Обитаемый остров - Аркадий Натанович Стругацкий
— Господин Панди, — сказал он, — а хонтийцы — это всё выродки, вы не слыхали?
Панди глубоко задумался.
— Как тебе… понимаешь… — произнёс наконец он. — Мы в основном насчёт выродков как городских, так и диких, которые в лесах. А что там в Хонти или, скажем, ещё где, — этому, наверно, армейцев обучают. Главное, что ты должен знать, что хонтийцы есть злейшие внешние враги нашего государства. До войны они нам подчинялись, а теперь злобно мстят… Вот и всё. Понял?
— Более или менее, — сказал Максим, и Панди сейчас же закатил ему выговор: в Легионе так не отвечают, в Легионе отвечают «так точно» или «никак нет», а «более или менее» есть выражение штатское, это капраловой сестрёнке можешь так отвечать, а здесь служба, здесь так нельзя…
Вероятно, он долго ещё разглагольствовал бы, тема была благодарная, близкая его сердцу, и слушатель был внимательный, почтительный, но тут вернулись господа офицеры. Панди замолчал на полуслове, прошептал «смирно» и, совершив необходимые эволюции между столом и железной табуреткой, застыл. Максим тоже застыл.
Господа офицеры были в прекрасном настроении. Ротмистр Чачу громко и с пренебрежительным видом рассказывал, как в девяносто шестом они лепили сырое тесто прямо на раскалённую броню и пальчики облизывали. Бригадир и штатский возражали, что боевой дух боевым духом, но кухня Боевого Легиона должна быть на высоте, и чем меньше консервов, тем лучше. Адъютант, полузакрыв глаза, вдруг принялся цитировать наизусть какую-то поваренную книгу, и все замолчали и довольно долго слушали его со странным умилением на лицах. Потом адъютант захлебнулся и закашлялся, а бригадир, вздохнув, сказал:
— Да… Но надо, однако, кончать.
Адъютант, всё ещё кашляя, раскрыл папку, покопался в бумагах и произнёс сдавленным голосом:
— Орди Тадер.
И вошла женщина, такая же белая и почти прозрачная, как и вчера, словно она всё ещё была в обмороке; но когда Панди, по обыкновению, протянул руку, чтобы взять её за локоть и усадить, она резко отстранилась от него, как от гадины, и Максиму почудилось, что она сейчас ударит. Она не ударила, у неё были скованы руки, она только отчётливо произнесла:
— Не тронь, подлец! — обошла Панди и села.
Бригадир задал ей обычные вопросы. Она не ответила. Штатский напомнил ей о ребёнке, о муже, и ему она тоже не ответила. Она сидела выпрямившись; Максим не видел её лица, видел только напряжённую, худую шею под растрёпанными светлыми волосами. Потом она вдруг сказала спокойным низким голосом:
— Вы все отъявленные мерзавцы. Убийцы. Вы все умрёте. Ты, бригадир, я тебя не знаю, я тебя вижу в первый и последний раз. Ты умрёшь скверной смертью. Не от моей руки, к сожалению, но очень, очень скверной смертью. И ты, кровавый подонок. Двоих таких, как ты, я прикончила сама. Я бы сейчас убила тебя, я бы до тебя добралась, если бы не эти подлецы у меня за спиной… — Она перевела дыхание. — И ты, черномордый, пушечное мясо, ты ещё попадёшься к нам в руки. Но ты умрёшь просто. Гэл промахнулся, но я знаю людей, которые не промахнутся…
Они не перебивали её, они внимательно слушали. Можно было подумать, что они готовы слушать её часами, а она вдруг поднялась и шагнула к столу, но Панди поймал её за плечо и бросил обратно на сиденье. Тогда она плюнула изо всех сил, но плевок не долетел до стола, и она вдруг обмякла и заплакала. Некоторое время они смотрели, как она плачет. Потом бригадир встал и приговорил её к уничтожению в сорок восемь часов, и Панди взял её за локоть и вышвырнул за дверь, а штатский сильно потёр руки, улыбнулся и сказал: «Это удача. Отличное прикрытие». А бригадир ответил ему: «Благодари ротмистра». А ротмистр Чачу сказал только: «Языки», — и все замолчали.
Потом адъютант вызвал Мемо Грамену, и с этим совсем уже не церемонились. Это был человек, который стрелял в коридоре. С ним всё было ясно: при аресте он оказал вооружённое сопротивление, и ему даже не задавали вопросов. Он сидел грузный, сгорбленный, и пока бригадир зачитывал ему смертный приговор, он равнодушно глядел в потолок, нянча левой рукой правую, вывихнутые пальцы которой были обмотаны тряпкой. Максиму почудилось в нём какое-то противоестественное спокойствие, какая-то деловитая уверенность, холодное равнодушие к происходящему, но он не сумел разобраться в своих ощущениях…
Грамену не успели ещё вывести, а адъютант уже с облегчением складывал бумаги в папку, бригадир затеял со штатским разговор о порядке чинопроизводства, а ротмистр Чачу подошёл к Панди и Максиму и приказал им идти. В его прозрачных глазах Максим ясно увидел издёвку и угрозу, но не захотел думать об этом. С каким-то отчуждённым любопытством и сочувствием он думал о том человеке, которому предстоит убить женщину. Это было чудовищно, это было невозможно, но кому-то предстояло это сделать в ближайшие сорок восемь часов.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Гай переоделся в пижаму, повесил мундир в шкаф и повернулся к Максиму. Кандидат Сим сидел на своём диванчике, который Рада поставила ему в свободном углу; один сапог он стянул и держал в руке, а за другой ещё не принимался. Глаза его были устремлены в стену, рот приоткрыт. Гай подкрался сбоку и щёлкнул его по носу. И, как всегда, промахнулся — в последний момент Мак отдёрнул голову.
— О чём задумался? — игриво спросил Гай. — Горюешь, что Рады нет? Тут тебе, брат, не повезло, у неё сегодня дневная смена.
Мак слабо улыбнулся и принялся за второй сапог.
— Почему — нет? — сказал он рассеянно. — Ты меня не обманешь… — Он снова замер. — Гай, — сказал он, — ты всегда говорил, что они работают за деньги…
— Кто? Выродки?
— Да. Ты об этом часто говорил — и мне, и ребятам… Платные агенты хонтийцев… И ротмистр всё время об этом твердит, каждый день одно и то же…
— Как же иначе? — сказал Гай. Он решил, что Мак опять заводит разговор об однообразии. — Ты всё-таки чудачина, Мак. Откуда у нас могут появиться какие-то новые слова, если всё остаётся по-старому? Выродки как были выродки, так и остались. Как они получали деньги от
