Ира Андронати - Малой кровью
Из-за затылков и вздернутых рук она видела, как ее покалеченного «самурайчика» подцепляют к нескольким мотоциклам и тому чудовищу, моторы разом взорвались, и все окутало пылающим дымом. Упряжка медленно потащилась вперед, и следом двинулась вся стая. Потом Юльку похлопали по плечу и что-то проорали на ухо, она не поняла, но морда, обращенная к ней, была сияющая, ее снова похлопали по плечу, уже сильнее, а потом — по заднему сиденью мотоцикла. И, не веря себе, Юлька просто села сзади и левой рукой обхватила водителя.
У него были сплетенные в тугие косички длинные волосы и мягкая белая кожаная куртка.
Они догнали упряжку, почти пробились к «самурайчику», потом отстали. Все байкеры были негры, все в ослепительно белой коже, все мотоциклы сияли хромом и светились сотнями лампочек — как новогодние елки. Или рождественские. От этого веяло нереальной жутью.
Через два-три километра кавалькада свернула вправо, на дорогу поуже, — сначала через поле, потом — по опушке леса, потом впереди показались огни, дорога раздвоилась, а на самой развилке по кускам вывалился из темноты огромный автокран.
Здесь стали останавливаться, кружить, газуя, занимать удобные места и потом глушить моторы. Юлька сползла с мотоцикла; ноги уже слушались.
— Ты кто? — спросил, оборачиваясь, тот парень, который ее вез.
— Рита, — сказала Юлька. — А ты?
— Я Омар. Мы патриоты, понимаешь? А у тебя — джапская тачка. Зачем?
— Кататься.
— Катайся на калифорнийской. Рубишь?
— Какая завелась. Рубишь?
— А! Так это не твоя? —Ну!
— Бумс. Пошли тогда смотреть!
И они пошли смотреть. «Самурайчика» уже подцепляли к крюку, и кто-то запускал движок крана.
Огромный парень, все еще держа в руках оторванный руль, вскочил ногами на бак вздернутого на дыбы мотоцикла.
— Черти! Мы поймали еще одного япошку! Вы помните Пирл-Харбор?! Вы помните, как они отрубали мечами головы нашим летчикам? Вы помните, как они по частям скупали Фриско и Эль-Эй? Как они сперли наше виски и наш бейсбол? Как узкоглазые тачки катили по нашим дорогам, как будто это дороги в ихней Джапландии или какой-то занюханной Европе? Вы все это помните, черти?!
— Да-а-а!!!
— Так какой приговор этому гаду?
— Смерть!!!
— Что? Не слышу!
— Сме-е-е-ерть!!!
— Еще раз!
— Убей его! Смерть! Смерть узкоглазым!!!
— Смерть!!!
— Сме-е-е-е-ерть!!!
— Уррра-а-а!!!
— Вздернуть его! Вздернуть!
— Ша, черти! Суд состоялся! Приговор вынесен!
— Да-а-а!!!
— Привести в исполнение!
— А-а-а-а!!! Дава-а-ай!!!
Взревел старинный дизель, что-то заскрежетало, тросы напряглись — а потом «самурайчик» приподнялся, несколько секунд пытался устоять на задних колесах, вытянуться — но не сумел, оторвался от земли и судорожно закачался в петле.
— Правосудие свершилось! — загудело над головой.
Где-то над планетой Тирон
Серегин очнулся. Или ему так показалось. Или он очнулся уже не в первый раз. Вынырнул, погрузился, вынырнул снова, снова погрузился…
Тошнило, как после основательной нервной попойки на пустой желудок.
Он сморщился и попытался открыть глаза.
Как было темно, так и осталось.
Хотя нет. Темнота таяла, словно черный воск, оставляя такие же черные фигуры: двое, плечом к плечу, на темно-темно-фиолетовом фоне…
Он приподнялся на локте и неожиданно для себя застонал — от тянущей боли и армии мурашек, набросившихся на всю левую половину тела.
Одна из фигур шевельнулась, и тут же где-то рядом затлел тусклый синеватый свет.
— Ты как? — спросил кто-то очень знакомый.
— Нич… чехо… — говорить было трудно, будто что-то застряло в горле. — Нор… мально.
— Пить хочешь?
— Страшно.
— Пошурши там, рядом с собой…
— Пошурши… — проговорил Серегин знакомое слово. — Гришка, ты?! Живой?
— Да я, кто еще…
Это был Гриша Фогман, считавшийся погибшим два месяца назад.
— Ну ни хрена… — прошептал Серегин, нашаривая тем не менее флягу — чапскую, из прочного красного стекла, обшитую ноздреватой пружинящей кожей птицы тубсы, нелетающей хищной падлы размером с осла. В Сайе они встречались редко, а на юге, говорят, охотились стаями, твари… Пробка разбухла, пришлось проворачивать ее зубами. Во фляге было густое кислое вино со смолой — местное подобие рицины. — Ф-ф!.. — Три глотка, четыре, пять… надо остановиться. — Спас, Гриша, ну просто спас…
— Спа-ас… — передразнил Фогман. — Ты уверен? А если из огня на сковородку?
— Огня они не развели, не успели… Слушай, а что это за катер?
Фогман перебрался к нему. Серегин сел, и теперь лицо бывшего героически павшего находилось почти рядом, сантиметрах в сорока, освещенное низовым красноватым светом, неизвестно откуда идущим — на кораблях нанимателей такого рода фокусы были в обычае.
— Катер мой, — сказал Гриша. — На руле приятель Тимграус, я бы вас познакомил, да он по-русски ни бум-бум. А ты же, я помню, — ни на лингве, ни знаками…
— Не понимаю, — сказал Серегин. — Откуда у тебя катер? И вообще — что с тобой произошло? Мы же тебя за мертвого держали.
— Ну… почти и не ошиблись. Дня три я мертвым побыл… Очень прикольно, должен сказать. Как-нибудь при случае — советую. Да ты не пыхти, Серегин. Все я тебе расскажу… просто тут такое дело, что не знаю, как начать. В общем, так. Я решил разобраться что к чему. Давно еще. Мне, понимаешь, показалось как-то, что и за белых, и за черных играет кто-то один. Не очень умело играет и не очень умело скрывается при этом…
— Для тупого сержанта ты наблюдателен, — сказал Серегин.
— Я очень наблюдателен, — сказал Фогман. — Кроме того, я успел поучиться в трех универах, и мне просто нигде не понравилось…
Рицина вдруг долбанула в голову — горячей кумулятивной струей. В мозгу образовалась дыра с оплавленными краями. Дыру наполнял белесоватый дымок.
— Эй, — сказал Фогман. — Ты что, плывешь?
— На'борот. Все п'нимаю. Как собака. Спать дог… долго не смогу. Рыжие. Классная вещь. Но — пл'вет. Плывет, да. Оно…
Глаза закрылись, и Серегин действительно куда-то поплыл.
— Не спать! — почти крикнул Фогман.
— Такточ…
— Минут через двадцать будем на месте, не позволяй, чтобы тебя разморило, ты понял?
— Ага…
Что-то сверкнуло, потом сверкнуло еще раз. Лицо Фогмана нависало сверху и было страшным.
— Извини…
— Что?
— За по морде.
— Не, нормально. Нормально…
Щеки горели. Но, хватив воздуха — или нашатыря? — сознание стремительно прояснялось.
Будто на гигантских качелях — только что ты был где-то внизу, а теперь уже над верхушками деревьев…
— Слушай, — сказал Серегин. — Если станешь гнать ту же пургу, я сдохну. И уже никакими по морде не поднять. Говори как есть.
— Я стал копаться в дерьме, и на меня вышли.
— Контры?
— Контры — недавно. Нет, это… в общем, это другие. В общем, теперь я шпион, Серегин.
— И сколько уже?
— Четыре года.
— И чей же ты шпион, сержант?
— Это типа подполья. Подробностей пока не могу.
— Зачем тогда вообще?
— Мне нужен напарник. Сразу: против наших ребят мы работать не будем.
— А если я откажусь?
— А почему, собственно?
— У меня контракт. Еще почти год…
— В деньгах ты не потеряешь. В безопасности — выиграешь. А вопросы чести… Наниматели наши — не та публика, чтобы мы западали и медитировали на эту тему.
— Не уверен. Меня они пока не накалывали.
— Впрямую они никого не накалывают… а вернее, накалывают всех нас одинаково. Золота они не жалеют, это верно. Только оно для них не стоит ни черта. Оно синтетическое. Нас нанимают, как негров за стеклянные бусы.
— Дома оно продается. То есть обменивается на бумажки.
— Скоро может перестать обмениваться… Впрочем, это ерунда. Не нас первых парят, не нас последних. Так?
— Гриш, я сейчас ничего не соображаю. Давай попроще.
— Повторяю: мне нужен помощник. Слушай, Серегин: я больше десяти лет оттрубил в Легионе. Из них семь лет — сержантом. Я выучил почти тысячу ребят — и тебя в том числе. Я многих потерял из виду… кто-то продолжает служить, кому-то стерли память и вернули домой, кто-то убит — но по крайней мере об этих мне известно. Но я не знаю ни о ком, кто дослужился бы до гранда, получил гражданство и поселился на Эдеме. Ни о ком, понимаешь?
— А чем я-то могу помочь?
— Помочь — это потом. Я пока просто хочу сказать, что наши с тобой наниматели жульничают.
— И наш священный долг — их разоблачить?
— Нет. Долг есть у меня. Должок. Не священный, а просто из тех, которые не прощают. Да, мы нанимались за деньги — но в качестве солдат, а не мальчиков для битья… Я вас учил воевать и выживать. А вас подставляют под пули — чтобы чапы на вас отрабатывали свои приемчики…
— На нанимателей мне вообще-то насрать, и что они там изобретают… — начал Серегин и замолчал.
Может быть, в нормальном состоянии он стал бы возражать — и возразил бы. Но сейчас его состояние было далеко от нормы: дикая усталость, жара, напряжение боя, обезвоживание, стимуляторы… Сознание сработало как очень сложный калейдоскоп: осколки цветных стекол и просто осколки, слова, чьи-то отрывочные мысли, стершиеся картинки, жест, гримаса, всхлип Санчеса, скрип новенького ремня — все это сложилось вместе, и теперь Серегин знал, что Фогман не врет. Но вместе с тем он знал, что эти же самые осколки, слова, мысли, картинки и гримасы можно сложить в другом порядке и получить совершенно другую правду. А потом перемешать еще раз…
