Квант удачи (СИ) - Карелин Антон Александрович
– Хорошо, что ты признал это, Оди, – тихонько сказал он. – Теперь ты сможешь найти, как исправить…
– В этом и дело… – голос человека сорвался, слезы поползли по щекам. – Это уже не исправить. Если я отдам Вечным глаз сайн, произойдёт нечто ужасное. Не знаю, что, но сайны хотели предотвратить и ради этого пожертвовали всей своей расой. А если я не отдам глаз, Вечные сотрут Танелорн. Я думаю, они могут стирать. Бесследно и безвозвратно убирать кого угодно из ткани мироздания.
– Тогда отдай им глаз, – прошептал та’эрон едва слышно, из последних сил. – И наш Танелорн будет спасён.
Его измученное лицо освещала бледная улыбка.
Ответить беззащитному, прекрасному Рами, который так хотел существовать и так беззаветно верил в добро, в своего мудрого и гениального друга, вместе с которым они создали и воплотили лучший из миров – было самым страшным и сокрушительным, что Одиссею пришлось сделать за все свои жизни.
Говорят, что настоящее горе одинаково, нет горя больше или меньше – но это не так. Просто не всем в жизни выпадает испытать настоящее горе. Быть жестоко убитым в одиннадцать лет; быть квинтэссенсией зла в двадцать; отдавать всю душу страданию, очищаясь и рождая аспару; застрелить возлюбленную и не суметь её воскресить; пережить и похоронить любовь всей жизни; держать в руках старика-сына, разочарованного в тебе, и чувствовать его последний вдох; оплакивать умирающую дочь и не иметь возможности быть с ней рядом… не шло ни в какое сравнение с тем, что человек в мятом свитере испытал сейчас.
Всё это было даже не на горизонте.
– Нет, Рами, – выговорил Одиссей изо всех сил, и его сердце омертвело. – Я выбираю сайн.
Он отнял руку от задыхающихся, оборванных нитей призрака, висящего в пустоте, лицо которого стало невыразимо печальным.
– Рами… Прости меня…
Вечный издал негодующий, яростный вой, взмахнул руками, и то последнее, что осталось от друга, доверившего Одиссею Танелорн, распалось и стёрлось.
– Создатель мира ведёт к миру, – жадно пробормотал Вечный, мотая золотой головой. – Мир ведёт к ключу. Незримый. Недосягаемый. Стирать. Пульсировать. Биться. Сердце в центре всего.
Его золотая маска налилась бесформами, которые сгрудились в один силуэт, та’эрона. Его отражения заполнили маску – много таэронов, вся их раса. Вечный вскинул руки в экстатическом жесте всемогущества, а Одиссей содрогнулся от бессилия и согнулся от невыносимой боли своего предательства, сжимая себя руками изо всех сил, чтобы не сломаться, чтобы не отдать глаз. Он не был уверен в правильности своих действий, но понимал, на какую страшную сделку с бездной идёт, знал, чем жертвует и ради чего. Он мог только верить в мудрость сайн и в чистоту суждений отца.
Вселенная дрогнула, когда небытие дотянулось до всех эронов сразу и пожрало их без следа. Одиссей смотрел, как вокруг него дрожат зыбкие линии и слои, весь участок космоса превратился в скопище мерцающих вероятностей – Танелорн и все, кто в нём жили, все, кто его создали, всё это громадное единство живого и существующего – пытались остаться, цеплялись за жизнь, хотели существовать.
Одиссей потерянно озирался, глядя, как сокрушаются огромные блоки и конструкции планеты, как она меняется, перестраиваясь, ищет возможную форму, но распадается снова и снова; как вселенная пытается нащупать способ сохранить себя максимально близко к тому, что было, потерять как можно меньше… Но не находит такого способа. Без та’эронов и их эволюции, без вымерших итераций их расы и выросшего из них Единства не мог возникнуть удивительный мир Танелорн.
Одиссей смотрел, как рассыпаются в прах здания и колонны, площади и башни, рушится единство и согласие, исчезают все достижения и находки, стирается белое, серебряное, зелёное и золотое; как умирает его нерождённая мечта. Как мир забывает о Танелорне и об эронах.
К счастью – если можно считать счастьем хоть что-то в этом бесконечном кошмаре – Вечные не были всесильны. На самом деле, они был далеки от всесильности, просто об этом сложно догадаться, когда видишь, как они стирают куски реальности и возрождаются, неуязвимые к любой угрозе. Как быстро и неотвратимо они учатся быть и добиваться цели – притом, что больше всего на свете хотят перестать чего-либо хотеть и прекратить как-либо быть.
Но Вечные не были всесильны. Они не могли стереть всю вселенную, кажется, пределом их возможностей была один несчастный народ. Поэтому большинство жителей Танелорна не исчезли, просто их судьбы переменились.
Одиссей смотрел, как на месте его удивительной планеты возникает… обычный богатый и могущественный мультирасовый мир. Поди ж ты, столица целой империи. Какой-то расы, которая заняла пустую нишу влияния та’эронов и преуспела вместо них, только вместо качественного пути развития выбрала самый обычный – экспансивный. Ух, как они разрослись, даже перекроили целый сектор галактики, такие забавные колоритные существа, большие, массивные, со множеством рогов и сложной культурой – ещё секунду назад мир с Одиссеем их знать не знали, а теперь вот, пожалуйста, алеуды. С такими человек ещё не встречался.
А что же он сам здесь делает? Он с удивлением осознал себя дипломатом Содружества, который вместе с маленькой, но эффективной командой прилетел на установление первичных контактов с алеудами. Значит, скоро встретятся. Он понял, что неплохо знает этот народ и его культуру чести, потому что многое изучал. А ещё у него вменяемые и полезные коллеги, с которыми они иногда даже играют в бридж и обсуждают последние сводки… Хотя куда им до Рами и всех остальных, исчезнувших или раскиданных жизнью по-новому.
Человек висел в космосе, в отдалении от своего корабля, на магнитном фале, потому что несколько минут назад вышел сюда побыть в одиночестве и подумать перед важной встречей. Память подсказала и другой интересный и важный момент: конечно, как у дипломата по установлению первичных связей, действующего в сложных и непредсказуемых условиях, у него была такая вещь, как табельный излучатель, по инструкции стоявший в режиме станнера.
– Вот как, – глухо выдохнул Одиссей. – Очень удобно, дорогая вселенная.
Он вытер залитое слезами лицо и посмотрел на Вечного. Тот клокотал, с трудом удерживая форму, маска треснула от чудовищных сил, прошедших через него.
– Страдание, – сказал Вечный невнятно, почти человечно. – Твоё, их, нас. Всего вашего вымороченного мирка. Ты уже понял? Носитель Истока – константа, его невозможно изменить. Мы будем раз за разом стирать события, которые привели тебя сюда. Вселенная будет снова и снова подстраивать их под тебя. Столько страданий… Но ты будешь почти неизменным, как бьющееся неуязвимое сердце. И с каждым биением, с каждым стиранием мы будем подступать ближе. Пока не сможем тебя нащупать. Рано или поздно.
– Я так и подумал, – медленно кивнул Одиссей, наконец сложивший всю картину. Боль и горе исказили его черты. – Слишком поздно догадался. Но, к счастью, мне достаточно стать предателем и причиной геноцида только один раз.
И пока это проклятое недосущество не начнёт вздымать свои руки, он вынул излучатель из кобуры, перевёл в режим «смертельный», другой рукой вытащил глаз сайн и протянул его врагу.
А когда Вечный увидел их, побелел и выцвел, став жадно разинутой пастью, и пустота наконец дотянулась до глаза, когда Одиссея и глаз начало расслаивать на бессчётное количество нитей и слоёв, человек выстрелил себе в голову.
И ментограмма кончилась.
Секунду принцесса стояла оглушённая, и мягкие серые полосы едва заметно стекали по её плечам и рукам. Теперь она поняла, почему в воспоминаниях был только лог событий, без эмоционального фона. Фокс не хотел, чтобы она пережила то сокрушительное, невосполнимое, что он тогда пережил. И столь отчётливо вспомнил сейчас.
Но даже без его эмоций, даже просто наблюдателем, Ана едва чувствовала, как дышит, в груди была дыра выгоревшего сострадания, а лицо мокро от слёз.
