Дары инопланетных Богов - Лариса Кольцова
— Он? Никогда.
— Открыл бы. У нас есть меры воздействия.
— Пытки? — ужаснулась Нэя.
— Мы что дикари, как вы? Особые препараты снимают контроль над речевыми центрами. Человек говорит всё, что знает.
— Ты абсолютно не представляешь себе, кто таков Тон-Ат. Он не позволил бы тебе заманить себя в ловушку, а вот сам ты с лёгкостью попал бы туда, откуда не возвращаются. Ты очень самонадеян.
— А ведь что-то же и почувствовал я тогда…
Осколки прошлого, ранящие и в настоящем
…Они пришли с Гелией узнать об Азире. Если бы не ребёнок, которого она вынашивала. Его корёжило от всей той чудовищной ситуации. Но Азиру было необходимо вернуть в элементарное хотя бы чувствование и адекватное восприятие окружающего. И ребёнок не вызывал никаких эмоций, он был её частью, ему не только ненужной, но и вызывающей физическое отвращение. Он видел, как милая и добрейшая пожилая женщина, обняв Азиру как свою родную, привела её к Тон-Ату. Волосы Азире забрали в пучок, а худенькое, казавшееся треугольным лицо с испуганными глазами, ничего не видящими вокруг, не вызывало сострадания. Гелия глядела с нескрываемым страхом. Сам Тон-Ат смотрел на пациентку со спокойным вниманием и свысока, как директор школы на неумного, но хорошо известного ученика. Так же он встретил и их с Гелией. Без всякой личной эмоции. Уйди они, и он забыл бы их через минуту. Он даже не пригласил их сесть, развалившись на своем сидении и задумчиво уйдя в себя. Короче, мэтр из высших сфер недосягаемого ни для кого профессионализма. Высокомерный и разительно-утончённый одновременно. Безусловно, умнейший тип. Не придерёшься ни к чему, хотя и задевает
Рудольф сел первым, напротив, не думая его и смущаться. А Гелия отошла в сторону к старушке, прислуживающей старому врачу. Гелия что-то зашептала Азире, гладя её засаленную и зализанную головёнку. Ничем уже не напоминала она ту красотку из «Ночной Лианы» с её роскошными длинными волосами, осыпанную ими, как и искрами молодости, довольством собой и всем на свете. В клинике же к нему вывели существо неопределимого пола и возраста. Светло серая туника скрывала её тело широким и бесформенным покроем, торчали лишь её похудевшие, но стройные голени и ступни, обутые в плетёные раззолоченные туфельки. Сами туфельки были из её прошлой и разгульной жизни. Было странно, что эта женщина будила в нём столько желаний и давала столь острую радость телу. А гордый дух и светлый ум не принимали участия в их взаимных увеселениях никогда, так он себя пытался обелить, защитить от угрызений совести. Старался не глядеть. Азира всё равно его не узнавала. А старик взглянул ему навстречу так, будто знал его давно, даже не потрудился изучить, хотя бы исподтишка, как было бы уместно с незнакомым посетителем. С Гелией же врач был знаком и прежде. Как психиатра его интересовали только больные, те, кто в нём нуждались. Азиру увели в её палату, а Рудольф с Гелией остались в кабинете Тон-Ата.
Едва Гелия подошла к владельцу лечебницы, как тот прикоснулся к её руке, что, несомненно, являлось знаком его приветствия ей. Был он весьма странно одет, будто добыл своё декоративное одеяние в театральной костюмерной, напоминая важным и помпезным видом земного японского императора времён далеких и сказочных. На его атласном по виду халате-тунике, с отворотами светлыми и безупречно чистыми, были вышиты птицы, большие как драконы, но с человеческими красивыми лицами бесполых существ, летающих над условной природой. Вышивка мерцала радужными переплетениями нитей с вкраплениями кристаллической крошки, и казалась выпуклой, нереально объёмной и живой.
— Красивая у вас одежда, — первое, что он сказал старику.
— Жена вышивает, — ответил он, — её руки обладают волшебным даром.
— Любит вас, если так старалась.
Старик промолчал, глядя всё также отчасти и безлично, как учитель на детей, от которых устал. — Это её птицы счастья, или вернее, её мечты о счастье. Она верит, что они унесут её в будущее.
— То есть? С вами она несчастлива?
— Почему же. Одно другого не отменяет. Счастье настоящего и мечты о счастье будущем.
— Ваша жена молода?
— Она в совершенных летах. — Седая грива, откинутая назад, открывала высокий лоб. Умные глаза смотрели иногда с пронзительной цепкостью, но как бы меркли, едва Рудольф ловил взгляд старика.
— Вы жестокий человек, — брякнул целитель, но без особого чувства, а лишь констатируя сам факт, вернее диагноз, который и поставил больному. — Зачем вы так изувечили несчастную женщину? Жертву этой жизни, её порождение. Вы хотели идеал? Здесь? Но вы раскурочили бы и идеал. Зло было не в ней, а в вас, — оставаясь спокойным, произнёс старый врачеватель в сторону окна.
— Обо мне потом. Её вы исцелите? Вам же заплатили сверх возможного и щедро.
— Интересный сам по себе случай. И я не всякого лечу даже за большие деньги. Иных и бесплатно, если считаю это нужным.
— Нужным для кого? Для больного или для вас?
— Мне лично ничего от людей не нужно. Хотя иногда они и вызывают острый интерес. Вот вы, например.
— Я к счастью не больной, и уж тем более не ваш пациент.
— Не могу ни согласиться с очевидным. Чего ж и пришли? Разве я приглашал? Я дружен с Гелией, но не припомню, чтобы с вами.
— Так я её муж. Она одна боялась сюда соваться.
— Муж? Проходили вместе обряд зажигания зелёного огня в Храме Надмирного Света?
Он засмеялся, — А вы со своей молодой женой?
— Нет, — ответил он искренне, — Я, в смысле посещения Храмов, человек неподходящий. К чему бы лицедействовать там, где для других всё проникнуто священным духом, чистотой веры.
— Вот и я точно такой же.
— В противном случае я бы и не понял, к чему вам, имея рядом такую женщину как Гелия, бродить по «Ночным Лианам» в поисках особых дев…
— А! Знаете и подробности. Гелия рассказала? А она вам не рассказала, как она сама же и предлагает мне вместо себя тех, кого вы назвали «особыми девами»? Конечно, я себя не оправдываю, только вот ни времени, ни возможности у меня нет для поисков настоящей жены, с которой я точно пошёл бы в Храм Надмирного Света. Не лицедействовать, а искренне желая ей, да и себе, счастья. Не всем же, как вам, вышивают птиц счастья…
Лёгкий ветер колыхал штору за спиной старого шамана, тёмно-голубую, и само бронзовое лицо старика будто отливало голубизной. Глаза были
