Владимир Михайлов - Сторож брату моему
– Тонко сделано, – сказал он с уважением.
Действительно, узкая щель замочной скважины – и больше ничего.
– Вот вторая, – сказал он.
– И вот еще.
– Три замка, – сказал он и чертыхнулся.
– И ключи наверняка у разных людей. Тройной контроль. Да, они относились к этому серьезно.
– Интересно, – сказал он, – что там?
– Думаю, – сказал он, – что-нибудь знакомое.
– Предполагаешь? Или надеешься?
– Исхожу из того, что эта техника достигла пика в двадцатом – двадцать первом веках. И потом резко пошла на спад.
– Что ж, дай Бог, – и голос его дрогнул. – Дай Бог.
– Только как открыть? Тут и уцепиться не за что.
– Это мы откроем! – произнес он яростно. – Уж это-то мы откроем! Сейчас принесу инструменты.
Он вскоре вернулся с катерным набором.
– Что там? – спросил я.
– Все спят, – сказал он. – Кроме вахтенного.
– Ага, – сказал я.
– И она спит, – дополнил он. – Одна.
– Ну, знаешь ли… – сказал я.
– Виноват, капитан, – сказал я. – Ну, прикажешь начать?
Мы принялись за дело. При катере был хороший комплект инструментов, они уже помогли нам, когда мы вскрывали люк. Правда, тот замок был не столь сложен, сколь прочен, здесь же наоборот. Но мы и не заботились о целости замков. Лязг и грохот стояли такие, что я испугался, как бы ребята не разбежались спросонья, предположив, что начинается землетрясение.
Когда мы раскромсали второй замок, Уве-Йорген спросил:
– А ты думаешь, это там сохранилось?
– А что ему могло сделаться? Особой сырости нет. А там все должно быть на консервации.
– Ну, посмотрим, – пробормотал Рыцарь взволнованно. – Посмотрим…
И третий замок продержался недолго. Правда, нам никто не мешал взламывать, а на это замки не были рассчитаны.
Мы сняли железную панель. Она оказалась тяжелой и чуть не отдавила нам ноги. Мы едва удержали ее.
Все оказалось здесь. Блестя консервационной смазкой, они стояли в пирамиде, надежно закрепленные. Ниже, в выдвижных ящиках, оказались патроны.
Уве-Йорген схватил автомат и прижал к себе, как ребенка, не обращая внимания на жирный слой оружейного сала. Он баюкал автомат и пел песенку. В его глазах было вдохновение.
– Ну, – сказал он, – теперь-то мы наверняка спасем их, захотят они того или нет!
А я подумал: Земля, мы получили твой привет сквозь столетия, получили в целости и сохранности. Но до чего же странен этот твой привет, и мне не понять сразу, благословение это или же проклятие…
Уве-Йорген оттянул затвор и громко щелкнул им. Железные переборки глухо отразили лязг, как будто прозвучал отдаленный раскат грома.
* * *Наутро Уве-Йорген сразу же занялся приведением оружия в боевую готовность. Ребят он заставил помогать.
– Пусть привыкают к оружию! – сказал он мне.
Пусть привыкают, подумал я. Большой беды от этого не будет. Если выйдет по-нашему и мы эвакуируем планету, то им никогда больше не придется иметь дела с этими штуками. А если наша затея сорвется – тогда все равно. Тогда они не успеют…
Все же мне было не по себе. Но больше медлить я не мог.
– Отправляюсь на поиски того, настоящего леса, – сказал я Рыцарю.
– Лети, – не отвлекаясь от дела, согласился он. – А куда, ты знаешь?
– Ребята говорили, что знают направление и город, в котором вроде бы начинается тайная тропа.
– Возьми кого-нибудь из них, пусть покажет.
– Нет, – сказал я. – Мы ведь не знаем, что там за обстановка. Зачем впутывать ребят?
– Оружие возьмешь?
– Нет. Оно меня сразу демаскирует.
– Разумно, – согласился он.
– Так что пока командуй. И… знаешь что? – Я запнулся.
– Будь спокоен.
Собравшись, я подошел к Анне. Она с отвращением занимались стряпней.
– Я скоро вернусь.
– Да, – сказала она, словно бы мы сидели дома и я собрался на угол за сигаретами. – Только не задерживайся.
– Нет, – сказал я. – Туда и обратно.
Я сел в катер и поднял машину в воздух.
Глава тринадцатая
– Убийство! – сказал судья. – Покушение на убийство. В моем округе, в моем городе хотели убить человека! Мало тебе было прежних нарушений закона!
Судья постарел прямо на глазах. Шувалов смотрел на него и жалел; ученый и сам чувствовал себя до невозможности скверно, мелкая, подлая дрожь в руках никак не унималась. Ничто не могло сравниться по отвратительности с тем, что он сделал. Сейчас ему бы уже не решиться на это, но так было нужно. И надо довести начатое до конца: раз уж ты преступник, то и вести себя надо, как надлежит преступнику.
Беда была в том, что ни одного преступника Шувалов никогда не видел – лишь теперь он понял, что на Земле их, собственно, и не было, – и как должны они себя вести, не знал. Поэтому сейчас он лишь хмуро покосился на судью и, сделав над собой усилие, сказал:
– Молчи. Но то я убью и тебя тоже.
Но судья даже не обратил на его слова внимания. Он был слишком взволнован и занят своими мыслями. И бегал по комнате, размахивая руками.
– Ты сделал себе очень плохо! – воскликнул он, остановившись перед Шуваловым. – Ах, как плохо!
Ему было искренне жаль преступника.
– Я могу всех убить! – заявил преступник.
Судья отмахнулся.
– И мне ты сделал плохо, – уныло сказал он. – Что будет?
И в самом деле, какое скверное положение!
Если бы судья отправил преступника в столицу сразу же, когда тот был уличен в нарушении Уровня, все обошлось бы. Не было бы никакого покушения.
Теперь поздно. Покушения на убийство не замолчишь.
Если бы он еще оказался сумасшедшим!
Но врачи, столь уверенные прежде, теперь задумчиво покачивали головами. Да, конечно, есть много причин полагать так, говорили они. Но есть не меньше и поводов для сомнений, говорили они же.
Надо было что-то предпринять, пока негодный преступник не натворил чего-нибудь похуже. Хотя что может быть еще хуже, судья не знал и боялся об этом думать.
Судья категорически потребовал, чтобы врачи вынесли определенное суждение: да или нет. Спятил преступник или же здоров.
Но врачи хитрили, недоговаривали. Заявили, что не могут взять на себя такой ответственности. Надо, мол, показать в столице.
Это, как понимал судья, означало, что они в глубине души считают неизвестного здоровым, но не хотят ему зла. Это было естественно, но судье от этого легче не становилось.
Он едва удержался, чтобы не накричать на них.
В столицу-то можно было и сразу отправить!
И все же самое плохое было в другом.
Самое плохое было вот в чем: врачи, простодушные, поверили, что человек этот прибыл действительно оттуда, откуда говорил. Издалека. Откуда-то со звезд. Поверили потому, что он так рассвирепел.
Почему, ну почему в его округе должны начаться такие несусветные разговоры?
Судья снова остановился перед преступником.
– Зачем же это ты, а? – спросил он.
Шувалов подумал. Говорить правду было нельзя.
– Просто так, – сказал он и пожал плечами.
Теперь судья испугался по-настоящему.
– Придется везти тебя в столицу.
Шувалов кивнул и сказал:
– Вези.
Судья вздохнул и крикнул во двор, чтобы закладывали.
* * *Вот это был город так город!..
Странно, если вдуматься. Что вызвало восторг? Гладкие, не булыжные, а тесаного камня мостовые, приподнятые тротуары, дома до пяти этажей – каменные, хотя встречались и деревянные в один и два этажа; это, что ли, восхитило? Или ладные экипажи на улицах, гладкие лошади? Или множество людей?
Как могло все это произвести хоть какое-то впечатление на прибывших с Земли, где стояла, вертелась, парила, летала могучая техника, где и дома стояли, висели, парили, погружались в океан, где по поверхности почти и не ездили больше, но летали по воздуху, потому что так было быстрее, спокойнее, приятнее, безопаснее… Ведь такая древность была тут по сравнению с планетой великой технической цивилизации!
Наверное, дело было в том, что они – те, кто восхищался, – сами к земной цивилизации не принадлежали, ее величие – если только оно действительно существовало, а не было придумано – ими не ощущалось, не воспринималось, как нельзя воспринять, оценить всю огромность башни, стоя вплотную к ее подножию. И другая причина заключалась, конечно, в том, что на Земле, современной Земле они пробыли не так уж долго, не успели как следует осмотреться – и снова покинули ее, канули в пространство, и те, земные, впечатления подернулись уже дымкой, а эти, здешние, были свежими. Так что, пожалуй, не столь уж удивительно, что Георгий и Питек, идя по улице, украшенной вывесками и красивыми масляными фонарями, искренне восхищались тем, что видели окрест.
Особенно тронуло их одно событие: по тротуару шли детишки – совсем маленькие детишки, десятка два; их вели две серьезные, исполненные достоинства женщины, и прохожие добро смотрели на них, а дети болтали, а иные шли важно, солидно, а кто-то сосал – видно, конфету, но о конфетах эти двое землян не знали. Георгий и Питек остановились, пропуская детишек мимо, а потом обернулись и проводили их взглядами, и Георгий сказал:
