Глен Кук - Рейд
– Ты выиграл время. Может быть, Никастро теперь глянет на себя со стороны.
После паузы:
– Скажу, наверное, начальникам отсеков, пусть подтянут особо болтливых.
Мое воображение подсказывает мне возможность катастрофического развития событий. Удар разряжает обстановку, но сеет семена. Создает прецедент. Нужно что-нибудь для отвлечения. Жалко, что нет места для занятий спортом.
– Ты можешь посоветовать Пиньяцу быть помягче.
– Знаю. Он просто сказал то, о чем думаем мы все. Дело не в том, что, а в том, как он сказал. Он все так говорит.
Все-таки ничего командир толком не говорит.
– Черт возьми, ему не нужно постоянно доказывать, что он не хуже других. Мы это и так знаем. За этот наплечный кубик жителя Старой Земли ему могут голову свернуть.
– Это и я бы мог сделать. Мне это надоело. Но что поделаешь? Люди останутся такими, какие они есть. Жизнь их научит.
Учит меня жить. Я полагаю, что настало время дать сдачи.
– А ты? Что у тебя за кубик? Что тебя-то снедает?
Его лицо темнеет, как старый дом, в котором погасили свет. Залпом допивает кофе и оставляет мой вопрос без ответа. Настаивать не стоит.
Вдруг материализуется Кригсхаузер, якобы прибрать. Но у него явно что-то на уме. Он из простой работы делает целую процедуру.
Я едва ли прикоснулся к кофе.
– Ты это пьешь, Кригсхаузер? Хочешь допить? Давай. Садись.
Я уверен, что он отпивает по чуть-чуть с каждой заварки. Настоящий кофе – слишком сильное искушение.
– Спасибо, сэр. Да, сэр. С удовольствием.
Я жду, не зная пока, как его разговорить. Как и прочие на борту этой летающей психиатрической клиники, он покрыт надежной броней.
Он собирается наконец с духом.
– У меня есть проблема, лейтенант.
– Да?
Кригсхаузер прикусывает нижнюю губу.
– Сексуальная проблема, сэр.
– Как?
Трудно не верить заявлению, что он ни разу не мылся и ни разу не менял нижнего белья. Его личный вес состоит, должно быть, из одних дезодорантов и одеколонов. От него воняет.
– Это мой пятый патруль на этом корабле.
Я киваю. Мне это прекрасно известно.
– Они не отстанут от меня. Я влип.
Что делать с голубым? Ничего, наверное. Почти все мы извращенцы.
– Тут вот еще один парень… – Его прорывает. – Пытался заставить меня сделать это. Давил на меня. Не пропускал мои заявки. Поэтому-то я и не моюсь. Это не примета, как другие парни думают. Но он все равно припер меня к стенке.
– Как?
– Все из-за той девчонки, понимаете. В позапрошлом отпуске. Говорила, что ей восемнадцать. Так это неправда. И она сбежала из дома.
Да? Я так и думал. Вселенная гноится несчастными. Слишком многие из них – дети.
– Она пользовалась мной, чтобы досадить родителям.
– Так-так.
Такое случается. Слишком часто.
– Я понял это в прошлый отпуск, когда попытался ее навестить. Ее родители – большие шишки в штабе. Жаждут крови. Девчонка меня обработала, а они подумали, что это я ее. Когда они узнали, в чем дело, было уже слишком поздно, чтобы делать аборт.
– Ты уверен, что это ты?
Когда речь идет о Ханаане, это очень разумный вопрос. Его лицо потемнело от злобы. Я сменил тему. Эта девчонка ему не безразлична.
– И этот парень знает?
– Да, сэр. И если я не соглашусь, он расскажет про меня.
Сексуальное принуждение? Здесь? Невозможно поверить.
– Почему ты мне об этом рассказываешь? А вдруг я – эйдо? А вдруг я напишу об этом в своей книге? А вдруг я сам расскажу? Разве офицеры не держатся друг друга?
– Надо было хоть кому-то рассказать. А вы не доносчик.
Хотел бы я быть в этом уверен так же, как он.
Я не ведущий колонки полезных советов. При том, как я искорежил сам себе жизнь, своими советами я могу принести решительно больше вреда, чем пользы.
– Он не блефует?
– Нет, сэр. Он это уже проделал. С моим другом Лендтрупом.
– А что, если ты просто скажешь ему, что навешаешь ему хорошенечко, если он не отвяжется?
– Это будет блеф.
Я киваю. Можно понять. Мы – военные люди, вокруг – война. Самая мысль о насилии друг над другом отвратительна. Поступок Никастро мог быть совершен лишь в стрессе. С детства людей учат сдерживать животную агрессию. Общество это хорошо умеет. Потом мы берем этих мальчишек и делаем из них воинов. Любопытное свойство нашей ветви обезьяньей породы, эта противоречивость.
– И даже если он поверит, все равно может заложить, верно?
– Да, правда. А что будет, если он расскажет? Эти штабные родители, что они устроят?
Штабные имеют возможность буквально угробить человека бюрократическими методами.
– И знать не хочу, сэр. Я хочу сделать свои десять и отвалить, как только смогу. Может быть, уйти в учебную команду.
Не многие из клаймерщиков надеются дожить до конца войны. Большинство догадываются, что выступают за проигрывающую команду. Все, чего им хочется, – это остаться в живых.
Странная эта война. Конца ей не видать. И не уволиться, пока она не закончится, если тебя не испортят так сильно, что ты станешь пригодным лишь на собачий корм или на просиживание у окна госпиталя для инвалидов. Никакой веры в завтрашний день, вдохновляющей обычно молодых. Это война отчаяния.
– Это то, что рискуешь потерять ты. А он?
– А?
– Есть и другая сторона. У него тоже есть слабые места.
Я чувствую себя ослом, играющим человеческими жизнями. Но сам напросился. Я пошел на сделку с Мефистофелем. Нельзя быть разборчивым, влезая в чужие жизни. Я хочу знать и понимать окружающих меня здесь людей. Кок – один из них. Если не займешься его проблемой, не поймешь его. Он останется просто человеческим курьезом, набором непонятных причуд.
– Я таких не знаю, сэр.
– Давай начнем сначала. Как он узнал про девушку?
– Не знаю, сэр.
– Кому ты говорил?
– Только Лендтрупу и Фоссбринку, сэр.
– Лендтрупу? Ты о нем уже что-то говорил.
– Курт Лендтруп. Он был с нами в прошлый патруль. Списанный кадр. Мы провели отпуск вместе.
– Втроем?
– Да, сэр. К чему вы ведете, сэр?
– Ты говорил с Фоссом? Спрашивал его, говорил он кому-нибудь или нет?
– Зачем, сэр?
– Если ты рассказал только двоим, значит, один из них сказал кому-то еще. Я бы предположил, что Лендтруп. Ты говорил, что на него тоже оказывали давление. Тебе бы следовало это проверить.
Он специально прикидывается дураком. Не хочет втягивать своих друзей в эту историю, не хочет потерять свое доверие к ним. Может быть, он считает, что, поговорив с Фоссбринком, он лишится лучшего друга. Весьма ранимый молодой человек.
– Тебе необходимо заткнуть течь. Это дало бы какой-то рычаг. Поговори с Фоссом и приходи ко мне. Я пока подумаю.
– Хорошо, сэр.
Он недоволен. Он хочет чудес. Хочет, чтобы я нажал волшебную кнопку, и все наладилось само собой. Такая у нас, людей, омерзительная привычка – искать легкие выходы.
– Спасибо за кофе, сэр.
– Всегда пожалуйста.
Было бы легче, если бы он назвал имя. Я бы прижал шакала к стене и пригрозил бы своей книгой. Сила прессы. А что? Но Кригсхаузер не расколется. Это я знаю и без вопросов. Ясно, что он боится.
Тут может быть и другая сторона. Мы, люди, даже если очень стараемся, все равно слегка подтасовываем факты. Вполне возможно, что Кригсхаузер подтасовал их порядочно.
Книга, о которой я говорил, это лишь пример. Я хочу быть объективным. Я имею намерение быть объективным. Конечно. Но насколько объективен я могу быть? Штаб я видел мало, а то, что видел, не впечатляет. Я слишком сильно отождествляюсь с фронтовиками. Меня сильно подмывает забыть, зачем они должны выдерживать этот ад…
Я в приступе самоиронии хмыкнул. Да, я человек с возможностями. Одна из причин, по которой люди боятся раскрываться передо мной, – а вдруг я о них напишу? Так что я в конце концов – всего лишь своего рода эйдо.
Случайная угроза может иметь удивительные результаты.
Яневич говорит, будто придурок Танниан не устает трубить с тех пор, как я на клаймере. Он всей Конфедерации пообещал репортажи с борта, правдивую историю о повседневной жизни героев. Его ребята по связи с прессой дело знают. Половина населения будет ждать, затаив дыхание. О, ваше величество мегакон-марки, собирайтесь на мой счет…
Как бы не пролетел Неустрашимый Фред. Он небось думает, что я буду выдерживать линию партии.
А получится ли у меня честный репортаж? Вдруг не выйдет настоящая картина с ясным показом, почему от приказов командования бесятся со злости люди в окопах?
Самой большой победой было не то, что адмирал согласился послать меня в патруль. Этот человек помешан на прессе. Главное – мне удалось заставить хищников постарше гарантировать, что они в мои репортажи лезть не будут. Я их околпачил. Они думают, что я должен показать все язвы, иначе публика не поверит.
