Ким Робинсон - Голубой Марс
Местные оказались глубоко разочарованы, узнав о потере больших зеркал, – можно даже сказать, перешли в аварийный режим, приготовились бросить все силы на защиту растений биома. Нанао Накаяма, старый коллега Сакса, скорбно покачал головой:
– Вымерзание будет для нас трагедией. Не лучше самого ледникового периода.
– Надеюсь, мы сумеем возместить потерю света, – сказал Сакс. – Увеличить толщину атмосферы, добавить парниковых газов – все это осуществимо, если добавить бактерий и субальпийских растений, верно?
– Отчасти да, – с сомнением ответил Нанао. – Однако многие ниши уже заполнены. И они довольно малы.
Обсудить проблему решили за ужином. В большой столовой «Когтя» собрались все техники из Да Винчи, и многие из сабисийцев пришли их поприветствовать. Получилась долгая и увлекательная дружественная беседа. Сабисийцы жили в лабиринте в насыпях мохола за одним из возвышений, напоминающих когти дракона, так что им не приходилось смотреть на руины своего города, когда они там работали. Восстановительные работы сейчас несколько замедлились, так как многие занялись проблемами, вызванными удалением зеркал. Нанао, явно в продолжение длительного спора, заявил Тарики:
– Восстанавливать Сабиси как купольный город все равно бессмысленно. Мы можем просто немного подождать, а потом построить его на открытом воздухе.
– Только ждать, может быть, придется долго, – возразил Тарики, мельком взглянув на Сакса. – Мы находимся в районе вершины того уровня атмосферы, который в Дорса Бревиа признали пригодным для жизни.
Нанао посмотрел на Сакса.
– Мы хотим, чтобы все эти пределы были установлены выше Сабиси.
Сакс кивнул и пожал плечами – он не знал, что ответить. Красным бы это не понравилось. Но если поднять предел пригодной для жизни высоты, скажем, на километр, то сабисийцам достанется весь массив, а более крупные купола этого не заметят, – так что казалось, это имело смысл. Хотя кто знал, к чему придут на горе Павлина?
– Может быть, нам сейчас стоит сосредоточиться на вопросе об атмосферном давлении? – предложил он.
Они насупились.
– Можете показать нам массив? – спросил Сакс.
– С удовольствием, – бодро отозвались хозяева.
В ранние годы ареологи называли Тирренский массив «изрезанным участком» южных гор, что означало примерно то же, что и «кратерированный участок», только «Тирренский участок» еще чаще испещряли небольшие сети каналов. Менее высокие и более типичные горы, окружавшие массив, также имели гребневые и холмистые зоны. И вообще, как Сакс быстро понял в то утро, когда они выехали в эти места, здесь можно было обнаружить все типы рельефа: кратерированные, разрушенные, неровные, гребневые, изрезанные и холмистые участки – наиболее типичные для нойской эры.
Сакс, Нанао и Тарики, сидя на смотровой площадке марсохода университета Сабиси, видели, как их коллеги едут в других машинах, а некоторые группы идут пешком впереди. На дальних холмах, под восточным горизонтом, группа энергичных людей занималась горным бегом. Впадины устилал тонкий слой грязного снега. Центр массива лежал в пятнадцати градусах к югу от экватора, и в этом районе, как отметил Нанао, выпадало довольно много осадков. Юго-восточная сторона массива была суше, тогда как сюда доходили массы облаков, которые шли с севера, над льдами равнины Исиды, и, преодолевая склон, сбрасывали свою ношу.
И действительно, пока они поднимались вверх, с северо-запада надвинулись крупные темные облака и облили их, словно преследуя горных бегунов. Сакс вспомнил свою недавнюю встречу со стихией и содрогнулся. Сейчас он был счастлив, что сидел в марсоходе, и думал, что теперь ни за что не отойдет от него далеко.
Наконец, они остановились на вершине невысокого старого хребта и вышли наружу. Прошли по поверхности, усеянной валунами и буграми, трещинами, барханами, крошечными кратерами, обнаженными коренными породами, уступами, гребнями и старыми мелкими каналами, – такие места и называли изрезанными участками. Хотя на самом деле здесь присутствовали все виды деформационных форм, ведь этой земле было четыре миллиарда лет. Она многое повидала, но ничто не смогло уничтожить ее полностью, так что все четыре миллиарда были здесь на виду, словно в настоящем ландшафтном музее. В нойскую эру она была существенно раздроблена, после чего остался слой реголита в несколько километров глубиной, кратеры и прочие деформации, которые так и не сумела сгладить ветровая эрозия. А с другой стороны планеты в этот же период при так называемом Большом ударе в космос вырвался слой литосферы толщиной в шесть километров, после чего на южную часть планеты обрушилась огромная масса изверженной породы. Этим объяснялось происхождение Большого Уступа, отсутствие древних гор на севере, а также чрезвычайно беспорядочный вид здешней местности.
Затем, в конце гесперийской эры[8], ненадолго наступил теплый и влажный период, когда вода стала периодически выходить на поверхность. В последнее время большинство ареологов полагают, что этот период действительно был довольно влажным, но не таким уж теплым, и среднегодовая температура тогда была значительно ниже 273° Кельвина. Впрочем, она позволяла воде иногда выходить на поверхность и пополняться скорее за счет гидротермальной конвекции, чем осадков. По современным оценкам, этот период длился всего сто миллионов лет или около того, а за ним последовали миллиарды лет ветров сухой и холодной амазонийской эры, которая тянулась вплоть до их прибытия.
– А есть название эры, которая началась в М-1? – спросил Сакс.
– Голоценовая.
И в последние два миллиарда лет все выветривалось так сильно, что более ранние кратеры полностью лишились краев, беспощадные ветры раздирали поверхность слой за слоем, оставляя лишь голые породы. С технической точки зрения здесь возник не хаотичный, но дикий рельеф, учитывая его невообразимый возраст и обилие разрушенных кратеров, останцев, провалов, бугров, уступов и неимоверного множества исрешеченных скал.
Они часто выходили из марсохода и шли пешком. Даже небольшие столовые горы, казалось, были выше их роста. Сакс, сам того не сознавая, держался ближе к марсоходу, но все равно отходил подальше, чтобы рассмотреть наиболее интересные объекты. Однажды он заметил скалу в форме марсохода с вертикальной трещиной по всей высоте. Слева от нее, на западе, перед далеким горизонтом, желтел гладкий скалистый грунт. Справа же тянулся вал, образовавшийся в результате какого-то старого разлома, высотой до пояса и испещренный чем-то, напоминающим клинопись. Потом он увидел бархан, окруженный достававшими до щиколотки камнями – то черным, обточенным ветром базальтом, то более светлой зернистой породой. Потом – какой-то затупленный конус, крупный, как дольмен. И песчаную косу. И круг сырой изверженной породы, похожий на почти полностью выветрившийся Стоунхендж. Глубокую, вьющуюся змеей впадину – вероятно, участок реки, – а за ней очередной плавный подъем и отдаленная возвышенность в форме львиной головы. А еще одна возвышенность, рядом с первой, походила на львиное туловище.
И посреди всего этого камня и песка растительная жизнь была почти незаметна. Во всяком случае, поначалу. Ее еще нужно поискать, внимательно присмотреться к цветам, прежде всего к зеленому, ко всем его оттенкам, но особенно – к бледным: шалфейному, оливковому, хаки и прочим. Нанао и Тарики то и дело указывали на образцы, которые Сакс не замечал. И он присматривался все внимательнее и внимательнее, снова и снова. А едва он приспособился к восприятию тусклых цветов, которые так ловко сливались с ржавым грунтом, как те начали буквально выскакивать из цветов ландшафта – коричневого, черного, цветов умбры и охры. Чаще всего они обнаруживались во впадинах и трещинах или возле занесенных снегом участков. И чем внимательнее он вглядывался, тем больше их находил; а в одной котловине, казалось, повсюду росли растения. И тогда он понял: вся эта территория, весь Тирренский массив, представляла собой одну большую каменистую пустыню.
Потом он увидел яркую зелень лишайников, покрывающих поверхности скал или внутренние поверхности водосборных участков, и мох – изумрудный, темно-зеленый бархат, влажный и пушистый.
Многоцветная палитра лишайников, темно-зеленые иглы сосен, пучки отростков хоккайдских сосен, ладанных сосен, можжевельников. Цвета жизни. Казалось, он переходил из одной огромной комнаты под открытым небом в другую, сквозь разрушенные каменные стены. Маленькая площадь, извилистая галерея, просторный бальный зал, множество соединенных между собой комнат, гостиная. В некоторых комнатах – криволесье в низких стенах, где искривленные ветром деревья были мелкими и срезанными сверху на уровне снега. Каждая ветвь, каждое растение, каждая открытая комната имели выверенную форму – но при этом смотрелись непринужденно.
