Четыре тысячи, восемь сотен - Иган Грег

Он вошел в зал, опустив голову, и выбрал место на ближайшей к трибуне незанятой скамейке, достаточно далеко от прохода, чтобы никому не пришлось протискиваться мимо него. Спустя примерно минуту место у прохода занял пожилой мужчина; Адам мельком взглянул на своего соседа, но тот показался ему незнакомым. Время он подобрал как нельзя лучше: приди он чуть позже, и его появление могло привлечь внимание, чуть раньше – и столкнулся бы с людьми, беспорядочно кружившими у входа. Так или иначе, никто не смог бы обвинить его в том, что он из кожи вон лез, лишь бы закатить здесь сцену.

Райан поднялся по ступеням на трибуну. Адам вперился глазами в спинку стоящей перед ним скамейки; он чувствовал себя, как застрявший в церкви ребенок, пусть даже и находился здесь исключительно по свой воле.

– Последний раз я видел дядю, – начал свою речь Райан, – почти десять лет тому назад, на похоронах его мужа Карлоса. До того момента мне всегда казалось, что именно Карлос займет это место, чтобы произнести прощальную речь, ведь с этой задачей он бы справился куда естественнее и красноречивее меня или кого бы то ни было еще.

Адам почувствовал, будто его грудь пробил товарный поезд, но его глаза были по‑прежнему сосредоточены на выцветшем пятне лака. Он совершил ошибку, но просто уйти теперь было нельзя.

– Мой дядя был младшим ребенком Роберта и Софи Моррис, – продолжал Райан. – Он пережил своего брата Стивена, сестру Джоан и мою мать, Сару. И хотя мы не были с ним близки, мне приятно видеть, как много его друзей и коллег пришли сюда, чтобы выразить свое почтение. Я, конечно же, смотрел его шоу, но с другой стороны, мы все были его зрителями, разве нет? Я подумывал, не сделать ли нам что‑то вроде нарезки из кадров его биографии, но знающие люди сказали мне, что организаторы Эмми планируют устроить памятный показ в его честь, и решил не соперничать с профессиональными ботами‑монтажерами.

В ответ на последнюю фразу несколько человек тихо рассмеялись, и Адам почувствовал себя обязанным поднять голову и улыбнуться. Ни один из членов этой семьи не был чудовищем – какие бы планы они не строили на его счет. Просто у них была своя точка зрения на его взаимоотношения со стариком – обостренная заманчивым кушем в несколько миллионов долларов, хотя и при других обстоятельствах их мнение, скорее всего, бы не изменилось.

Речь Райана была лаконичной, но когда его место заняла Синтия Наварро, Адаму снова пришлось опустить взгляд на скамью. Он сомневался, что Синтия его узнает – все‑таки она работала со стариком в другую эпоху – но в ее голосе было столько теплоты и горечи, что заглушить ее анекдоты было куда сложнее, чем заполнявшую некролог автоматическую мешанину записей из баз данных и искаженных цитат с вирусным эффектом. Напоследок Синтия рассказала про один случай, когда они всю ночь пытались спасти отснятые кадры с участием шести сотен актеров массовки после того, как Джемма Фримэн сломала ногу, и ее при помощи вертолета пришлось увозить с места съемок на носилках. Пока она говорила, Адам закрыл глаза и представил разбросанные по столу страницы сценария, испещренного комментариями, и лицо Синтии, которая не веря глазам таращилась на все более и более отчаянные правки ее друга.

– Но в итоге все закончилось хорошо, – подытожила она. – Сюжетный поворот, которого не предвидел никто из зрителей и благодаря которому третий сезон поднялся на совершенно новый уровень , обязан своим существованием маслу, пролившемуся из генератора, который оказался между трейлером мисс Фримэн и…

Поднявшийся смех прервал ее речь, и Адаму снова захотелось поднять глаза. Но прежде, чем радостный гомон затих, стоявший рядом с ним мужчина подошел ближе и шепотом спросил: «Ты меня помнишь?»

Адам повернулся, не смотря собеседнику прямо в глаза. – А должен? – Он говорил с акцентом, который выдавал в нем жителя восточного побережья, но сказать точнее было сложно, и даже если его голос и вызывал четкое ощущение дежавю, то же самое можно было сказать о закадровом голосе рекламных роликов или случайных разговорах, подслушанных в лифте.

– Не знаю, – ответил мужчина. В его голосе прозвучало, скорее, изумление, чем сарказм; в словах не было никакого подтекста. Адам стал подыскивать какой‑нибудь вежливый и ни к чему не обязывающий ответ, но сейчас в зале стало слишком тихо, и начни он говорить, на него бы сразу обратили внимание и начали бы цыкать; к тому же его собеседник уже снова поворачивался в сторону трибуны.

За Синтией последовал представитель агентов мистера Морриса – впрочем, все, кто знал его в золотую пору, уже давно ушли из жизни. Здесь были сотрудники Warner Brothers, Netflix, HBO – их рассказы о старике вне всякого сомнения были подготовлены теми же самыми ботами, которые писали сценарии для их последних сериалов. В деревенеющей атмосфере церемонии Адама охватило навеянное паникой предчувствие, что Райан пригласит на трибуну всех, кто желает высказаться, и в наступившей вслед за этим неловкой тишине собравшиеся, оглядев зал, сойдутся взглядами на нем самом.

Но выйдя на трибуну, Райан просто поблагодарил присутствующих за то, что они посетили церемонию, и пожелал им успешно добраться до дома.

– Никакой музыки? – спросил сосед Адама. – Никакой поэзии? Кажется, я помню кое‑какие стихи Дилана Томаса[13], которые могли бы повеселить публику, учитывая сложившиеся обстоятельства.

– Мне кажется, он запретил играть музыку на похоронах, – ответил Адам.

– Резонно. После Биг Чилл[14] музыкальный талант стал чем‑то сродни неудачной шутке.

– Извините, мне пора… – Люди уже начинали двигаться к выходу, и Адаму хотелось ускользнуть прежде, чем его заметит кто‑нибудь еще.

Пока он стоял, его сосед достал телефон и провел по экрану большим пальцем. Телефон Адама тихо прогудел, подтверждая передачу данных. – На случай, если захотите когда‑нибудь пересечься, – жизнерадостно объяснил собеседник.

– Спасибо, – ответил Адам, неуклюже кивая на прощание и чувствуя признательность за то, что от него, по всей видимости, не ожидалось ответного жеста.

Перед самым выходом уже собралась небольшая толпа, которая замедляла его движение. Выйдя во внешний двор, он направился прямо к обочине и вызвал машину.

– Эй, ты! Мистер шестьдесят процентов!

Адам обернулся. К нему направлялся мужчина в возрасте тридцати с чем‑то лет, лицо которого было искажено такой гримасой глубокого недовольства, что его похожие на подушки щеки налились красным. – Я могу вам чем‑то помочь? – беззлобно спросил Адам. Несмотря на ужас, который он испытывал при мысли о конфронтации, Адам чувствовал, что ситуация неизбежного конфликта его не столько напугала, сколько, наоборот, придала бодрости.

– Какого хера ты здесь забыл?

– Церемония открыта для публики.

– Вот только ты не часть публики!

Адам, наконец, его узнал – это был один из сыновей Райана. Он видел его со спины, когда тот входил в зал. – Недоволен завещанием, да, Джеральд?

Джеральд подошел ближе. Он чуть дрожал, но Адам не мог сказать наверняка, что было тому причиной – ярость или страх. – Живи, пока можешь, Шестидесятник. Не успеешь оглянуться, как окажешься на свалке.

– Какой я тебе «шестидесятник»? – Насколько было известно Адаму, старик завещал ему все сто процентов своего имущества, если только Джеральд не учел заранее расходы на юристов.

– Шестьдесят процентов – настолько вы с ним похожи.

– Ну это уже просто свинство. Меня уверяли, что по некоторым метрикам наше сходство не меньше семидесяти.

Джеральд издал сдавленный победоносный смешок, будто бы это лишь подтвердило его слова. – Полагаю, он привык занижать планку. Для того, кто рос с верой, что «новости» можно добыть на Фейсбуке, а «информацию» – в Гугле, ожидания от контроля качества изначально будут близки к нулю.

– Мне кажется, ты путаешь его поколение с поколением твоего отца. – Адам был уверен, что к Билдж Бэронс старик относился с не меньшим презрением, чем его внучатый племянник. – К тому же семидесятипроцентное сходство с чем‑то реальным – отнюдь не маленькое достижение. Получить серую выгрузку[15], которая настолько близка к 100 %, на порядки сложнее, чем любые поделки этих шарлатанов.