Руслан Шабельник - Пути Господни (СИ)
Толпа за ограждением вздыхала, охала и ревела. По привычным звукам мальчики давно научились определять, что происходит.
Гневное улюлюканье – вывели казнимого.
Разноголосый гул – читают приговор.
Гробовая тишина – ведут к люку.
Довольный рык – жертва принята.
Высокий голос Ритора с трудом долетал задних рядов.
- Дай я! – Андрей Гопко потянул Нолана за босую пятку.
- Пусти! – тот начал сопротивляться, пытаясь одновременно устоять на худых плечах Тимура, вырвать ногу и лягнуть свободной нарушителя.
- Нет я! – Гайдуковскому тоже хотелось увидеть еретика.
- И я!
- И я!
Назревала небольшая, или большая потасовка.
- А ну хва…
Тимур не успел договорить – Андрей наконец-то поймал неуловимую конечность Нолана, недолго думая, потянул ее на себя, и… свалился. Сверху его придавили обидчик Нолан и не удержавший равновесия Тимур.
- Я папке расскажу, он вас… - храбро пищал Гопко из-под кучи-малы.
- Ты и ты, - поднявшийся Тимур указал на Сашу и Кэнона, - ставайте к забору. Я полезу.
- Почему ты, я тоже хочу наверх! – надул губы Кэнон. – Я хочу казнь!
- Посмотрю я, потом – вы.
Кэнон подумал, для лучшего обдумывания почесал затылок, затем под носом, потом живот, и согласился.
Секунда, приятели стояли у забора, Тимур, больно ступая костлявыми пятками, карабкался по ним.
- Чего там? – Андрей забыл об угрозе отцом, вместе с остальными, заняв позицию внизу.
- Еретика видишь?
- Вижу! – важно кивнул Тимур.
- О-о-о!!
- А-а-а, какой он? – пискнул самый младший – четырехлетний Чип, и тут же спрятался за широкие спины товарищей.
- Рога, рога видишь?
- Вижу!
- А-а-а, хвост?
- И хвост.
- А-а-а, - испуганный Чип припустил по коридору.
Остальные остались стоять, пораженные мужеством находящегося вверху товарища.
***
Не хвались завтрашним днем, потому что не знаешь, что родит тот день.
Пусть хвалит тебя другой, а не уста твои, - чужой, а не язык твой.
Тяжел камень, весок и песок; но гнев глупца тяжелее их обоих.
Жесток гнев, неукротима ярость; но кто устоит против ревности?
Лучше открытое обличение, нежели скрытая любовь.
«Притчи Соломона» гл.27
Мерное мерцание экранов. Успокаивающая зелень шкал. Тихое, по-деловому лаконичное перешептывание. Сосредоточенные лица. Едва слышный шелест синих одежд, гармонично вплетающийся в пчелиный гул механизмов.
На еженедельных беседах синева одежд слабо разбавляла общее одноцветье. Техникам некогда отвлекаться, у них своя работа, своя – особая миссия.
Да, важны аграрии, важны ткачи, важны текстильщики и куда уж важны – повара. Но техники – люди, поддерживающие жизнь, самое существование их мира. Отбирал их Эммануил с особой тщательностью, подолгу размышляя над каждой кандидатурой. Когда в твоих руках власть, любая власть, трудно оставаться тем же человеком. Власть – соблазн вседозволенности, безнаказанности, соблазн лишний раз дернуть, или напротив, отпустить нить судьбы. Особенно, если это судьба не твоя. Особенно, если тебе за это ничего не будет.
У техников – власть огромная.
Вот они – продукт его терзаний выбором – сосредоточенные, но без отрешения, сознающие собственную важность, но без надменности.
На шум открываемой двери, в сторону Эммануила, повернулось несколько лиц. Небрежный кивок, и они снова в работе.
Эммануил любил приходить сюда. Хотя бы потому, что на серьезных лицах не читалось почти привычного и такого нелюбимого благоговения, приторного до горечи обожания.
Не раз и не два, среди смутного шепотка за спиной отчетливо выделялось: «Учитель». Они называли его так, он сам называл себя так. Однако, каким тоном, с какими интонациями это говорилось… О-о, интонации, оскорбление – они превращают в шутку, а невинный упрек в смертельную рану.
Учитель все чаще говорилось таким тоном, как говорят: Бог.
Что ж, раньше, чем хотелось, но, видимо, пришло время уйти. Лучше раньше, чем позже.
Заразу обожествления следует пресечь. На корню. Тем более, этот корень – он сам.
***
Повышение нормы потребления кислорода связано с последней партией рабов, обусловлено особенностями их метаболизма.
Рекомендации: утилизировать всю партию (48 особей).
В тени деревьев
Сенью ободрен,
Могучий Горий
Расправляет члены…
- Погоди ты со своими стишками!
- А? – у него почти получилось, он почти вспомнил. Каприз старого, бывшего Декламатора. Сотни, тысячи стихов стерты из памяти без малейшего сожаления, а эти несколько строчек сказания о Горие не дают покоя, возвращаясь по нескольку раз в день, заставляя вскакивать ночами…
- Слыхал, что рыжий Туни говорит, - обломанный ноготь Айнута указал на двухъярусные нары, верхнюю половину которых оккупировал огненный Туни.
Инопланетянин всегда напоминал Ойтосу мукак – подвижных, крикливых попрошаек в изобилии водившихся в садах Хайлафа Багтуда.
Такой же непоседливый, громкий и… вороватый.
Свесившись с койки, удерживая равновесие коротким, толстым хвостом, бешено вращая круглыми глазами, Туни что-то горячо втолковывал прибывающим рабам.
- Хозяева не все одинаковые. Есть, которые хотят… помочь, - изо рта Айнута воняло, да и сам старик в последнее время все больше раздражал Ойтоса. Чернь она и есть чернь.
- Интересно как? Станут вместо нас к конвейерам? Или пойдут в Утиль?
Впрочем, разговоры о, так называемых, «добрых Хозяевах» уже с месяц ходили бараками.
Вроде бы где-то проводятся какие-то собрания, на которых Хозяева общаются с рабами, как с равными. Более того, обещают изменить существующее положение…
Ойтос не очень верил в подобные россказни. Жизненный опыт соглашался с хозяином. Кому как не ему, некогда владевшему сотнями невольников, знать отношение господ к слугам. Да, ты можешь выделять кого-то среди других. Ты можешь даже время от времени общаться с ним, вести философские беседы, почти как с равным… почти… стоит слуге оступиться, словом, делом, пол взглядом разгневать господина и бывший приятный собеседник превращается в грозного рабовладельца. Полновластного хозяина. Раб – вещь, как шкаф, халат или поношенный пояс. Не как драгоценная брошь – она стоит во сто крат дороже. У вещи нет чувств, эмоций, не может быть личности.
И с ней следует обращаться, как с вещью.
Таков закон.
Закон жизни.
А жизненные законы незыблемы. Что во дворце Хайлафа, что в бараках Ковчега.
- Ты не понимаешь! – обильно распространяя зловоние, шептал Айнут. – Надо только помочь им, потрудиться, совсем немного. И тогда – рожай, сколько вздумается, без утайки, без страха. Работать не надо. Старикам – почет…
Работать не надо… извечная мечтая черни. А того не понимают, что работать-то все равно придется. Не им, так кому-то. Иначе нельзя. Иначе не выживешь. И тогда, бывшие угнетаемые становятся ничем не лучше свергнутых угнетателей. А то и хуже.
Самые жестокие хозяева – бывшие рабы.
- Ты веришь в добрых Хозяев?
- Конечно, они есть, вон и Туни слышал…
Хозяева не могут быть добрыми – по определению. Сам статус хозяина мешает этому, как хвост Туни мешает ему носить штаны. То есть, оно, конечно, можно, но с нар уже не свесишься, удерживая равновесие. Да и в радости не особо помахаешь.
Так и хозяева. Возможно, они преследуют самые благородные цели, лелеют гуманные планы. Но… положение, пост Хозяина, начальника, руководителя – называй как хочешь, существа, которое заставляет других существ подчиняться, выполнять определенную работу… оказывать услуги… туманит цели, развеивает планы…
- Если Хозяева хотят что-то сделать для рабов, значит они хотят что-то сделать для себя, просто без рабов это сделать не могут.
Айнут, намереваясь выдать очередную фразу, замер с открытым ртом.
Низкий лоб пошел крупными складками, существенно помогая переваривать услышанное.
- Да ну тебя!.. – наконец нашелся сын горшечника.
***
От молитвы язык не заболит, поклоном поясницы не переломишь.
Из сборника «Устное народное творчество»
Завершал праздник относительно новый конкурс поэтов.
Помост, куда раньше поднимались выявлять физическое превосходство, заняли люди иного склада.
И здесь, Юрий Гопко был в числе первых.
Марта, стоя внизу, в толпе, не сводила с юноши глаз.
Как же он умен, высок, красив, талантлив… неужели другие не замечают этого… хорошо, что не замечают.
В финал вышло трое претендентов: бородатый дядька из цеха обслуги, тучная женщина из ткачих и Юра. Ее Юра!
