Наталья Игнатова - Бастард фон Нарбэ

Как, впрочем, большинство людей. Ну да ладно.

Зная Марта, Лукас предполагал, что, занятый осмыслением собственного греха, тот попутно проведет разбор и его преступления. Стремление подражать командиру полезно, когда Март подражает не ведущему, а сложившемуся в воображении образу ведущего. Идеальному. Ну, а как же, разве Аристо может не быть идеальным?

Март полагает, что Лукас сначала думает, а уж потом делает. Даже в бою.

Этому неплохо было бы научиться.

Март хочет быть таким же, поэтому, прежде чем окончательно клеймить и проклинать, еще не раз подумает. А поскольку парень он умный, наверняка поймет, что Лукас своим молчанием избавляет его от множества проблем: от допросов ДРБ и церцетарии; от необходимости врать, изображая неведение; от опасности быть заподозренным в сговоре.

Поймет, что его помощь не нужна, иначе Лукас попросил бы о ней.

И примет помощь исповедника. Даже если сам о ней не попросит.

Лукас думал о Марте, и понимал, очень хорошо понимал, что меняет живого на мертвых. Вот только… как бы он ни старался, он не мог похоронить Джереми.

И еще, он даже не старался забыть о том, что, в отличие от Марта, Хикари, кроме него, надеяться не на кого.

Вспомни однажды — я не люблю планет.И хоронить не умею в плену земли.Только, когда мерещится мутный свет,думаю, каждый стремится к нему идти.

Я соберу тебе саван из шлейфов звезд,пепел смешается с плазмой, неоном, льдом,мы умираем всегда и везде всерьезтолько, наверное, в сердце всегда живем!

Я… воскрешу тебя! памятью золотой,синими бликами в дюзах багал и «Ос».Господи, дай мне знак, что я не святой…только вот, время крошится опять всерьез.[2]

Глава 5

«а сегодня я заставлю тебя идти с нами».

Генкарта, страховка, отпечатки пальцев и сетчатка внесены в государственный реестр подданных… Все это было странно. Живешь в своем праве, ни от кого не прячешься, никто тебя не ищет. Непривычно. Даже как-то расслабляет. А расслабляться нельзя, терранин в Империи должен ступать осторожно, и часто оглядываться.

Дэвид был осторожен. Но легализация — палка о двух концах.

Он прожил на Сингеле больше полугода. И в один из длинных, ветреных летних дней в его дверь позвонили. Дэвид, услышав звонок, напрягся: среди соседей заведено было приходить по-свойски, запросто, двери в домах не запирались. Звонить мог только чужак.

И это действительно оказался чужак. Но не незнакомец, хоть Дэвид и не знал его имени. На крыльце, глядя на Дэвида снизу вверх холодными, фиолетовыми глазами, стоял давешний рыцарь-пилот. В гражданском. Без оружия.

— Мир вам, Нортон-амо, — сказал он спокойно. — Мое имя Лукас фон Нарбэ. Вы позволите мне пройти, или мы побеседуем на крыльце?

Дэвид понял, что уже получил свою порцию пропагандистского яда, потому что первым, на что он отреагировал, было имя. В дверях его дома стояла живая легенда Империи. Это было абсолютно невероятно, и совершенно реально.

Соображать он начал, когда прошел первоначальный шок. Рыцарю известно его имя. Рыцарь знает о том, что он не прошел церковной инициации, иначе обратился бы к нему «сын мой». О чем еще он знает? Впрочем, и того, что он видел «гекко» уже достаточно, чтоб не держать его на улице.

Лукас фон Нарбэ???

Поверить невозможно.

Но в память уже пришло виденное чуть не год назад интервью с бывшим маркграфом Радуном.

«…Он редкий красавчик, этот фон Нарбэ, хоть ростом и не вышел».

Незваный гость соответствовал обоим определениям. Ростом не вышел — это еще мягко сказано, и, действительно, на редкость красив. К тому же, не врет. Это ведь непросто — врать, присвоив легендарное имя. Очень непросто.

И этот вот… собственной персоной явился, чтоб предложить Дэвиду работу. Весьма высокооплачиваемую работу. Кто бы мог подумать, что рыцари так богаты! Но когда Дэвид хотел интересной работы, он не имел в виду настолько интересную. Ему и в страшном сне не мог привидеться полет в Вольные Баронства с целью отнять (украсть, скопировать, забрать с трупа) у одного из баронов нечто ценное.

Ничего не было настолько ценным, чтоб так рисковать.

Ни-че-го.

Но, ясное дело, Лукас фон Нарбэ думал иначе.

— Хорошо подумайте, прежде чем отказываться, Нортон-амо, — посоветовал он по-прежнему спокойно, даже дружелюбно. — Вы нужны мне. Вы умеете находить вещи, которые необходимо найти. Я, в свою очередь, умею убеждать тех, кто плохо поддаётся убеждению. Мне кажется, это будет неплохим подспорьем в поисках.

— Умеете убеждать? — Дэвид не удержался и фыркнул, — меня вы пока что ни в чём не убедили. До свидания, ваше преподобие.

Он встал, показывая, что разговор окончен. Надеясь, что разговор действительно окончен.

— Думаю, что убедил, — мягко произнёс фон Нарбэ. — Да, и я забыл упомянуть, что нашел вас, благодаря помощи церцетарии. У нас хорошие отношения. К тому же, действует договор о сотрудничестве и обмене информацией.

Информация. Да уж. У него была информация, которой он мог обменяться с церцетарией.

— Хорошо же вы платите за своё спасение.

— Я вообще не считаю, что за спасение нужно платить. Платить я буду за вашу работу.

Ну, и что тут скажешь?

«Падла ты, а не рыцарь», — мрачно констатировал Дэвид.

— Вы, правда, думаете, что у вас есть, что рассказать церцетариям? — спросил он вслух. — Думаете, они чего-то обо мне не знают?

— Я в этом уверен. В ордене Всевидящих Очей не знают о том, что вы — киборг неизвестной в Империи модификации. Учитывая ваши заслуги перед церковью, вам, пожалуй, простили бы имплантанты, но только исследованные, те, против которых существует оружие. Все новое нужно сначала изучить. И вы, Нортон-амо, единственный объект для изучения.

Дэвид терпеть этого не мог. Шантажа и всего такого. Но если кто чего не любит, это ж не значит, что он не умеет этим пользоваться. На то, чтоб залить запись разговора в валяющийся в кресле «секретарь» ушло меньше секунды, а потом голос Аристо очень эффектно зазвучал из встроенных под потолком динамиков. В обычных обстоятельствах Дэвид их использовал, чтоб с полным удовольствием слушать хорошую музыку. В необычных — вот, сгодились, чтоб произвести нужное впечатление на зарвавшегося святошу.

Фон Нарбэ слушал задумчиво. Даже как-то грустно. Руки в белых перчатках неподвижно лежали на коленях.

— Нортон-амо, — сказал он, когда запись закончилась, — мы в неравных условиях, так что сейчас шантаж — моя прерогатива. Я, конечно, совершаю преступление, предлагая вам работу вместо того, чтоб немедленно вызвать сюда орден Всевидящих Очей. Но мои действия пока еще не переполнили чашу терпения тех, от кого зависит мое благополучие.

— Пока еще? — уточнил Дэвид.

Ну, а что? Бывает же так, что враг, чувствующий себя хозяином положения, прокалывается на мелочах.

— Церковь не может позволить себе развенчания героя, — равнодушно сообщил фон Нарбэ. — И даже когда я совершу по-настоящему непростительные поступки, дело замнут, а меня просто тихо прикончат. Ничего страшного. А вот вас отправят под нож хирурга, а после — в рабство. Предоставив запись церцетарии, вы самостоятельно обеспечите себе эту неприятную кончину, и мне, конечно, будет не так совестно, как если вы погибнете от моего доноса. Но для вас-то результат одинаков.

— Вот выродок, — сказал Дэвид.

И тяжко задумался.

— Выродок, — негромко подтвердил фон Нарбэ. — Но прилюдно, а так же для записей, рекомендую вам использовать слово «бастард».

«Никаких секретов от братьев, тем более — от тебя».

Так он сказал. А оказалось, что секрет был. От братьев, и от Марта. Еще какой секрет! Он предал. Предал монастырь, предал орден, предал Марта. А то, что он ни разу, ни единым словом не поделился своими планами — это предательство вдвойне.

«Грязно ругаться и ломать чем-нибудь тяжелым что-нибудь хрупкое».

Марту тоже этого хотелось. Бесноваться, орать, шваркнуть о переборку «секретарем», разнести вдребезги пульт стационарного компьютера.

Лукас, получив то письмо, чувствовал себя так же?

Стоп.

Тяжело дыша, Март остановился посреди кельи, сжимая кулаки.

Никаких секретов от братьев…

Не было. Не было никакого секрета. Имеющий глаза, да увидит… Мог не видеть настоятель, могли не видеть пилоты «Бальмунга», им простительно, они рядом с Лукасом все равно, что слепцы. Но ты-то, его ведомый, самый близкий человек, ты же все знал. От тебя Лукас не скрывал ничего, и ты знал, что он сделает еще там, на «Яблоневой», когда обрушил его эмоции на излишне любознательную телепатку.