Дэвид Файнток - Надежда гардемарина
Этого я уже никак не ожидал. Куда девался тот заносчивый юноша, который когда-то ступил на борт корабля? В то же время я был уверен, что он не мог измениться в корне. За этим что-то стояло. Я уклонился от ответа и до конца обеда наблюдал за ним.
Возвращаясь в тот вечер с вахты в свою каюту, я понял, что нельзя больше откладывать решение о трех несчастных, осужденных на смерть. Времени осталось совсем немного. Подойти к этому вопросу формально нельзя. Ведь речь идет о жизни людей. Короче говоря, я должен либо освободить их, либо позволить… точнее, подтвердить смертный приговор.
С Тауком и Герни я поговорил. Остался Рогов. Как ни тяжело, тянуть больше нельзя, надо встретиться с ним после утренней вахты.
Я сбросил одежду, забрался в койку и уснул как убитый. Однако среди ночи проснулся, долго ворочался с боку на бок, в конце концов включил головид и стал читать корабельные уставы. Они действовали, как снотворное. Но в этот раз не помогли. Хотя в кубрике я не страдал бессонницей.
В три часа утра я включил настольную лампу и почувствовал, когда одевался, как свело от напряжения живот.
По пустынным коридорам я прошел на третий уровень. На гауптвахте дежурил один из матросов Вышинского. Он смотрел головид, положив ноги на стол, что было запрещено. Увидев меня в проеме люка, он испуганно вскочил и встал по стойке «смирно».
Я проигнорировал его нарушение. В такой час никто не обязан ждать командирской проверки.
– Я хочу поговорить с мистером Роговым.
– Слушаюсь, сэр. Он в камере номер четыре. С вашего разрешения, командир, я надену на него наручники…
– Нет необходимости. Откройте люк. И дайте мне ваш стул. На дежурстве сидеть не положено.
– Есть, сэр. Да, сэр. – Он бросился выполнять приказ.
Когда вспыхнул свет, я увидел Рогова. Голый до пояса, он лежал на грязном матрасе, глядя на меня затуманенными глазами. Я сел на стул.
– Мистер Рогов.
– Мистер Сифорт? Я хочу сказать, командир, сэр? Это… О Господи, как же? Вы пришли, чтобы… – Он не мог говорить.
– Нет. Впереди еще несколько дней. Я просто хочу поговорить с вами.
– Да, сэр! – Он вскочил на ноги. – Все, что прикажете, командир. Все, что прикажете.
Я повернул стул и сел на него верхом:
– Вас повесят, если я не отменю приговор. Как, по-вашему, должен я это сделать?
Он стоял передо мной растерянный, тер глаза:
– Командир, ради Бога, спасите меня! Посадите на гауптвахту до конца рейса, делайте что хотите, только не убивайте. Я не преступник.
– Не преступник? Но вы избили младшего офицера до потери сознания, пока мистер Таук держал его за руки.
– Это сгоряча, сэр. Мы дрались. Все.
– Вы не имеете права пререкаться со старшим, даже со старшиной.
– Да, сэр. Вы правы, сэр. Но во время драки вскипает кровь, и уже не соображаешь, офицер перед тобой или просто матрос. Я бил мистера Терила, забыв, что он офицер. Но я не хотел никакого мятежа, сэр!
Он коротко объяснил, почему следовало ограничиться капитанской мачтой. Черт бы побрал командира Мальстрема, оставил мне этот бардак! Но я тут же устыдился своих мыслей и буквально возненавидел себя.
– Первый удар, мистер Рогов, еще можно оправдать таким образом. Но вы несколько раз ударили мистера Терила по лицу. И наверняка знали, кого бьете.
– Простите, командир, не обижайтесь, но скажите, сами вы когда-нибудь дрались?
– Да.
– И, замахнувшись, думали о последствиях? И о том, как бить? Изо всех сил или потихоньку?
– Я ни разу не поднял руку на старшего офицера, мистер Рогов. – Если не считать старшего гардемарина, когда меня командировали в Хельсинки. Он тогда подбил мне оба глаза и так надавал коленом, что я долго ходил согнувшись. Но то совсем другой случай. Бросать вызов старшему гардемарину принято. А Рогов напал на старшего офицера. – Вы били его по лицу. Мистера Терила. Старшего по званию.
– Сэр, представьте себя на моем месте. Вы подрались, и вас за это собираются повесить. Пожалуйста, смягчите приговор!
– Все не так просто, – решительно возразил я. – Вы дрались из-за этого чертова перегонного куба. Боялись, что его обнаружат. Пытались скрыть от мистера Терила свое преступление.
Рогов обхватил себя руками и, уставившись в пол, качал головой. Босые ноги вздрагивали.
– Командир, я не ангел, могу и согрешить. В каких только переделках не был! Но куб – это гауптвахта или увольнение. Знай я, к чему это приведет, никогда до него не дотронулся бы, поверьте.
– Допускаю, мистер Рогов, что о военном трибунале вы не думали. Но хорошо знали, кого бьете. И в данном случае состояние аффекта не основание для помилования.
– Командир, прошу вас, умоляю сохранить мне жизнь.
– Прекратите, пожалуйста, – Моя власть сейчас тяготила меня.
– Взгляните на меня! – Он опустился на колени. – Пожалуйста, сэр. Умоляю вас! Не убивайте меня! Сохраните мне жизнь, дайте еще один шанс!
Я поднялся, весь мокрый от пота:
– Часовой!
– Сэр, я не преступник! – Он склонился в унизительной позе, опустив ладони на палубу. – Пожалуйста, сохраните мне жизнь! Пожалуйста!
Я не выбежал из камеры, вышел. И из дежурки тоже. Но когда дошел до поворота, бросился бежать, будто за мной гнались черти. Я взлетел по лестнице вверх мимо второго уровня на офицерскую половину, миновал капитанский мостик и примчался в свою каюту. Нащупав люк, захлопнул его за собой, едва добежал до туалета и спустил в унитаз весь свой непереваренный обед. Меня трясло от страха и отвращения. Наконец я обнаружил, что стою на четвереньках на полу, и заплакал.
Я, как отшельник, засел в каюте и никуда не выходил за исключением редких и коротких вылазок на капитанский мостик, приказав главному инженеру вычеркнуть мое имя из списка дежурств. Со мной боялись заговорить, такой у меня был вид. Еду мне носили в каюту, даже ужинать я не выходил. Я лгал себе, что болен, что у меня жар. И лежал в койке, воображая, будто нахожусь в отцовском доме, в полной безопасности.
На вторую ночь моего отшельничества мне приснилось, будто отец ведет меня в Академию, а я едва тащу тяжеленный чемодан. И как это бывает во сне, хочу что-то сказать отцу, но не могу. Он идет рядом, как всегда мрачный, неразговорчивый. Но он здесь, со мной. Он любит меня!
Я перекладываю чемодан в другую руку, чтобы взять отца за руку. Но он обходит меня и теперь идет с другой стороны. Я опять перекладываю чемодан из руки в руку, а он опять переходит на другую сторону. Я готовлю прощальные слова, без конца повторяющих, а ворота все ближе и ближе.
И вот мы уже на широкой площадке перед воротами. У ворот – караульные. Я поворачиваюсь, чтобы сказать «до свидания». Отец кладет мне руки на плечи, поворачивает к воротам, легонько подталкивает.
Ошеломленный, вхожу я в ворота, такое ощущение, будто вокруг шеи сомкнулось железное кольцо. Я оборачиваюсь и вижу, как отец удаляется, даже ни разу не взглянув на меня. Я машу ему рукой, но он идет дальше и в конце концов исчезает из виду. А тяжелое кольцо все теснее сжимает шею.
Я проснулся. Меня била дрожь. Но постепенно дыхание успокоилось. От рубашки исходил кислый запах пота. Я разделся, доплелся до душа и долго стоял там не двигаясь под струями горячей воды.
Потом лег и спокойно уснул. Утром я позавтракал и вышел из каюты. Мое отшельничество закончилось.
14
– Простите, сэр, у меня вопрос, – раздался в тишине голос Вакса.
– В чем дело, Вакс? – Мы были на вахте, и я старался ни о чем не думать, но не получалось.
– Мистер Кэрр просил показать ему строевые упражнения, которые нам давали в Академии, и, прежде чем согласиться, я решил получить у вас разрешение.
Причин отказывать не было.
– На ваше усмотрение, Вакс, не возражаю. Собираетесь стать сержантом по строевой подготовке? – Я улыбнулся.
– Нет, сэр. Думаю упражняться вместе с ним.
Я сам должен был догадаться об этом.
Время шло, а я так и не решил, что делать с осужденными.
На следующий день попросила о встрече Йоринда Винсент. Я согласился. Разговаривать с ней на мостике или у себя в каюте мне не хотелось, и мы встретились в комнате отдыха для пассажиров.
– Я к вам по поручению Совета пассажиров, – сказала она холодно. – Хотелось бы знать, что будет с кораблем, точнее, с экипажем, когда мы прибудем на Надежду.
– Вас интересует, насколько я понимаю, будет ли на «Гибернии» новый командир?
– Да, и остальные офицеры.
– Большая часть пассажиров высадится на Надежде, мадам Винсент. Почему вас это заботит?
– Некоторые летят до Окраинной колонии, командир Сифорт. Им придется изменить планы. – Она дала мне понять, что пассажиры покинут корабль, если командиром останусь я. Что же, я вполне разделяю их мнение.
– «Гиберния» подчиняется приказам Адмиралтейства, полученным в Лунаполисе, – попытался я объяснить ситуацию. – А согласно этим приказам я обязан был принять на себя управление кораблем. На Надежде есть представитель Адмиралтейства – адмирал Йохансон. Он освободит меня от командования, назначит другого командира и направит на корабль новых лейтенантов.
