Шеридан взял урну, и все, что я мог поделать — это подавить дрожь.
Поэтому я постарался произнести как можно бодрее:
— Существует центаврианская традиция — дарить эту урну наследнику престола в день его совершеннолетия. Это очень древняя традиция.
— Прекрасно, — сказала Делен. — Но мы не можем это принять.
Как бы мне хотелось согласился с ними. Но вместо этого я произнес:
— Я настаиваю.
— А разве ее не хватятся на родине? — спросил Шеридан.
Они задавали так много вопросов, так много проклятых вопросов. Это было их удручающей привычкой. Они никогда ничего не принимали просто так, никогда не верили другим на слово. Они в любой ситуации спрашивали и проверяли все до тех пор, пока сами не убеждались.
— Эта традиция мало известна за пределами дворца, — сказал я. — Так как у меня нет наследников, то после моей смерти, подозреваю, Центарум сделает все возможное для того, чтобы упразднить титул императора. Раз я являюсь пережитком прошлого, и традиция тоже устарела, то пусть эта урна окажется в руках у тех, кто оценит ее.
Ложь вперемешку с правдой. Я в этом изрядно поднаторел. На самом деле, я не думаю, что императорский титул будет когда-либо упразднен. Уж слишком много было желающих занять это место и единолично править. Те, кто в силах убрать императора, сами настойчиво стремились облачиться в белое. Возможно, это мало что им дает.
Но, с другой стороны… Я помнил пророчество. Я знал, что после меня воцарится еще один император…. по крайней мере, один…
Это откровение на мгновение потрясло Сенну. Пророчество? Она читала книги центаврианских пророчиц. Существовали женщины, официально признанные провидицами. Их предсказания были широко известны. Но она не могла вспомнить ни одного известного пророчества, в котором бы упоминалось конкретно о Лондо или о том, что титул императора когда-либо будет упразднен. Или это было какое-то личное толкование, сделанное специально для него?
Она надеялась, что следующие его слова прольют свет на то, что же это было за пророчество. Или на то, где он его получил. Но, когда она нетерпеливо прочитала их, то испытала легкое разочарование.
Вошел минбарец и что-то прошептал на ухо Деленн. Подозреваю, что он принадлежал к той же «касте», что и Ленньер, потому что у него были такие же спокойные манеры, как и у бродящего ныне среди звезд рейнджера. Деленн кивнула и поднялась из-за стола.
— Случилось кое-что, — сказала она. — Если вы позволите…
В тот миг мне показалось, что, возможно, каким-то чудесным образом она догадалась. Что она все поняла. Но когда она вышла из комнаты, даже не оглянувшись, я понял, что Делен по-прежнему остается в счастливом неведении.
Шеридан повернулся ко мне, и я начал было надеяться, что он продолжит попытки убедить меня не вручать подарок. Но он выбрал этот ужасный момент для того, чтобы дать мне возможность выглядеть великодушным.
— Ну, раз я не могу вас отговорить от этого, — произнес он, — …что ж, спасибо. Когда я должен?..
Мне казалось, что я не произношу слова, а плююсь ядом.
— Подарок должен быть вручен, когда вашему ребенку, мальчику или девочке, исполнится шестнадцать лет.
— Ее дно запечатано.
Великий Создатель, от этого человека ничего не ускользнет. Я сумел сохранить на лице нейтральное выражение, одновременно придумывая подходящее объяснение.
— Да. Как мне сказали, урна заполнена водой, что была взята из реки, протекавшей вблизи первого дворца две тысячи лет тому назад.
Шеридан осторожно поставил урну. Он выглядел по-настоящему заинтригованным.
Мы поболтали еще немного, но с каждым мгновением мое желание продолжать разговор уменьшалось, я мечтал только о том, чтобы поскорее убраться отсюда. Я чувствовал, будто стены сжимаются вокруг меня. Мне стало трудно дышать. Я пытался убедить себя в том, что в этом повинен воздух Минбара, слегка отличающийся по составу от атмосферы Примы Центавра, но я не мог проигнорировать тот факт, что, скорее всего, причиной приступа стала явственно ощущаемая мной волна беспокойства. Внезапно я понял, что если не уберусь подальше от этой гостиной, прочь от этой урны, то сойду с ума прямо сейчас, на этом самом месте. Тогда в пол вмонтируют мемориальную табличку: на этом месте великий император Лондо Моллари лишился рассудка, не выдержав угрызений совести.
Я начал извиняться перед Шериданом, ссылаться на важные дела, ждущие меня на Приме Центавра, на то, что дома не могут обойтись без меня. Я попытался создать впечатление, будто я жутко занят. Даже подшучивал над таким положением дел, поделился с ним впечатлением, насколько унылой может оказаться столь чудовищная ответственность, что лежит на плечах императора. Но в течение всего этого времени мне хотелось лишь одного — поскорей убраться отсюда. Меня останавливало лишь то, что такой поступок мог вызвать ненужные подозрения, и тогда он мог начать копать в том направлении, куда ему лучше бы не лезть.
К счастью, Деленн вернулась быстро. Она выглядела расстроенной и огорченной. Улыбка выглядела вымученной, приподнятое настроение исчезло, будто по мановению волшебной палочки, но она изо всех сил сталась заставить себя вести прежнюю непринужденную беседу. Потом, когда мы уже шли по коридору по направлению к выходу, а я произносил слова прощания, случилось вот что:
— Вы уверены, что не можете задержаться еще ненадолго? — спросил Шеридан.
Я так до конца не понял, говорил ли он серьезно или в шутку. Думаю, хотя это и было сказано с иронией, но на самом деле он не шутил. И причиной тому был мой великодушный «дар».
— Нет, государственные дела отнимают у меня не меньше времени и сил, чем у вас, — произнес я. — Кроме того, полагаю, вам ведь не терпится как следует устроиться на новом месте, чтобы приступить к созданию величайшей империи за всю историю, не так ли?
Это было хорошее заключительное слово. Милое, неопределенное, оно даже подразумевало признание неизбежности величия Межзвездного Альянса. Я мог покинуть их с улыбкой, зная о том, что, ура, останусь в их памяти тем обаятельным и забавным Лондо, каким я был в ранние дни на Вавилоне 5, а не той темной и закрытой личностью, какой я стал теперь.
Я хотел повернуться и уйти, не сказав больше ни слова…, но не мог заставить себя так поступить. Нужно еще столько сказать, и, если не сейчас, то никогда больше я не смогу сказать то, что должен. Я почувствовал слабое шевеление, мягкое предупреждение, упрек, как будто кто-то говорил: «Держи дистанцию. Ты сделал свое дело, искупил свою вину, а теперь уходи. Просто… уйди».
Это возымело обратный эффект, окончательно побудив меня с ужасающей торжественностью произнести:
— Я так хочу, чтобы вы знали одно… и держали это в памяти в грядущие годы… Я хочу, чтобы вы знали: вы — мои друзья и всегда ими останетесь, что бы ни случилось. И я… я хочу, чтобы вы знали, что этот день, проведенный с вами, значит для меня больше, чем вы когда-либо поймете.
Потом я ощутил их присутствие. Гвардейцы Дурлы, двое его самых верных последователей. Очевидно, Дурла чувствовал, сколько времени я могу провести с.
