Алексей Шепелёв - Переплавка
— Ну это не битье, это не считается, — заявил Никита.
— А ты что думал, мы на операционном столе провинившихся рогами порем? — усмехнулся Стригалёв. — Нет, так у нас не принято, конечно… Ну, ладно, пошутили немного, теперь вернемся к делу. Значит, вторая проблема — это война. Может, приходилось слышать: "Всё для фронта, всё для победы!"?
— Конечно, приходилось, — ответил Валерка. — Это был лозунг во время Великой Отечественной войны. И потом ещё во время Четвертой Мировой.
— Ну а у нас это лозунг сегодняшнего дня. Так что вся наука сегодня в первую очередь работает на оборону страны.
— Мы понимаем. Мы ведь и не предлагаем, чтобы всё бросили и занимались нашими проблемами.
— Тогда остается только третья проблема.
Валерка ожидал, что врач приступит к рассказу о новой проблеме, но тот почему-то замолчал. Подросток хотел спросить, но не успел: постучали в дверь кабинета.
— Есть здесь кто-нибудь? — поинтересовался мужской голос.
— Минутку, ребята, — произнес хирург, вставая с дивана. — Подождите здесь.
Он вышел из комнаты в кабинет, притворив за собой дверь.
— Доктор Стригалёв — это вы?
Через неплотно прикрытую дверь было отлично слышно, о чем говорят в кабинете. Незнакомца ребята не видели, но по голосу у Валерки в голове вырисовывался образ волевого, уверенного в себе человека.
— Доктор Стригалёв — это я. С кем имею честь?
— Лейтенант Черешнев. Пришел поблагодарить вас за ребят.
— Ну, благодарить нужно прежде всего сержанта Верещагина. За то, что головы не потерял, первую помощь оказал как нужно. За то, что тащил Вихрева на себе, пока помощь не подоспела.
— У нас правило: спецназ своих не бросает.
— Вас вот благодарить надо, за то, что этому научили. Ну и мы, конечно, постарались, чтобы все не зря. У Верещагина рана не опасная, через недельку выпишем. Вихрова, конечно, придется лечить дольше, но худшее позади. Печень и кишечник зашили обошлись без массивных резекций… в смысле — сохранили всё, что можно было сохранить. С перитонитом, будьте уверены, справимся. Так что, если всё пойдет как должно, что не просто жить будет, а в стой вернется. Конечно, от осложнений зарекаться нельзя, но организм молодой, крепкий, должен справиться. Знаю я вас, краповых. С полсотни через мои руки прошло, не меньше. Скажешь такому — должен выздороветь, выздоравливает в срок.
— Ну если так, то и Вихров обязательно выздоровеет. Он парень ответственный. Ещё раз спасибо вам, доктор.
— Ещё раз — спасибо вам, лейтенант. И за то, что ребят выучили, и за то, что из беды выручили. Мне уж рассказали, как вы их под обстрелом в винтокрыл забирали. Умеете, выходит воевать. Даром что звёздочек у вас меньше, чем крестов.
— Звёздочки не кресты, их снимать можно. Одну сняли, две повесили. А вот то, что кровью добыто у нас пока ещё отнимать не положено.
— Лихо. Это выходит вас из майоров в лейтенанты?
— Выходит так.
— И а что же, если не военная тайна?
— Да какая уж тут тайна. За Раду.
— За Раду? Вы были в экспедиции Мурманцева?
— Если бы я там был, то мы бы с вами не разговаривали: живых там не осталось.
— Но в газетах писали…
Стригалёв оборвал фразу на полуслове…
— В газетах и книгах ещё и не то напишут. Бумага — она всё стерпит.
— Лихо вы… Не боитесь?
— Война, доктор, бояться отучает. Есть у нас такая поговорка: "Дальше фронта не пошлют, больше пули не дадут". А свою пулю каждый из нас поймать в любой момент может, как Вихров. Да и стыдно бояться-то. Перед оставшимися там, на Раде, стыдно. Сначала один гад положил их ради того, чтобы в герои выбиться, а потом другие их смерть в кормушку себе превратили.
— Значит, всё, что писалось про Раду — это неправда?
— Не всё. Экспедиция Мурманцева действительно нашла её первой. Рейдеры ултов появились, когда шла уже вторая стадия исследования, которая предполагает посадку. Они действительно оба сели, прежде чем вступить в переговоры. Не знаю, чем объяснить такую глупость, но то факт. Сели и потребовали от Мурманцева убираться прочь в течение пяти часов, обещая в том случае не открывать огонь. Очень похоже на то, что то была правда. Во всяком случае, это был шанс спасти корабль и людей. Но Мурманцев его не использовал. Да, его выставляли с Рады самой грубой форме. Что-то вроде: "Землянам шесть часов на свёртку лагеря и взлёт, слово чести — обстрела на взлёте не будет!" Но офицер потому и офицер, что в таких случаях держит себя в руках и помнит о том, что он служит России, а не своему самолюбию. Нервов не хватает — иди бумажки из папки в папку перекладывай, а не в командиры корабля дальней разведки рвись. Там работа поспокойнее и ответственность поменьше.
— Да, тут я вас понимаю, — согласился Стригалёв. — Человек, который отвечает за других не имеет права ставить свои эмоции выше этой ответственности. Сначала долг, потом — всё остальное.
— Вот именно. А Мурманцев то ли психанул как институтка, то ли по другой причине голову потерял, но упустил и второй свой шанс: влететь и уничтожить рейдеры на взлёте. Конечно, вероятность успеха была невелика: научно-поисковый корабль не корвет и даже не разрушитель. Но всё-таки плазменные орудия на нем имелись. Это был бы большой, но осмысленный риск.
— Но Мурманцев, насколько я слышал, организовал оборону лагеря. Прямо там, на поверхности Рады, вокруг корабля. И почти две недели отбивал атаки превосходящих сил противника.
— Я тоже слышал. Эх, если бы. Сами подумайте, кто будет, имея в своем распоряжении боевые рейдеры, устраивать двухнедельную пехотную атаку, пусть даже и располагая превосходящими силами. Зачем это ултам нужно было? И какой "укрепленный лагерь" выдержит бортовой залп? Мурманцев должен был понимать, чем это кончится. Но ничего не сделал, чтобы спасти людей. Для таких чем больше трупов — тем большие они герои. Сволочь! Улты просто взлетели и выжгли все дотла. А потом методично добили уцелевших. Землян они обычно в плен не берут. Ни нас, ни англо-саксов. И не только они. Это ещё с Первой Галактической повелось.
— Вы были там?
— В первом спасательном отряде. Наш бот сел рядом с местом посадки «Иркута». От него ничего не осталось. Ни-че-го. Только пепел. Ничего — и никого.
— А улты?
— Их не было. Как я понимаю, улетели сразу после того, как закончили зачистку. Понимали, что Раду им в тот момент не удержать, получить её они смогут только после победы в войне. Как и мы.
— Разве Рада сейчас нам не принадлежит?
— Официально да. Раз там нет ултов, то мы можем считать, что планета осталась за нами. Практически же она остается необитаемой: начинать колонизацию по ходу войны — безумие.
— Н-да… Я даже не подозревал…
— Вам хорошо. А я — знал. И наткнулся на одного… тылового. Рассуждал о том, какой Мурманцев герой… Памятник ему поставить, детей на его примере воспитывать. Полковник… в бою ни разу не был… Эта тварь по своей глупости и подлости ни за что ни про что положила русских ребят, втянула страну в войну, а ей памятник?! Ну вот я не выдержал, оставил этому тыловику память на морде. За тех, кто на Раде остался… Вот так вот был майор Черешнев, стал лейтенант Черешнев.
— Печальная история.
— История как история. Не такая уж печальная: друзья не бросили. Полковник Городов вот к себе взял. Мы-то с ним России не за звёздочки служим и не за памятники. Есть такая профессия — Родину защищать. Пользу можно приносить и здесь, на Сипе. Мурманцевым это, конечно, не понять, но они — не Россия.
Весь разговор был отлично слышен в комнате отдыха. И если Серёжка сначала горделиво посматривал на друзей, вот мол, какие у нас герои, то потом его начало бросать то в красноту, то в бледность. Собеседники словно демонстративно подвергали сомнению то, что было для мальчишки самым дорогим. При этом они вроде как подчеркивали свою любовь к Родине, но одновременно буквально втаптывали в грязь то, что для Серёжки от понятия Родины было неотделимым, без чего России не существовало.
В голове не укладывалось, как это Мурманцев — и не герой. Почему он должен был отдать ултам без боя Раду? Да, война, но ведь то война ради защиты того, что уже принадлежало России. Что может быть справедливее такой войны? И как можно сомневаться в таком герое? Конечно, Радославу Мурманцеву обязательно должен стоять памятник, и Серёжка бы обязательно приносил к его подножию живые цветы.
Мальчишка кипел, но сдерживался. Всё-таки говорил офицер, дворянин, просто так встревать в его разговор не полагалось.
Но после слов Черешнева о том, что "Мурманцевы — не Россия" Серёжка не выдержал. Не мог так сказать настоящий русский офицер. Пионер знал, что геройски погибший на Раде командир — родной дядя Игоря. Что же получается, если Мурманцевы, дворяне, выпускники Императорских Лицеев, отборные люди из отборного материала, которым открыты дороги к высшим должностям Империи, и — не Россия, то кто тогда Россия? И что тогда Россия?
