Злая, злая планета - Николай Алексеевич Гусев
– Хочешь сказать, у кого-то здесь слабые нервы? – Пискнул Кит.
– Ты вообще не считаешься, Кит, ты старый, и, к тому же, ранен.
Кит так и взвился.
– Ещё чего! Я тоже сам за себя решаю!
– Прямо-таки бунт на корабле, – сказал, улыбаясь, Александр, – давайте все успокоимся, вернёмся в номер и все трезво обдумаем.
Все переглянулись, Кирсанов дал отмашку и мы гурьбой двинули обратно. Горячие споры продолжались до вечера, но после того, как я трижды выступил со своим пламенным решением во чтобы то ни стало отправиться за Юлей в Харбин, воля тех, кто возражал, была окончательно сломлена. После ужина Кирсанов позвонил в Корпус и объявил о нашем решении. Офицер сказал, что мы имеем на это право, и завтра утром он отвезёт нас в рекрутинговый центр. Он также добавил, что в Большой Харбин берут абсолютно всех, кто маломальски способен удержать муляж винтовки, и мужчин и женщин, не старше сорока пяти лет и не младше восемнадцати. Хотя эти возрастные ограничения тоже иногда варьировались.
Мы написали доверенность на имя помогавшего нам офицера, чтобы он положил наши деньги в банк, до нашего возвращения. Не то чтобы это была очень большая сумма, но брать с собой в Харбин деньги вообще не имело смысла. Они там не нужны, а если и будут их неминуемо украдут. Мы взяли лишь немного на дорогу. Александр свои деньги отправил надежным путем домой, вместе с письмом, в котором обещал через год вернуться.
Мы разошлись по номерам и я снова не мог заснуть, потому что меня бросало в пот при одной мысли, что я могу оказаться в китайском распределительном центре, о котором по планете ползали наводящие оторопь слухи. В конце концов я решил, что у страха глаза велики, и заставил себя перестать бояться, и сосредоточился на том, чтобы сделать все правильно.
Рано утром следующего дня нас всех, Кирсанова, Диму, меня, Александра и Кита самолетом доставили в Улан-Батор. Регулярной гражданской авиации не существовало, воздушными перевозками заведовал Корпус. Летели мы тоже за его счет. Нас привезли в переполненный народом центр набора рекрутов в регулярную армию Империи. Желающих получить таким образом имперское гражданство всегда было хоть отбавляй. Все эти люди поверили в то, что ухватили за хвост свою синюю птицу и мечтали только об одном – убраться с грязной, нищей Земли на золотые берега Таррагоны, где течёт молоко и мёд, где кисельные берега, прекрасные, пышногрудые гурии, роскошные автомобили катятся по стеклянным дорогам, а из вечноцветущих садов устремляются в безмятежное, теплое небо искрящиеся шпили хрустальных дворцов. Картины подобной жизни на огромных плакатах украшали стены холла рекрутингового центра.
Корпус оказал нам услугу, взяв на себя обязательство добиться оформления документов на зачисление в ту же часть и в то подразделение, куда причислили Юлю Толмачеву. Мы до сих пор преследовали обоюдные интересы. Корпусу будет удобно, что мы сможем быть дополнительной безопасностью для Толмачевой. Тем не менее, мы должны были пройти все необходимые процедуры, как и любой рекрут.
На это ушёл весь день.
В конце его, промотавшись по затюканным врачам, и кабинетам с сидящими в них угрюмыми, неразговорчивыми полковниками, мы, уже падавшие с ног от усталости, поздним вечером прошли на задний двор вместе с толпой несчастных людей, бегущих от прошлого и страшащихся будущего, в большинстве своём обреченных на скорую гибель, решившихся, с отчаяния, на прыжок в бездну.
Мы увидели солдат-сиксфингов, вооруженных бластерами, они с воплями досматривали людей и делали фотографии их лиц. Досмотренные проходили в ворота КПП, где люди попадали на автодром.
Я увидел, как один из солдат сорвал капюшон с чьей-то головы, заглянул в глаза и заорал:
– Покажи руки! Руки!
– Карианка, – констатировал другой солдат и лениво протянул, обращяясь к ней: – может, тебя сразу пристрелить?
– Пусть проходит, – ответил напарник. – У нас нет полномочий. Все равно сдохнет через три недели.
Грубо тыкая стволами автоматов, солдаты протолкнули нас к воротам.
Внутри людские потоки разделились. Какая-то часть сразу уходила к автодрому, видимо те, кого уже распределили. Нас же, среди сотен других, посадили в общей толпе в каком-то длинном помещении, с высоким потолком, исчезающем в сумраке, с которого светили тусклые прожекторы. Там, на холодном бетонном полу этого зала, под охраной сиксфингов, мы просидели всю оставшуюся ночь и весь следующий день. Можно было сходить в туалет, но очередь в него была такая невыносимо долгая, что я не решался встать в неё до тех пор, пока нужда совсем меня не доконала. Нам дважды раздавали пайки, один стандартный пакет на четверых. Нас было шестеро, и к нам присоединились две какие-то женщины, одна из них почему-то все время кашляла. Когда я начинал засыпать, стоило мне провалиться в сон, как меня тут же будил этот натужный хриплый кашель. Мне мучительно хотелось заснуть, но я был слишком напряжен, а расслабиться в такой обстановке не представлялось возможным.
На вторые сутки, вечером, толпу подняли. Нас ждали автобусы, все разделялись на потоки и мы прибились к одному из людских ручейков, постепенно продвигавшемуся вперёд, по мере того, как все устраивались в салоне. Те автобусы, что были уже заполнены, отъезжали, слепя глаза светом фар. Никто не следил за порядком, более того, автобусы наполнялись битком, половина народа вынуждена была остаться на ногах. Стараясь потерять друг друга в этой давке и неразберихе, мы пробились в одну из машин, все кресла были заняты, но нам удалось занять себе место в заднем углу, мы бросили сумки на пол и уселись на них. Кирсанов заставил нас всех откликнуться, после чего успокоился. Окон рядом не было, в салоне было темно, так что мы не знали, куда мы едем. Ехали долго, я то засыпал, то просыпался, укачиваемый равномерностью движения, шумом двигателя. Рядом все время переминались чьи-то вонючие ноги, кто-то стонал в толпе, кричал, кашлял, ругался, один раз кто-то упал и его долго поднимали, приводили в чувство с охами и ахами. Люди бранились, курили, плевали, о чём-то без конца шептались, сиплыми, прокуренными голосами. Салон был наполнен смесью волшебных ароматов гнили, пердежа, дешевого поддельного табака и пота сотен людей, набитых в автобус, как в консервную банку.
Что сказать, начало было многообещающим…
Когда забрезжил серый рассвет, автобус резко затормозил, так что все попадали, и кругом меня послышалась грязная
