Леопард с вершины Килиманджаро - Ольга Николаевна Ларионова
– Тогда я побуду у тебя.
– Ох, не надо. Думаешь, мне легче болтать с тобой, чем оставаться один на один со своими мыслями?
– Разумеется.
Бовт усмехнулся. Если бы он оставался здесь ради нее – тогда другое дело. Ему легче было бы с ней, чем одному. Но он остался не ради нее.
Бовт встал и включил свет.
– Не стоит, – сказал он. – У тебя ведь еще уйма дел на Третьем поясе, правда? Вот и кончай там свои дела и спускайся на Элоун. Нечего нянчиться со мной.
– Мы спустимся вместе.
– Ты же так рвешься обратно на Элоун! А мне надо осмотреть все шестнадцать поясов, второй возможности ведь не будет.
– Вот вместе и посмотрим. Ты ведь еще плохо управляешься со своим Корабликом.
– Я еще не привык к нему, – пожал плечами Бовт.
Иани засмеялась:
– Это он не привык к тебе. Но он скоро привыкнет, станет совсем послушным, и тогда-то ты и решишь, что пора спускаться на Элоун.
– Ты только об этом и думаешь? – спросил Бовт.
– Да, – простонала Иани, мгновенно теряя всю свою рассудительность. – Да, да… Каждый день, и каждую ночь, и когда на Поясе, и когда в Пространстве, и когда одна, и когда с тобой.
– И все о том, как ты возвращаешься…
– Да. Да. Да.
– Ну и плюнь на все и лети сейчас же!
– Ну зачем же так. – Она пригладила волосы. – У меня еще масса незаконченных дел на Третьем поясе. Элоун от меня никуда не уйдет, а на Пояса я не вернусь никогда в жизни.
Он досадливо сморщился:
– Я и забыл. Это один из ваших предрассудков – вылетать в Пространство только однажды. Как будто нельзя вернуться на Элоун, спокойно пожить лет так пять-десять, а потом опять податься поближе к звездам. Я уже рассказывал тебе, мы всегда так делаем. Действительно, почему – нет?
– Смешные вы, люди Земли! Разве можно жить, потом умереть, малость отдохнуть в небытии, потом воскреснуть и снова жить? Все дается только однажды – молодость, старость, любовь. И Пространство. Когда мы достигаем совершеннолетия, каждый из нас волен покинуть Элоун и оставаться в Пространстве, пока хватает сил не возвращаться. Потом мы возвращаемся. Очень просто.
– Возвращаетесь – и уже все?..
– Как это – все? Потом – наш Элоун. Скалы, голубоватые, как небо, и небо, близкое, как горы. Но мы приземлимся подальше от гор, на большую равнину, и кругом не будет ничего, одни цветы до самого горизонта, цветы, уходящие в бесконечность, как свет от солнца. И запах, от которого хочется опуститься на землю, зарыться лицом в траву и ничего-ничегошеньки не видеть…
– Ты говорила уже об этом. Вчера.
– Да, когда мы прощались с «Витаутасом». Все ваши тогда слушали меня и понимали, и никому в голову не пришло, что с Элоуна можно улететь во второй раз. Наверное, это ты один такой, остальные похожи на нас.
– Все мы похожи на вас. Но мы покидаем свою Землю каждый раз, когда это требуется.
– Напрасно ты остался с нами.
– Я хочу увидеть ваш Элоун. Я видел все планеты, которые хотел увидеть, и только Элоун мне не дался. Я хочу, я должен, без этого мне просто жизни не будет на этом свете!
– Да, желать ты умеешь… Но опуститься на Элоун может только тот, кто никогда не захочет его больше покинуть.
– И это ты уже говорила.
– Ты напрасно остался, Бовт.
– И это ты говорила.
– Ты проклянешь день и час…
– Иани, наша беседа становится чересчур патетической.
– Мне уйти?
– Так будет лучше, Иани.
Она поднялась и молча пошла к черному контуру переходного люка. Здесь, на Элоуне и в его окрестностях, не принято было здороваться или прощаться.
Бовт подождал, пока пол под ногами не перестал покачиваться – знак того, что Кораблик Иани отцепился и пошел прочь. Но он тут же замедлил полет и остался где-то неподалеку, на расстоянии прямой видимости – Иани упорно не хотела оставлять его одного.
– Так завтра на Третьем поясе, – услышал он ее приглушенный голос.
Ну разумеется, торчит где-то рядом.
– Договорились, – как можно ровнее ответил он.
Бовт прошелся по каюте. Четыре шага туда, четыре обратно. Тесновато. Пошевелил плечами. Наконец-то он избавился от необходимости хранить этот приветливый, дружеский тон. Бовт припомнил весь разговор с Иани, ее настойчивое желание слышать от него именно то, что хотелось ей, и именно так, как она того желала; еще счастье, что ему сразу же удалось перевести разговор с личных переживаний на Элоун, а уж об Элоуне он никак не мог говорить равнодушно. Он взбеленился и тем только и спасся, иначе его взяли бы за ручку и не отпустили до самого Третьего пояса. Его очень настойчиво брали за ручку, и он молодчина, что не позволил этого. Просто счастье, что ему удалось без единой резкости расставить точки над «i», иначе не отвязаться бы ему от этой опеки на всех поясах астероидов, да и на Элоуне тоже.
Завтра он полетит с нею на Третий пояс, но это уже будет отнюдь не за ручку.
А может, и не полетит.
Каждый раз, когда он вспоминал этот проклятый Элоун, внутри словно что-то переворачивалось. Временами Бовт боялся, что не выдержит и пошлет к чертям все эти околопланетные астероидные станции и ринется вниз, навстречу игрушечному перламутровому шарику, запретному для чужих кораблей. А планета и вправду была хороша. Подобно Венере, вся в многослойной мантии облаков, но освещенная более ярким солнцем, чем земное, она казалась еще заманчивее и притягательнее оттого, что была у своего светила единственной.
Шестнадцать поясов астероидов – и только одна планета.
Может, именно потому элоуты так бережно и относятся к ней, и берегут от непрошеных пришельцев с их сверхмощными звездолетами; может, из этого сознания собственной единственности и родилась эта нелепая с точки зрения землян традиция – улетать в Пространство только однажды, чтобы вернуться на свой Элоун уже навсегда. На всю жизнь. И на всю бесконечность после жизни.
Элоун…
Пол под ногами дернулся, так что Бовт взмахнул руками и присел. Каждый раз, когда он вот так думал об Элоуне, Кораблик послушно ускорял движение, словно и ему вместе с хозяином не терпелось поскорее опуститься на поверхность планеты. На редкость чуткое и непостижимое создание – домик-ракушка элоутов, выходящих в Пространство. Даже мало сказать – домик; это средство передвижения, и нянька, и собака. Стоит только подумать – и он ринется навстречу этой чертовой, запечатанной семью печатями, заклятой семью заклятьями, недосягаемой для землян планете.
Бовт поднялся с пола,
