Люди и нелюди (СИ) - Романова Галина Львовна

Но несколько его соплеменников вдруг упали, как подкошенные. Один так и остался лежать, а двое других завопили от боли и ужаса. Еще несколько с недоумением и страхом рассматривали те места на теле, откуда вдруг пошла кровь, хотя никто не видел, как их кусали или кололи чем-то острым.

Буш почувствовал страх. Необъяснимый, идущий откуда-то из глубины темный страх… и одновременно ярость. Хотелось сорвать свой страх на тех, кто заставлял его бояться, из-за кого несколько охотников валяются на земле, перестав шевелиться и кричать. Хотелось бежать…

Но страх мелькнул — и пропал потому, что не все успели испугаться, а те, кто успел, сумели обратить свой страх в ярость, как и он. Дрожа от волнения и возбуждения, Буш видел, как вожак Хых зарычал и обрушил свою палку на палку ближайшего к нему двунога. Одним ударом он выбил оружие у противника, а следующим ударом по голове поверг того наземь. И он еще сражался, когда уцелевшие кинулись на двуногов.

Численное преимущество не помогло им. Да, несколько охотников валялись на земле, еще несколько корчились от боли, но остальные атаковали. А тот, кого поверг наземь Хых, тоже, наверное, был вожаком, потому что, лишившись его, двуноги быстро утратили способность к сопротивлению. Некоторые отступили сразу, другие еще пытались отбиваться, и всякий раз, когда они поднимали свои странные палки, раздавались знакомые хлопки и вспышки. Но никто из охотников больше не упал, хотя некоторые и почувствовали боль от невесть откуда взявшихся ран. Но это только добавляло остальные охотникам ярости и силы, и не успело сердце Буша стукнуть столько раз, сколько пальцев у него на руках и ногах, как все было кончено. Охотники преследовали двух последних двуногов, которые отчаянно спасались бегством. А остальные бродили на месте побоища, добивая оглушенных и подранков.

Буш выпрямился и, припадая на раненую ногу, заковылял к соплеменникам.

Когда его ударили по голове, Таний Те упал и на несколько секунд словно выпал из реальности. Когда же он пришел в себя и попытался встать, то глазам его предстала жуткая картина.

Десятка полтора чудовищ ростом примерно на полголовы выше любого человека, размахивая дубинами и камнями, атаковала группу поисковиков. Выглядели они так похоже на восстановленный снимок, что сомнений не осталось — это сородичи того самого существа, которое убило Сашия и Томию. Был ли среди нападавших сам убийца — увы, этого он узнать не мог.

Нескольких тварей удалось ранить, а кое-кого пристрелить — все-таки каждый из группы добровольцев умел обращаться с оружием! — но остальные, вместо того, чтобы разбежаться, кинулись в атаку. Камни они метали с удивительной меткостью, а дубинами били так, что Таний, казалось, чувствовал боль от ударов, сыпавшихся на остальных. Не обращая внимания на убитых и раненых, чудовища буквально растерзали почти всех его людей, кроме двоих из арьергарда, которые, не вступая в битву, сразу кинулись бежать.

У Тания мелькнула мысль по возвращении поднять вопрос о дисциплинарном взыскании трусам, но за ними почти сразу устремилась погоня. Бегали эти твари быстрее людей, и у безопасника не возникало сомнений в том, кто победит. Более того — если он не уберется отсюда сам, ему грозит та же участь.

Снова упав в траву, он пополз прочь, стараясь привлекать как можно меньше внимания. И «благодаря» так и не снятому шлему, глушащему лишние звуки, не сразу услышал шорох за спиной.

Глава 3

Пять земных месяцев спустя.

Георг знал, что рано или поздно это случится. Он ждал этого с того самого момента, когда ему приказали сдать оружие. Расставаясь с верным лазерником, он не чувствовал ничего, кроме удовлетворения — все происходит так, как и должно было случиться. И это его ничуть не волновало.

Потом были беседы, похожие на допросы и допросы, напоминающие доверительные беседы за рюмкой чая. Так, кажется, это называется, когда тебе помогают устроиться в уютном кресле и небрежным тоном предлагают выпить и расслабиться, попутно намекая, что прекрасно понимают, как ему тяжело. Многочисленные тесты, анализы и допинг-препараты, развязывающие язык, сменялись такими вот разговорами как бы ни о чем. Однако он знал, что каждое его слово записывается, каждый жест или взгляд фиксируется камерами наблюдения, а датчиков на него понавешали столько, что он боялся даже сесть.

Но Георга Ортса все это не слишком волновало. Да, сорвался. Да, поступил так, как подсказывали эмоции. А вы бы не сорвались? Вы не были там, господа штабисты! Вы сидите в своих мягких креслах, к вашим услугам послушные секретари, фильтрующие и обрабатывающие для вас информацию из внешнего мира, а, возможно, кое-что сочиняющие нарочно, чтобы держать вас в неведении. Вы понятия не имеете о том, что происходит снаружи. Вы сами когда последний раз хотя бы сдавали спортивные нормативы, не говоря уже о том, чтобы нацепить броню и побывать там, откуда вырвался теперь уже не старший, а младший лейтенант Георгий Ортс. И не сам он вырвался, а вы вырвали его потому что, видите ли, его поведение не вписывается в вашу уютную модель стерильного мирка. Он был на войне. На войне, понимаете? И поступал по законам военного времени, а не как волонтерка на курорте. Вы-то там были?.. Ах, были? Ах, даже довелось пострелять… И сколько десятилетий минуло с той поры, когда вы последний раз видели боевое оружие не на картинке? Есть, отставить ерничанье. Но вы побывайте там, где побывал он сам и, может быть, поймете, что он должен, мог и обязан поступить так, как считает нужным. Эти паршивые мартышки… прошу прощения, заблудшие овечки, конечно, овечки, только вооруженные до зубов всем, кроме морали и чести!.. Так вот, эти…знаю-знаю, бараны, все-таки они там в основном мужского пола, они с нами не церемонятся. Даже наоборот. Это мы, мать его, захлебываемся в своей гуманности, как в дерь… Прошу прощения, есть не выражаться!

Это продолжалось уже несколько недель. Он то торчал в одиночке сутками, то ходил с допроса на допрос. Ему ничего не говорили. Даже не намекали на то, что ждет в будущем. Просто пытались выяснить — почему он поступил так, как поступил. Может быть, принимал запрещенные препараты? Если так, кто ему их поставлял? Или дело в чем-то еще.

Они хотели разобраться. И разбирались. А Георг Ортс, засыпая в своем камере после отбоя и не зная, дадут ли ему проспать положенные шесть часов и не разбудят ли среди ночи, чтобы потащить на внеплановую «беседу», всякий раз проваливался в один и тот же сон.

Джунгли, сменяющиеся саваннами.

Саванны, сменяющиеся джунглями.

Горы, изрезанные ущельями. Поселки, прилепившиеся к склонам гор.

Города на равнине, превращенные в руины, где под каждым камнем может ждать засада, мина-растяжка или, в лучшем случае, случайно уцелевшие люди. Люди, озверевшие и напуганные настолько, что готовы стрелять даже в своих. Вот с этими бы людьми побеседовали господа штабисты прежде, чем обвинять его во всех смертных грехах. Просто посмотрели бы им в глаза, а уж потом думали. Сто к одному, что они поступили бы также.

А он… он просто поступил с их пленными так, как они поступали с нашими. Даже гуманнее. Эти хотя бы умерли быстро. Так за что его судить?

Он не знал, что происходит во внешнем мире, и был слегка озадачен, когда его, после целых двух суток безделья, внезапно повели… только не в привычную комнату для допросов, а заставили подняться на верхний этаж и перейти в другое крыло военно-тюремного комплекса. Там, предварительно обыскав и поставив на висок сдерживающий манок, втолкнули в кабинет, обставленный с неброской роскошью. Стол с набором техники, два кресла, пара встроенных панелей и шкафов, справа и слева две небольшие дверки, ведущие в соседние кабинеты.

И два человека. Один за столом, под портретом императора, а другой — в кресле рядом. И этого человека он меньше всего ожидал увидеть.

— Проходи, не стой у порога, Ортс, — сказал его бывший командир. Его, кстати, в тот день на базе не было.