Кратчайшее расстояние (СИ) - Валерия Панина
Подоспела и Света, кинулась обниматься, тоже заревела. Закрылись на кухне, поплакали, потом Ирина Георгиевна достала графин с настойкой, сказала «от нервов», и крохотные рюмки. Уселись на кухне, быстренько накрыли стол, пили по глотку, ели — в основном я, плакали, смеялись. Маленькая Мила уснула на узком диване, обложенная подушками, мужчины, вроде, в баню ушли, мальчишки, похватав подарки, умчались звонить друзьям, хвастаться «настоящими метеоритами», и есть «космическую еду». А еще я им заказала форменные комбинезоны отряда космонавтов, точь-в-точь, как наши, и привезла всякие сувениры с атрибутикой — пусть дарят.
— Лютик, — мы сидели, обнимались со Светкой. Успокоившиеся мамы тихо переговаривались. — Это страшная тайна!
— Рассказывай, — я прижалась крепче. — Я так люблю страшные тайны!
— Только ты не признавайся, что я проговорилась, — страшным же шепотом сообщила мне сестра. — Игорь собирается сделать тебе предложение за столом, под бой курантов!
— Откуда ты знаешь? — опешила я. — Мы же только-только прилетели! Вы его и не видели толком.
— Так он своим сказал, еще недели две назад, а тетя Ира нам.
— Светик! — у меня в глазах цветные круги пошли. — Передай этому гиганту креативной мысли, что если он только попробует, у меня будет судимость за тяжкие телесные!
Полевая почта сработала быстрее электронной. К тому времени, как мы, часам к двум ночи, разошлись спать, Игорь уже имел вид осведомленный и бледный.
— Мила, я перестал тебя понимать. Ты сама заговорила о нашем будущем, а теперь?
Я яростно снимала джинсы, толстовку, стаскивала теплые носки. Достала банный халат, натянула, начала застегивать молнию, никак не попадая в бегунок.
— Мила, что ты молчишь?
— Разговаривать не хочу, неужели не понятно? — я застегнула все-таки молнию, нашарила тапки.
— Ты ведешь себя, как… как…
— Как больная? Ну так я больная и есть, ты забыл?
— Как незнакомая склочная баба.
Его спасло то, что ночь и родители на первом этаже спят. И тяжелых предметов под рукой не оказалось. А так бы заорала и подралась — или что там склочные бабы делают? Мысленно хлопнула дверью, тихо спустилась по лестнице, пошла в баню узким холодным коридорчиком. Добежала, в раздевалке повесила халат, бросила в корзину белье. Голову мыть завтра буду, а то сушиться до утра придется.
В бане было не жарко, еще бы — топили часов двенадцать назад, да мужики парились, потом детей отмывали, женщины по очереди мылись, я последняя осталась. Посмотрела — ни крючка, не задвижки. Жаль, придет ведь… оратор.
Пришел. Я сидела на скамейке и терлась жесткой мочалкой. Сел за спиной, попытался мочалку отнять. Как же! О, кстати, тут же скандалить можно!
— Мила, пожалуйста, давай поговорим, — осторожно обнял, начал целовать плечи, руки, спину.
— Ладно, давай поговорим, — я плюхнула мочалку, спихнула таз на пол, повернулась, шлепнула его по рукам.
— Мила, мы, мужчины, по-другому устроены, наверное. По крайней мере, я. Не понимаю, зачем говорить об очевидных вещах?
— Может быть, эти вещи для меня не очевидны? Я что, похожа на жену, которая пять раз на дню спрашивает: «Ты меня любишь?»
— Хорошо, я тебя люблю. Так лучше?
— Нет, не лучше, — у меня губы задрожали. — Зачем? Зачем? Я чувствую себя попрошайкой вокзальной…
— Мила, ты не плачь только, — теперь он испугался. — Не умею я! Никогда никому не говорил.
— Говорил, — всхлипнула я. — Наверняка.
— Никогда, — поклялся он.
— А как же: «Мамочка, я тебя люблю»? Неужели даже в детсаду не говорил?
— Наверное, — он улыбнулся. — Не помню. И маме давно не говорил.
— Вот и скажи завтра. Она на тебя надышаться не может, а ты ей за весь вечер два слова не сказал.
— Мила, давай я на тебе потренируюсь? Я тебя люблю.
— Игорь, знаешь, а я говорила, что люблю, — он дернулся. — Подожди. Говорила, а сама не любила. Тебя люблю, а никогда не говорила. Вот тебя ругаю, а самой как трудно сказать… Я тебя люблю… Люблю…
Потом мы перестали разговаривать о любви, а начали ею заниматься.
— Мила, я очень хочу, что бы мы были вместе. Мне кажется, нам было хорошо, разве нет?
— Хорошо, — я покряхтела. Всю попу на жестком отлежала, а в спальню идти не хочется. Спугнуть боюсь… — А чего тогда?
— Боюсь. Вдруг тебе надоест? Мила, я привык к тому, что на первом месте у меня работа. И, наверное… Нет, точно, так будет всегда. Если будет возможность, еще раз полечу. Да хоть на орбиту, неважно. Да и на Земле… Не будет у меня никогда нормированного графика, рабочего дня с восьми до пяти. И цветы я тебе дарил только по поводу, и в театр не приглашал…
— И в кино…
— Вот видишь. Мила, со мной очень трудно. Если ты согласишься за меня выйти, а потом, через год, через пять — надоест? Развод, детей делить?
— А кто вам сказал, дорогой товарищ, что у меня нет и не будет своей собственной жизни? У меня есть профессия, и, возможно, будет еще одна. Я работаю десять лет, и тоже, знаешь ли, не от сих до сих. Я хочу детей, но никогда не буду домохозяйкой, которая ждет мужа и сорок раз в день пыль вытирает, а потом жалуется, что ей скучно и быт заел.
— Значит, решили?
— Что решили?
— Что женимся?
— А спросить?
— Обязательно?
— Желательно.
— И на колено вставать?
— Ага. Люблю посмеяться.
Он слез с полки, встал на одно колено и совершенно серьезно спросил:
— Мила, ты станешь моей женой?
— А кольцо? — давясь от смеха, спросила я. — Кольца нету?
— Откуда бы я его по-твоему, достал? — очень разумно спросил меня будущий муж. — Так выйдешь или нет?
— Никаких «нет»! — категорически отрезала я. — Обязательно выйду. Не отвертишься! Игорь, нет! — противореча сама себе, через секунду завопила я. — Только не здесь. Пойдем на мягонькое!
Утром он все-таки выполнил свою угрозу. Завтрак мы проспали, выползли из своей светелки только к обеду. Мальчишки под руководством дяди Вадима учились разбирать дедушкино новое ружье, Ирина Георгиевна с
