Александр Зорич - Завтра война
Выглядеть дураком не хотелось — ни в глазах Виолетты, ни в своих собственных. И Эстерсон убежденно выпалил:
— В вашем вопросе, Виолетта, уже содержится ответ. Действительно, жизни я не видел. На Церере я даже начал думать о себе, как об умершем при ясном сознании. Так вот, можете считать, что я решил родиться повторно.
— Но что же именно вы намерены делать на Фелиции?
— А какие могут быть намерения у младенца, который только-только родился?
Ответ Эстерсона возник сам собой, из самой логики разговора. И вроде бы инженер не вкладывал в него никакого особого смысла. На деле же ответ оказался пророческим.
Любые намерения новорожденного — ничто по сравнению с волей его родителей и нянек. Эстерсон, покидая «Бэкон», отдавался воле стихий Фелиции и существ, ее населяющих. Он даже не подозревал, что там, на этом с виду крохотном розовато-голубом шарике, от его желаний будет зависеть совсем немногое. И что жестокая логика естественного отбора заставит его карабкаться вверх по ступеням чуждой социальной иерархии только ради того, чтобы на середине восхождения оказаться в темном мавзолее «рикуин» в виде хладного, бездыханного трупа.
Станислав Пес был в ярости. Капитана Фрина ему схватить так и не посчастливилось.
Втайне Эстерсон был рад за хозяина «Бэкона»: если в нем, хладнокровном шведе, непривычный Х-переход освежил паттерн сексуальности, то в более бойком поляке, кажется, лишь усилил паттерн насилия. Небось Пес застрелил бы сейчас Фрина без предупреждения.
— Чтоб ему сдохнуть без последнего причастия!!! — исторг из себя Пес самое страшное проклятие, до которого смог додуматься.
— Это уже не играет роли, — успокоил его Эстерсон. — Бежим скорее к левому шлюзу!
— А если эта свинья выстрелит нам в спину?! — не унимался Пес. — Надо перебить здесь всех! А напоследок, перед самым отлетом, направить корабль в атмосферу Фелиции. Чтобы сгорел без остатка! Иначе нас начнут искать — и найдут. Мы не должны оставлять ни свидетелей, ни следов!
Эстерсон оценил ситуацию. В руках у Песа пистолет — и куда более мощный, чем у него. С реакцией у поляка тоже все в порядке. Скрутить его и дотащить до истребителя никак не выйдет. Но и переубедить, призывая к гуманному обращению с заложниками, не выйдет и подавно!
Ведь, откровенно признаться, хотя предложенные паном Станиславом действия и являлись гнусным преступлением, из соображений здравого смысла именно так и следовало поступить беглецам: заметая следы, уничтожить корабль вместе со всем экипажем.
Дело запахло жареным. Пес жаждал крови. И тут Эстерсон придумал великолепную святую ложь:
— Пан Станислав, уничтожим мы «Бэкон» или нет — значения не имеет. Все равно в концерне уже знают о том, что мы здесь. Разговаривая с «Диотимой» у входа в восьмую шахту, я имел неосторожность брякнуть: «Чтобы поцеловать меня в жопу, Марио, прилетай на Фелицию». Увы, я проболтался, как последний скаут. Сделанного не воротишь. Идемте же!
— Какой же вы идиот, Эстерсон, — вдруг успокоившись, тихо сказал Пес. — Столько усилий пойдут насмарку ради красного словца!
— Не волнуйтесь, пан Станислав. — Эстерсон доверительно положил ладонь на плечо своему буйному напарнику. — Человек на планете — это вам даже не иголка в стоге сена. Это бактерия в куче навоза высотой с египетские пирамиды. Нас не найдут.
Дальше действовали по плану Эстерсона.
Вернулись в истребитель.
На этот раз магическая кнопка «Взлет» работать отказалась наотрез — для автопилота еще не было создано программ на случай старта с предварительной расстыковкой. Но Эстерсон, стиснув зубы, кое-как отошел от шлюза на ручном управлении и запустил маршевые двигатели.
Эстерсон, правда, малость не рассчитал с мощностью. «Дюрандаль» рванул с места, ожег выхлопом антенны на борту контейнеровоза и понесся в направлении, полностью противоположном Фелиции.
Пришлось закладывать крутой вираж. Эстерсон снова не рассчитал. Пес, болтающийся в кессонном лазе, заорал от нестерпимых перегрузок. У Эстерсона потемнело в глазах.
Но это было только началом неприятностей.
Хвостовое оперение вдруг озарилось ядовито-зеленой вспышкой. Всмотревшись в экран заднего обзора, Эстерсон обнаружил, что вертикальное оперение истребителя снесено примерно на треть высоты.
Пушки «Бэкона»! Как он мог о них забыть!
Трясущимися руками включил щит.
Перейдя в режим максимального увеличения, он разглядел, что теперь четырехпушечная башня на «Бэконе» вращается, наводясь вслед за движущимся истребителем, да и сам контейнеровоз тронулся с места. Он подрабатывал ориентационными и маневровыми двигателями, преследуя «Дюрандаль» и одновременно проворачиваясь вокруг продольной оси так, чтобы истребитель все время находился в конусе обстрела башни.
Что конкретно происходило на борту «Бэкона», Эстерсон не знал и знать не хотел. Но догадаться было несложно. Скорее всего Фрин освободил трех членов экипажа из правого шлюза, отправил кого-то из них комендором в башню, а сам присоединился к Виолетте в ходовой рубке с целью во что бы то ни стало отомстить проклятым террористам.
Отомстить, однако, теперь было непросто. Рентгеновские лазеры неизменно встречали неодолимую преграду в виде щита, озаряя пространство яркими вспышками. Эстерсону оставалось лишь надеяться, что энерговооруженности машины хватит, чтобы питать генератор все то время, которое оставалось до входа в атмосферу.
Атмосфера! О боже…
Ведь этот проклятый истребитель при включенном защитном поле еще ни разу не удавалось благополучно посадить на планету с атмосферой!
А может быть, «Бэкон» отстанет от них настолько, что щит удастся без опаски выключить?
Да ни за что! Это только в сравнении с дальнобойными и сверхдальнобойными средствами космического нападения малокалиберные рентгеновские лазеры называют «оружием ближней обороны». Но даже «ближнюю оборону» они могут осуществлять на дальностях в сотни тысяч километров.
Вдобавок «Бэкон» тащится за истребителем по пятам. А значит, комендор контейнеровоза сможет поджарить «Дюрандаль» даже в верхних или средних слоях атмосферы Фелиции. И только когда истребитель уйдет на высоту менее пяти километров, та модель лазеров, которая установлена на контейнеровозе, начнет терять убойную силу залпа.
Итак, выбора нет. Почти до самой поверхности планеты он обречен идти с включенным генератором щита.
Вот они, главные испытания шестого прототипа «Дюрандаля»! Если ему удастся совершить посадку, значит, истребитель можно ставить на поток. Потому что в прочих отношениях модель превосходна.
Эстерсон вспомнил изматывающий западный ветер над патагонским полигоном.
Вспомнил смешные, торгашеские молитвы Марио.
Блекнущую хризантему в голубом небе — все, что осталось от пятого прототипа. И свои бесстрастные, сухие слова:
«… Вы хотите, чтобы истребитель сохранял неуязвимость и при атмосферных полетах. Но ведь мы видим: защитное поле изменяет параметры турбулентности и обтекание корпуса воздушным потоком принимает принципиально иной характер. Это фатально сказывается на прохождении аппаратом атмосферы, и хотя я неоднократно…»
Да, конечно, истребитель доработан. Устранен тот глупый баг с прожиганием свища. В сотый раз пересчитана компоновка и балансировка несущего планера.
Сверх того, механизация несущих поверхностей доведена на «Дюрандале» до девяноста процентов. Образно говоря, у этого образца уже не классические горизонтальные плоскости и аэродинамические рули, а крылья бабочки, покрытые множеством независимых чешуек. Каждая из них способна менять свое положение оптимальным образом, компенсируя иррегулярности вихревых потоков.
И все-таки…
Эстерсон боялся. Боялся как никогда в жизни.
Он закрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул. Во рту пересохло.
Ужасно хотелось пить. После выхода из своих апартаментов на «Боливаре» Эстерсон не промочил горло ни одним глотком воды.
Писать, кстати, хотелось еще сильнее, чем пить. Эстерсон забеспокоился, как бы это его желание не удовлетворилось самопроизвольно.
Безукоризненная чернота небес едва заметно затуманилась. Одновременно с этим началась тряска — пока еще легкая.
— Что за чертовня? — сквозь усиливающийся треск в переговорном устройстве донесся до Эстерсона первый за все время полета вопрос Песа.
— Мы вошли в верхние слои атмосферы. Постепенно гасим скорость на глиссаде.
— Тут трусит так, что… тысяча чертей… чуть не откусил себе язык…
— Держитесь, пан Станислав. Ерунда осталась.
— Маловато в вашем голосе… уверенности… черт, опять…
— Лучше помолчим, пан Станислав.
Болтанка усилилась настолько, что теперь и Эстерсону было нелегко разговаривать без риска прокусить себе щеку или язык.
