Леопард с вершины Килиманджаро - Ольга Николаевна Ларионова
Но в следующую секунду плотная роящаяся завеса снова сомкнулась перед Сергеем, и теперь он чувствовал, как она отталкивает его от края каменной чаши, а затылок уже невыносимо жгло, словно тот взгляд с верхушки озерной каланчи приобрел убойную силу смертоносного теплового луча… Захлебываясь щекочущим жаром, Сергей в последний момент почувствовал, как тугой ком сконцентрировавшегося тумана толкает его вниз, словно кулак в боксерской перчатке, гонит по склону, подбрасывая на уступах, уводя от расщелин…
* * *
…Пучок влажной травы осторожно касался его лица, и сразу становилось легче, словно с кожи смывали налипшую тину.
Сергей приоткрыл один глаз – так и есть, над ним хлопотал давешний пинфин. Выпуклые прозрачные веки, опущенные на глаза, как легкодымчатые очки, придавали ему профессорский вид.
– Привет пинфинским мудрецам, – сказал Тарумов, подставляя рот под тонкую струйку воды, которую пинфин выжимал из краснокожего «грейпфрута». – Ты и не представляешь себе, как я рад, что я живой…
Малыш захлопал веками, и пришлось перевести. В общих чертах.
Справа и слева что-то зашелестело, заскользило в траве. Тарумов вздрогнул, припоминая сказочное видение, открывшееся ему с высоты его каменного балкона. Но это были всего лишь полюгалы, спешившие к озеру на водопой. А может, купаться.
Тарумов с сомнением оглядел себя с ног до головы – весь комбинезон был покрыт тошнотворной зеленоватой ряской, словно Сергей побывал в стоячей лесной канаве.
«Не окунуться ли и нам?» – предложил он.
Пинфин радостно закивал и замахал ручками, вызывая из пещеры свою подругу. До озера, хоть дорога и шла книзу, добирались долго – Сергей пока еще не научился беспрепятственно двигаться в этой сухопутной тине, да и последствия путешествия сказывались – если бы не тонизирующая роса из неспелых плодов, у него не было бы сил и пошевельнуться. Он шел и раздумывал, стоит ли говорить пинфинам о результатах своей разведки.
Подумав, решил: стоит. Тот, предшественник, ничего не сказал. Может, он никуда и не успел добраться, но если бы успел и передал кому-нибудь, сейчас Тарумову было бы много легче.
Все еще раздумывая, Сергей разделся до трусов, отполоскал в тепловатой воде комбинезон, поплавал, если это можно так назвать – десять саженок туда, десять обратно. Дальше забираться он не рискнул – еще опять шарахнут тепловым лучом, в воде не очень-то отдышишься. А пинфины, похоже, плавать и вовсе не умеют – пристроились на бережку, пинфиниха своему благоверному спинку моет – набирает воды в горсточку и трет черную кротовую шкурку между лопаток.
«Вот что, друзья мои, – он присел перед ними на плоский камень, скрестив ноги по-турецки. – Я поднялся на самую высокую гору. Я посмотрел дальше, с горы. Так вот, дальше – обрыв, дороги нет. Отвесный обрыв, примерно… – Он посмотрел на неподвижную узорчатую каланчу, возле которой беззаботно плескались полюгалы. – Примерно десять вот таких столбов. А может, и больше. Это вы должны запомнить, если со мной что-нибудь случится. – Пинфины протестующе замахали ручками, зашевелили губами – говорили между собой, а может, и Сергею, от волненья совершенно забыв, что он не может их слышать. – Без паники, друзья, без паники. Со мной уже… случалось. Поэтому запомните: наверх, через зеленые горы над пещерами, дороги нет. Бежать надо каким-то другим путем».
Они недоуменно уставились на него – бежать?
«Да, другим. Вы-то еще туда поднялись бы, но вот эти, которые дышат всем телом, словно мыльные пузыри переменного объема…»
Но пинфинов занимало совсем другое: бежать? Зачем? Они трясли ручками – каждым пальчиком в отдельности, и Сергею совсем не к месту подумалось, что с такими гибкими и чуткими пальцами из них вышли бы непревзойденные музыканты…
А пинфины не смели, не хотели, не желали даже думать о бегстве. Здесь ведь они сыты, здоровы…
Тарумов махнул рукой.
«Постерегите вещички, – показал он им, – а я прогуляюсь в сторону этой насыпи. – Он глянул на верхушку пестроклеточного минарета, добавляя про себя: если мне это позволят. – Кстати, из вас никто не боится вот этой штуки?»
«Нет. Она же неживая!»
Ах, как же вы наивны, братцы вы мои плюшевые. Неживая! И я туда же – чего я там боялся, когда обнаружил, что меня обокрали и ободрали? Лап?
Не того боялся. Самое страшное – не руки, не лапы.
Манипуляторы.
Кромкой воды он подошел к насыпи. Крутенько, метров пять-шесть, поверхность под вездесущей тиной явно щербатая, с выемками, значит – можно забраться. Но – отложим.
Решетка ворот была покрыта коротеньким буроватым мхом, осыпавшимся под пальцами. Не зелень – забавно, первое исключение. А что там сзади просматривается?
Да то же самое, только… Далеко, не разглядеть. Изумрудно-щавелевая взвесь скрывает очертания, и все-таки там, в глубине долины, строения весьма причудливых очертаний. Даже можно сказать – настораживающих. Они сливаются в один массив, но это явно отдельные башни, напоминающие…
Нет, показалось. И проклятый туман сгустился, проступают лишь неясные контуры, пирамида или целый храмовый комплекс. А может, все-таки…
Он простоял еще минут пятнадцать, всматриваясь в уплотняющийся на глазах занавес. Нет, надо вернуться к озеру и дождаться прояснения погоды. Похоже, этот флер опускают перед ним каждый раз, когда он начинает проявлять слишком пристальное внимание к тому, что лежит за пределами отведенной им лужи с прилегающими угодьями.
Но башню-то он осмотрит.
Тяжелая дверь – не то камень, не то строительный пластик – подалась на удивление легко. Тарумов боком проскользнул внутрь башни-туры и ошеломленно замер на мгновенье.
Машинный зал. Вернее – распределительный. Трубопроводы, баранки штурвалов, глазастые выпуклые индикаторы, у которых по окружностям бегают разноцветные жучки. Поверхность стен разделена на несколько секторов, каждый окрашен в свой цвет. Все напоминает дешевую бутафорию. Нет, не так просто. Какой-то неуловимый психологический оттенок… А, вот что: это сделано по вкусу людей – но не человеческими руками. Тарумов глядел на всю эту квазиземную технику, как смотрела бы ласточка на гнездо, сплетенное пальцами людей. Заботливыми, чуткими, но такими неумелыми по сравнению с легким птичьим клювом…
А что касается бутафории, то это нетрудно проверить. Какой цвет воспринимается как самый безопасный? Этот, серовато-лиловый. В этом секторе два рубильника, два штурвала, пять индикаторных плафонов, но светятся только четыре. И что-то вроде реостата. Ну, была не была…
Он повернул правый штурвал градусов на пятнадцать. Пошло легко, и тотчас же мигание световых блошек на
