Андрей Ливадный - Восход Ганимеда
— Я пытаюсь вытеснить ее прошлое, — ответил Вадим, тоже потянувшись за сигаретами. — Ведь нам нужен послушный исполнитель, не так ли? По своему внутреннему, анатомическому строению она, без детальных исследований, вполне тянет на понятие «машина». Но ведь этого мало, верно? Она ведь должна еще и действовать адекватно, как положено машине.
— Ты что, зомбируешь ее, что ли? — насторожился Барташов.
Колышев хмуро посмотрел на генерала, а потом вдруг устало улыбнулся, сокрушенно покачав головой.
Как бы ни пыжился Барташов, но он был очень далек в своих представлениях от понятия «наука».
— Извините, Николай Андреевич, но вы насмотрелись дешевых американских фильмов. Все, о чем вы думаете, лежит в области фантастики. Подозреваю, что Колвин уже говорил вам нечто подобное, верно?
— Ну, допустим, — хмуро ответил Барташов.
— Зомбировать человека, конечно, возможно… Но только на короткий срок и с тяжелыми последствиями для испытуемого, — объяснил Колышев. — Это делается при помощи препаратов. Простейший пример — наркотики. Накачай человека галлюциногенами и дай решительную установку на какое-либо действие — и он совершит его, без разницы, будь то убийство или посадка дерева Но он будет при этом абсолютно невменяем, некоммуникабелен и т. д. Это ведь не наш с вами случай, согласитесь?
— Естественно.
— Значит, это отпадает. Сами видите, Николай Андреевич, нам нужно, чтобы на испытаниях она действовала КАК РОБОТ. Для этого недостаточно загипнотизировать ее либо просто накачать всякой дрянью. Ей придется действовать в условиях боевых испытаний, а значит, реагировать на ситуацию, принимать неординарные решения.
— Ближе к делу, Вадим.
— Я и так близко. Давайте возьмем хотя бы вас. Вы помните свое далекое прошлое?
— Смутно, — признал Барташов.
— А можете сейчас определить ту грань, где кончается «четко» и начинается «смутно»?
— Ну, не знаю… Основные события последних лет я помню очень хорошо, а потом кое-что начинает стираться, тускнеть… Что, намекаешь на склероз?
— Да нет. Дело не в склерозе. Дело в замещении информации. Старое, отжившее, уходит назад, в так называемую подсознательную, долгосрочную память. Новые события и впечатления занимают место старых. Это естественная функция нашего мозга. Если помнить все, то неизбежна перегрузка, срыв… Таким образом организм как бы защищает сам себя.
— Понял, — ответил Барташов. — Давай дальше.
— В случае с Ладой я решил действовать так, — у нее есть прошлое, которое нам совершенно не нужно, но нет никаких профессиональных навыков, которые она должна будет продемонстрировать. К тому же доминантой ее воспоминаний, внутренней привязанностью, так сказать, является Антон Петрович Колвин. — Вадим погасил окурок и пояснил: — Чтобы вытеснить его из сознания Лады, а также ввести ей новый «смысл жизни», я решил прибегнуть к методу «замещения информации». Я сознательно перегружаю ее мозг, используя при этом специально разработанные программы компьютерного воздействия. Вся информация, которую она получает сейчас, касается исключительно войн, истории, правил этикета, инструкций по выживанию, немного искусства, чтобы она могла в нем ориентироваться, и, естественно, все мыслимые виды вооружений, их устройство, принципы действия и особенности применения. Она сейчас получает именно те узкоспециализированные знания, которые будет обязана продемонстрировать. Но объем информации столь велик, что ее мозг уже начал защищаться — он старается ее забыть. Все, что она сейчас узнает, фактически сразу же отходит на второй план, сбрасывается на уровень подсознания. Новые впечатления постоянно отодвигают старые, глубже и глубже, но информация идет по определенной схеме, которая закольцована мной… — При этих словах губы Вадима исказила усмешка, которая внимательно слушавшему его Барташову вдруг показалась жутковатой в контексте того, что излагал Вадим… — Пройдет еще немного времени, и, бросая взгляд в свое прошлое, то есть в те впечатления, что ее мозг сбросил, отодвинул назад, она увидит там… — Колышев сделал многозначительную паузу, — она увидит только то, что давал ей я! — не скрывая торжества, заключил он. — При таком объеме перекачки информации Колвин, травма, да и вся ее прошлая жизнь вскоре попросту исчезнут, потонут в потоке новых впечатлений, превратятся не больше чем в миражи, прячущиеся где-то в неизмеримом прошлом…
Барташов некоторое время молчал, покусывая фильтр погасшей сигареты.
В голове генерала роились разные мысли. Он действительно действовал жестко, но без личной корысти, если моральное удовлетворение от содеянного не причислять к категории оплаты за труд. Барташов был искренен, когда сокрушался по поводу упрямства Колвина и его негативных оценок перспективы создания робота, способного подменить собой живых бойцов…
Сейчас Николай Андреевич не мог разделить профессионального восторга Вадима. То, что делал этот несомненно талантливый парень, давно уже перевалило за грань фола, но и Барташов к этому моменту набедокурил столько, что пути назад или в сторону уже не было… Действовать до конца, во что бы то ни стало втереть очки представительной комиссии, а уж потом озираться по сторонам и начинать анализ собственных действий — где прав, где не прав, где попал в точку, а где промахнулся…
— Вот что, Вадим… — Он щелкнул зажигалкой, прикуривая погасшую сигарету с изжеванным фильтром. — Ты смотри не перегни палку. Я, конечно, со своим уставом в твой монастырь не лезу, но все же помни — от ее здоровья в конце концов зависят наши жизни.
Колышев, который после своей речи подспудно ожидал от генерала если не аплодисментов, то хотя бы открытого одобрения, встретил его слова достаточно сумрачным взглядом.
Он вообще не понимал логики Барташова. Его истовая убежденность в правильности своих действий казалась ему граничащей с абсурдом или помешательством. Генерал заботится о Ладе и делает это, судя по его словам, вполне искренне, но разве не он замыслил ту самую операцию в парке, фактически подписав ей смертный приговор, лишь затем, чтобы заставить Кол-вина действовать?
Ему были непонятны такие, как Барташов. Патриоты, наделенные властью маленьких божков на своем узком участке жизненного фронта, — они перетасовывали жизни людей с легкостью, какой бы позавидовал натуральный бог, и при этом чувствовали себя нормально… Посылали солдат в бой невесть за чьи интересы, а потом приезжали в госпитали к раненым и с отеческим видом подходили к койкам, не отводя взгляда от бледных, обескровленных лиц, освещенных вспышками от фотокамер многочисленных репортеров из свиты… Как эти люди, наделенные властью от государства, вскормленные им, могли сочетать в себе данные противоположности и жить с осознанием исполняемого долга, для Вадима оставалось загадкой.
Он сам мыслил несколько иначе. Уже, что ли. Осознавая, что совершает переворот в науке, а быть может, и в обществе, он отдавал себе отчет в тех достаточно грязных методах, которыми пользовался, и не позволял себе запутаться в наивной вере в чье-то последующее благо. Нет. Он шел жестоким, опасным путем во имя собственного благополучия, ибо его богом были деньги. Деньги и страх — вот что толкало его вперед и вперед, от одного эксперимента к другому…
— Я понял вас, Николай Андреевич… — нарушил он затянувшуюся паузу. — Не волнуйтесь, все под контролем. Скоро она начнет мыслить как хорошая боевая машина, станет жить и грезить только этим понятием, и тогда я смогу ослабить прессинг на ее мозг. Все будет нормально.
— Добро. — Барташов встал и протянул руку. — Давай, Вадим, нам не так много осталось продержаться. А потом будет все — и официальное финансирование, и новые погоны, и возможность отдохнуть, между прочим. А пока — рой землю, но через месяц она должна быть готова. Ты понял? — еще раз переспросил он, отнимая ладонь.
— Да ясно все. Будем работать.
* * *На старом полигоне, расположенном в трех километрах от поселка Гагачий, вот уже несколько дней наблюдалось не свойственное ему оживление. Сюда то и дело подъезжали машины, солдаты в форме внутренних войск обновляли один из огневых рубежей. Вдали в поле мерцала сварка — там спешно сооружали макеты бэтээров. Тихо постанывали поржавевшие тросы лебедок, натужно наматываясь на побитые коррозией барабаны. Сюда возвращалась жизнь. Наблюдательную будку, расположенную сразу за огневым рубежом, заново покрасили и остеклили.
Начинался август. Лето стояло жаркое, и трава кое-где уже пожелтела, подпаленная, высушенная немилосердным в этом году солнцем.
В один из таких дней на дороге, ведущей к полигону, появилось несколько «Волг» в сопровождении бортового «Урала».
Оцепление выставили еще за несколько часов до прибытия машин. В ближайших перелесках солдаты внутренних войск заворачивали назад вышедших по ягоды дачников из окрестных деревень. Те, привыкшие за последние годы к полному запустению полигона, пробовали что-то доказывать, но в конце концов поворачивали назад, мысленно бранясь на возвращение старых времен, когда в окрестные леса невозможно было попасть без специальных пропусков и проверок.
