Фрэнк Герберт - Бог-Император Дюны

Монео улыбнулся.

— Теперь о ваших вопросах.

— И любопытной теории Лето.

— Да, он считает, что чисто мужская армия создает опасность для своей гражданской базы, которая ее поддерживает и питает.

— Но это же сумасшествие! Без армии не будет…

— Я предвижу ваш аргумент, но он говорит, что мужская армия есть пережиток скринирующей функции, переданной нескрещивающимся самцам доисторического стада. Он говорит, что это очень любопытный и упорный факт, заключавшийся в том, что старшие самцы всегда посылали в битвы более молодых.

— Что такое скринирующая функция?

— Это те, кто всегда находится за периметром опасности, защищая ядро размножающегося стада — то есть производителей самцов, женщин и детей. Это те, кто первым встречает хищника.

— Но… почему это создает опасность дня гражданского населения?

Айдахо откусил кусок дыни и нашел ее восхитительно спелой.

— Господь Лето говорит, что в отсутствие внешнего врага чисто мужская армия всегда обращается против своего населения. Всегда.

— И борется с другими мужчинами за женщин?

— Возможно, но он полагает, что не все так просто.

— Я не нахожу эту теорию любопытной.

— Вы еще не до конца меня выслушали?

— Есть еще что-то?

— О да. Он говорит, что чисто мужская армад склонна к гомосексуализму.

Айдахо в упор посмотрел в глаза Монео.

— Я никогда…

— Естественно, нет. Имеется в виду сублимация энергии, ее отклонение и все остальное.

— Что остальное? — его охватил гнев, в выпадах Лето он почувствовал угрозу своему мужскому самоуважению.

— Юношеские отношения — мальчики, живущие вместе, шутки, предназначенные для того, чтобы причинить боль, верность только своей казарме и полку… ну и все в таком же роде.

— И что вы об этом думаете? — холодно осведомился Айдахо.

— Я вспоминаю себя в тех условиях. — Монео отвернулся и посмотрел на расстилавшийся перед ними вид. — И думаю, что он прав. Он же сам каждый солдат в мировой истории. Он предложил мне целую галерею выдающихся военных, которые в своем развитии застыли на стадии подростка. Я отказался от предложения, но внимательно вспомнил собственную историю и свои характерологические особенности.

Монео посмотрел в глаза Айдахо. 

 Подумайте об этом, полковник.

Айдахо очень гордился своей честностью, и это больно ударило его, как бумеранг. Культ юности и детства воспитывается армией? В этом зерно истины. Даже в его опыте есть доказательства тому…

Монео кивнул.

— Гомосексуализм, латентный или иной, поддерживает эти условия, которые можно назвать чисто психологическими, заставляет людей в армии искать боли и причинять ее другим. Господь Лето говорит, что этот обычай уходит корнями в обряды инициации доисторических времен.

— Вы ему верите?

— Я — да.

Айдахо взял еще кусок дыни — на этот раз она показалась ему совершенно безвкусной, и он отложил кусок в сторону.

— Мне надо подумать над этим, — сказал Айдахо.

— Конечно.

— Вы совсем ничего не едите, — сказал Айдахо.

— Я встал еще до рассвета и позавтракал, — произнес Монео. — Эти женщины постоянно стараются меня соблазнить.

— Им это удается?

— Время от времени.

— Вы правы, я тоже нахожу эту теорию любопытной. Есть в ней еще что-нибудь?

— Господь Лето говорит, что, когда армия вырывается из гомосексуально-юношеской узды, она становится склонной к изнасилованиям. Изнасилования часто сочетаются с убийствами, а это уже не поведение, призванное обеспечить выживание.

Айдахо нахмурился.

Губы Монео искривились в жесткой усмешке.

— Господь Лето говорит, что только дисциплина Атрейдесов и моральные ограничения позволяли в ваше время избегать самых худших эксцессов.

Айдахо глубоко вздохнул.

Монео откинулся на спинку стула и вспомнил слова, некогда сказанные Богом-Императором. «Не имеет значения, насколько сильно и страстно мы ищем истины. Несмотря на это, знание правды может оказаться очень горьким и неприятным. Мы не слишком хорошо относимся к Вещателям Истины».

— Эти проклятые Атрейдесы! — в сердцах воскликнул Айдахо.

— Я — Атрейдес, — просто сказал Монео.

— Что? — Айдахо был потрясен.

— Его селекционная программа, — заговорил в ответ Монео. — Я уверен, что на Тлейлаксу вам говорили о ней. Я — прямой потомок от брака его сестры и Харка аль-Ада.

Айдахо подался вперед.

— Тогда скажи мне, Атрейдес, чем женщины как солдаты лучше мужчин?

— Им легче взрослеть.

Айдахо в изумлении тряхнул головой.

— Сама природа толкает их к ускоренному созреванию, — сказал Монео. — Как говорит Господь Лето: «Выносите девять месяцев ребенка в своем чреве и это изменит вас».

Айдахо откинулся назад.

— Что он может об этом знать?

Монео ничего не ответил, просто посмотрел на Айдахо непонимающим взглядом, и тут Дункан вспомнил о множественной живой памяти Лето — который был одновременно мужчиной и женщиной. Монео понял это, вспомнив еще одно изречение Бога-Императора: «Твои слова зажгли на его лице то выражение, которого ты добивался».

Молчание затянулось. Монео откашлялся и заговорил первым:

— Огромная память Господа Лето заставила замолчать и меня.

— Он честен с нами? — спросил Айдахо.

— Я ему верю.

— Но он делает так много… Я имею в виду селекционную программу. Как долго она продолжается?

— С самого начала С того дня, как он отнял проведение программы у Бене Гессерит.

— Чего он хочет or своей программы?

— Мне бы очень хотелось это знать.

— Но ведь вы…

— Я — Атрейдес и первый адъютант, это так.

— Но вы не убедили меня, что женская армия лучше мужской.

— Женщины продолжают род.

Наконец-то гнев и растерянность Айдахо нашли свой объект.

— Так, выходит, то, чем я занимался с ними первую ночь, — тоже селекция?

— Возможно, Говорящие Рыбы не предохраняются от беременности.

— Будь он проклят! Я же не животное, которое можно передавать из стойла в стойло, как… как…

— Жеребца, хотите вы сказать?

— Да!

— Но Господь Лето не хочет следовать примеру тлейлаксианцев и заниматься генной хирургией и искусственным оплодотворением.

— Как тлейлаксианцы получили…

— Они сами — объект изучения. Это вижу даже я. Их Танцующие Лицом — мулы, колония организмов, а не люди.

— Эти другие… я… мои копии… они тоже были племенными жеребцами?

— Некоторые были. У вас были потомки.

— Кто?

— Я один из них.

Айдахо уставился на Монео, внезапно растерявшись от такого родства. Он не понял, как такое вообще может быть. Монео же намного старше его… Но я? Кто из них в действительности старше? Кто из них предок, а кто потомок?

— Иногда у меня самого бывают трудности такого рода, — признался Монео. — Господь Лето говорит мне, что вы — не мой потомок в обычном смысле этого слова. Но вы — отец некоторых из моих потомков.

В ответ Айдахо только ошеломленно покачал головой.

— Иногда мне кажется, что до конца понять эти веши может только сам Бог-Император, — сказал Монео.

— Вот это другое дело, — согласился Айдахо. — Такие дела — это промысел Божий!

— Господь Лето говорит, что он создал святую непристойность.

Это был вовсе не тот ответ, на который рассчитывал Айдахо. Он ненавидит своего Бога-Императора! Нет, он его боится. Но разве мы не ненавидим тех, кого боимся?

— Почему вы в него верите?

— Вы хотите спросить, разделяю ли я народную религию?

— Нет! Я хочу знать, разделяет ли ее он сам?

— Да, я так думаю.

— Почему? Почему вы так думаете?

— Потому что он говорит, что не желает больше создавать Танцующих Лицом. Он настаивает на своем человеческом происхождении, говорит, что если бы он когда-то вступил в брак, то у него было бы обычное потомство.

— Но какое все это имеет отношение к программе и к его божественности?

— Вы спросили меня, во что он верит. Я думаю, что он верит в случай. Я думаю, что он действительно Бог.

— Но это же суеверие!

— Учитывая обстановку в Империи, это очень смелое суеверие.

Айдахо уставился на Монео горящими глазами.

— Вы проклятые Атрейдесы! — процедил он сквозь зубы. — Все-то вы осмеливаетесь,

Монео услышал в его голосе неприязнь, смешанную с восхищением.

Дунканы всегда начинают именно так.

***

В чем заключается принципиальное различие между нами, между вами и мною?. Вы уже знаете это — разница в памяти моих предков. Мои предки являются мне во всей полноте своих осознанных воспоминаний — ваши являются вам из темного подсознания. Некоторые называют это инстинктом или судьбой. Память предков испытывает свои рычаги на каждом из нас — это касается и того, что мы думаем, и того, что мы делаем. Вы думаете, что устойчивы к таким воздействиям? Я — как Галилей. Вот я стою здесь и говорю: «И все-таки она вертится!» То, что так движется, обладает такой силой, какой не обладает ни один из смертных, даже те, кто осмеливается рисковать, Я осмеливаюсь на это.