Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте) (СИ) - Точильникова Наталья Львовна

В столовой было много народа. Я потянулся за рекомендованным бульоном. Тарелка покачнулась, так что я чудом не обжегся. Чья-то рука подхватила ее и поставила мне на поднос.

— Спасибо, — сказал я и поднял голову.

Предо мной стоял парень примерно одних со мной лет или чуть старше, и примерно одного со мной роста, но немного шире в плечах.

— После КТА? — спросил он.

— Ох! Настолько заметно?

— Еще бы! В меня, наверное, цистерну его влили. Так что и по стеночке ходил, и чай разливал, и все тридцать три удовольствия: и голова, как чугунная, и тошнота, как с похмелья.

— Давно здесь? — спросил я.

— Два дня.

— За два дня цистерну точно не влили, — заметил я.

— Так я до того в ПЦ был.

— Ого!

— И по сравнению с ПЦ здесь халява полная! Санаторий.

— Как сказал один мой здешний знакомый «пансионат для грешников».

— Во, точно! Красиво завернул.

— И где в ПЦ? — осторожно поинтересовался я. — В каком блоке?

— С1.

— Хулиганство?

— Нет. Подрался я.

— А, понятно.

— Но, ей-богу, все живы, — уточнил он.

— Не сомневаюсь. Если бы были не все живы, то было бы С3.

— Да и С1 — не сахар.

Как-то само собой мы оказались за одним столом.

— Меня Вовой зовут, — представился он, садясь, и протянул мне руку.

Широкую и большую.

— Артур, — сказал я, пожимая ее.

Имя было ему явно незнакомо. Конечно, в ПЦ не до того, чтобы смотреть в Сети дурацкие новости. А до истории с покушением на Александра Анатольевича я не был столь знаменит.

Мой новый знакомый принадлежал к другому кругу. Не знаю, насколько там принято смотреть новости.

— Ты с Тессы? — спросил он.

Я отметил про себя, что мы не договаривались отдельно переходить на «ты», и не выпили на брудершафт даже апельсинового сока, но возражать не стал.

— Неужели акцент? — спросил я.

— Ну, немного картавишь. И Имя. «Артур»!

— С Тессы. Но уже два с лишним года на Кратосе.

— Учишься здесь?

— Да, в Универе.

— Круто! А родители на Тессе остались?

— Нет. Мама умерла, а отец здесь. В Лагранже.

— Ну, там все ваши и живут. А у меня мама жива, а отца нет. Я тоже здесь учусь, в военном училище. Причем я, кажется, даже не вылетел. Когда меня осудили, думал — все — накрылась учеба медным тазом. Ну, месяц я там отсидел, в ПЦ, и Андреев — это мой психолог — мне и говорит: «Знаете, Володя, я основные моменты подкорректировал, так что не вижу смысла вас здесь держать». И отпустил сдавать экзамены. Честно говоря, я вовсе не был уверен, что я их сдам. Мне всегда это так трудно было. Нет, бежать, ползти, стрелять — это у меня всегда хорошо получалось. А эта теория дурацкая — мука смертная. А тут просто все на ура прошло. Я даже не напрягался особо. На меня преподы смотрели глазами по семь копеек. Был троечник — стал отличник. Ну, звоню я Андрееву хвастаться, а он и говорит: «Мы вам, Володя, мозги разогнали немножко. А то вы очень плохо умели просчитывать последствия своих поступков, а это опасно для общества, которое мы должны защищать. То, что вы после этого экзамены с полпинка сдаете — это просто побочный эффект». Это я тебе сейчас все эти словесные выкрутасы слово в слово рассказываю, а до того не запомнил бы ни за что.

— Здорово, — искренне восхитился я. — Может, мне тоже мозги разгонят?

— Ну, куда тебе мозги разгонять, если ты и так в Универе?

— Пределы совершенствования бесконечны, — заметил я.

— Ну, как вы, аристократы, так умеете слова заплетать косичками? «Пределы совершенствования бесконечны»!

— У меня, что на лбу написано, что я аристократ?

— Еще бы! Буквами по семь метров. Хотя здесь по одежде-то не поймешь. Так что, если бы я сразу понял, может, и не полез бы знакомиться. Но быстро понял.

— Хорошо, что полез, — улыбнулся я. — Все совершенно замечательно.

Этот проштрафившийся богатырь мне положительно нравился.

— И в ПЦ все спокойно друг с другом знакомятся, — продолжил он. — И не обижается никто.

— И правильно, — кивнул я. — Правда, я там не был.

— Сразу сюда? Ну, значит, ерунда какая-то.

— Ерунда. За пощечину.

— Бабу что ли не поделили?

— Нет.

— Спьяну?

— Два глотка сливянки.

— Обозвал тебя как-нибудь?

— Не меня. Моего опекуна.

— У тебя есть опекун?

— Да. Это долгая история. Мама разошлась с отцом, когда мне было шесть лет, а потом вышла замуж на Кратос. И мы сюда переехали. У меня появился отчим. Он умер во время эпидемии и завещал позаботиться обо мне моему теперешнему опекуну. Потом умерла мама.

— Твой опекун — хороший человек?

— Да. Хотя между нами нет той душевной близости, которой бы мне, наверное, хотелось. Но я его очень уважаю.

— И раздаешь за него оплеухи.

— Было дело. Знаешь, очень вранья не люблю. Он его не только оскорбил этот гад, он оболгал.

— Я тоже вранья не люблю, — сказал мой новый знакомый. — А виноват-то ты чем? Прав, по-моему.

— Ну, на слово умей ответить словом.

— И сколько за это?

— Две недели.

— Вроде, ерунда. Но я вот месяц отсидел в ПЦ, а кажется лет десять.

— Точно. Я здесь второй день, а кажется год уже. Словно время течет по-другому.

— Знаешь, и меняешься, как за десять лет. Когда я экзамены сдал, мы в общаге отмечали конец учебы, и мне поставили водки. А мне не хотелось совсем. Даже притрагиваться. Отвращение вызывает даже запах. Ну, я и говорю, мол, мне в Центре пить запретили, извините, ребята, хотя понимаю, что не совсем правда, отмазка это. Они на меня посмотрели с жалостью, как на раненого. Но ничего, сбегали, кваса налили. И я с ними остался. Они болтают между собой, я тоже пытаюсь встревать, говорю что-то, а мне скучно. И не потому что они пьяные, а я трезвый, и не потому, что я поумнел, а они, как были, так и остались. Просто, я чувствую себя старше лет на десять, а они — молодняк. Меня Андреев предупреждал, что мне может стать неинтересно со старыми друзьями, что придется менять круг общения: «Будут психологические проблемы, Володя, вы мне сразу звоните». Да я не очень расстроился. Понятно же, что я приобрел от этого, а не потерял, хотя не заслужил этого совершенно. И по поводу пития я его спросил, почему не хочется. Ну, я же спьяну тогда подрался-то. Ну, они и «выставили планку», как они говорят. Можно за раз бокал сухого вина или кружку пива. Крепкое вообще нельзя. Так что я и не соврал почти курсантам-то. И мне Андреев говорит: «Пока, Володя, лучше совсем не надо. После ОПЦ будет немного можно». Потом он мне разрешил мать навестить. Она у меня в Синьозере живет, там у нас ферма.

Я тут же поискал в Сети, и нарыл, что Синьозеро — это небольшое село километрах в семистах к северу от Кириополя.

— Ну, мать мне тоже поставила, — продолжил Володя. — А я отказался, мол, Андреев запретил. На следующий день вся деревня знала, что я не пью. Жалели очень.

— Не жалей! — улыбнулся я. — Невелика потеря.

— Не потеря вообще. Переживу. Слушай, а как у тебя при живом отце опекун?

— Мой отец… понимаешь… он не правоспособен.

— Сумасшедший что ли?

— Да нет. Он был осужден, провел несколько лет в ПЦ, потом его условно освободили, но не восстановили в правах.

— Несколько лет в ПЦ? Круто! Он, что убил кого-нибудь?

— Да.

Я чувствовал себя котом, забавляющимся с мышкой. Ну, когда же он догадается? Тепло, очень тепло, жарко! Иногда мышка, сама того не зная, убегала в не очень приятные места, и игра теряла привлекательность. Я бы предпочел быть разоблаченным в качестве воспитанника императора, а не сына убийцы.

— Ты общаешься с отцом?

— Да. Он мне даже нашел адвоката. Дорогого и знаменитого. Но помогло мало. Сколько попросил психолог — столько и влепили. Так только, моральная поддержка.

— Он богат?

— Пожалуй, нет. Хотя у него дом в Лагранже, но он государственный. Адвоката оплачивал опекун. Мне тут же попеняли, что я его деньги транжирю.

— Он тоже не очень богат?