Город убийц (СИ) - Точильникова Наталья Львовна

— Ссылка для меня не самое главное.

— Референдум не поддержит Хазаровского. Видели, как Нагорный дирижирует общественным мнением? Они продавят Нагорного.

— Он неплохой человек.

— Я не сомневаюсь, что он честный человек, но он имперец до мозга костей. Я могу поверить, что Хазаровский не начнет войну, если Тесса объявит о независимости, но Нагорный ее начнет. Поэтому действовать надо сейчас, когда у власти Хазаровский. Если мы добьемся независимости сейчас, мы вас выкупим или обменяем.

— Не факт, что меня захотят продать или обменять.

— Тогда выкрадем.

— Не уверен, что я сам этого хочу. Хотелось бы конечно еще раз увидеть Версай-нуво. Но как я буду там себя чувствовать? Мне чем хуже, тем лучше. Ситуация, которую нельзя воспринимать как наказание, для меня дискомфортна.

— Это психокоррекция.

— Конечно. Даже не сомневаюсь.

— Мсье Вальдо, психокоррекция обратима.

— Еще три года мучений…

— У нас очень хорошие специалисты. Вы же знаете, именно Тесса — колыбель психокоррекции. На Тессе появились первые Психологические Центры.

— Знаю. Но не уверен, что я хочу стирать то, что прошил Ройтман. Скорее не хочу.

— Это психокоррекция.

— Да. Но это уже я. Не хочу еще одной ломки. Я уже настроен на другое. Кстати, от Нагорного я тоже получил очень теплое письмо. Я через Александра Анатольевича тоже выложил экспертное заключение по юриспруденции. И оно у меня проголосовало с экспертным коэффициентом пятьдесят. А потом Нагорный написал мне, само собой, какой я молодец, что работаю на благо империи, как он этому рад, как за меня болеет, и пообещал назвать мое имя после принятия закона. И клялся и божился, что он вовсе не дирижирует общественным мнением, а может только влиять на него в некоторых границах. И что он голосовал для меня за более мягкий вариант, но он не прошел. Но и сейчас более мягкий вариант двумя руками поддержит.

— А от Даурова вы теплых писем еще не получали, мсье Вальдо?

— Пока нет.

— Тогда я пойду, пока не получили.

— Что ж, прощайте.

Я подумал, что мне надо удержать его. Потому что это серьезно. Потому что он примет свою дурацкую капсулу. Потому что он умрет.

Но меня вызвал Ройтман.

— Анри, около часа назад у тебя был выброс адреналина в кровь. Что случилось?

— Ничего особенного, Евгений Львович. Я тут гуляю, собираю растения. Присел на камень, а из-под камня — змея. Совершенно неожиданно. Но все в порядке.

— Анри, не ври мне. Мы договорились, что ты мне не врешь.

— Почему вы думаете, что я вру?

— Сколько змей было?

— Одна… может быть показалось еще что-нибудь.

— Судя по графику, одна большая и три маленьких. Так что, Анри, иди домой, я сейчас приеду, и ты мне каждый пик объяснишь.

— Хорошо.

Бежать домой сломя голову было совершенно ни к чему. Раньше, чем через два часа Ройтман сюда не доедет.

Вставало солнце, освещая сопки и окрашивая асфодели в розовый цвет.

И в свете солнца все казалось не таким трагичным. В конце концов, с чего это ему принимать яд, пока его никто не собирается задерживать? Два часа, пока Ройтман приедет. Еще час на то, чтобы доехать до ближайшего биопрограммера. Ну, полчаса. Два с половиной часа! Десять раз уйдет.

Лица я его не видел, имени не знаю. «Филипп» — псевдоним, конечно. Не найдут.

Близился полдень, когда я набрел на кострище. Свежее, еще дымится. Круг асфоделей вытоптан и выжжен.

Что он здесь жег? Я не сомневался, что кострище оставил мой утренний собеседник. Местные сюда не ходят. Что им здесь делать? Они на шахтах. Это я бездельничаю.

Я вытащил из догоравшего костра кривую полуобожженную ветку. Здесь прямых нет. Вся растительность такая: кривая и низкорослая. Разве что кроме асфоделей.

Пошевелили пепел. В самом центре, где должно быть был самый жар, что-то блеснуло. Я присел на корточки и пощупал рукой золу. Чуть не обжегся и снова взял прут. Выгреб кучку пепла с подозрительным содержимым.

Под полуденным солнцем сияло кольцо.

Передать информацию, а потом избавиться от кольца — это правильно, конечно. Мы тоже так делали одиннадцать лет назад. Прошлое, которое мне так хотелось забыть, все-таки добралось до меня: сияло и жгло раскаленным в костре металлом.

Стоит ли мне вообще его трогать? Если там что-то сохранилось, я все равно не смогу это прочитать, оно же настроено на хозяина. Меня не опознает. Да и скорее всего все стерто.

Но знать как-то спокойнее, чем не знать.

Я отбросил его палкой к кромке снега и подождал пару минут, пока остынет.

Надел рядом со своим на средний палец.

Кольцо было совершенно мертвым. Даже не запрашивало моды.

Снял и бросил обратно в золу. Зарыл в пепел, укрыл недогоревшими ветками.

Пусть лежит пока. Это я там ничего не могу прочитать, а в ведомстве Даурова, возможно, что-то и смогут. Картинку эту из меня, конечно, вытрясут, и кольцо найдут, но не сию минуту.

Недалеко он ушел. Надо бы еще потянуть время. Не бог весть, какой косяк не выбежать, сломя голову, навстречу Ройтману. Погуляю-ка я еще часика два. Между прочим, здесь восхитительные закаты.

Ну, проторчу в ПЦ не два дня, а неделю. Не смертельно, в конце концов. Хоть увижу нормальное солнце. В Кириополе, наверное, уже форзиция расцвела, как еще одно солнце, упавшее на землю.

Я вымыл руки снегом и пошел прочь.

Уходя как можно дальше от кострища, я думал о том, что каждым своим действием отодвигаю прощение, такое желанное, такое выстраданное и отработанное, и уже обещанное Хазаровским.

Закат был действительно великолепен. Здесь совершенно безумные цвета: багровый, оранжевый, золотой, лиловый. И асфодели покачиваются на проталинах и повторяют все цвета неба. И все цвета неба повторяет снег.

Меня вызывали по кольцу.

Чего и следовало ожидать.

— Анри, что ты делаешь? — спросил Ройтман.

— Любуюсь закатом, Евгений Львович.

— Где?

— На сопках.

— Я велел тебе домой идти. Четыре часа назад, между прочим.

— Я не думал, что вы так быстро приедете, Евгений Львович, извините. Сейчас иду.

— Ты знаешь, что в деревне творится?

— Нет. А что-то творится?

— Не то слово! У них девица какая-то пропала. Собираются искать всем миром. Грешат на тебя.

— Евгений Львович, я не ем девушек. Я их не ел даже одиннадцать лет назад.

— Не сомневаюсь. Только местное население не в курсе твоих кулинарных предпочтений. Они почему-то считают, что тот, кто покусывал армию Кратоса и сожрал пассажирский корабль, может и девушкой закусить.

— Не правы, — заметил я.

— Так, Анри. Может быть самосуд. Так что я вызвал полицию. И тебе гораздо выгоднее попасться мне с полицией, чем местным жителям.

— А что за девушка? Как зовут?

— Говорят, она за тобой бегала…

— Знаете, сколько их за мной бегало…

— Маша. Она убирала у тебя.

— А! Понял. Она маленькая совсем. Шестнадцати нет, наверное. Евгений Львович, я не ем детей.

— Угу! Последние одиннадцать лет, вроде нет. Все, Анри, мы тебя запеленговали. Стой, где стоишь. Про самосуд ты понял.

— Я их не боюсь.

— Угу. Ты ничего не боишься. Но, когда тебя раздирают живьем на куски, удовольствие не фонтан.

— Не разорвут. Я перед ними чист.

— Анри не лезь на рожон, я тебя умоляю!

Я не торопясь пошел в сторону деревни. Не собьется их пеленг, я от них не бегаю.

Девочку эту я знал. Она действительно за мной бегала. Иногда как бы случайно попадалась мне в моих скитаниях по окрестным сопкам. Мы тогда садились рядом на камень, и я рассказывал ей о цветах, о Кириополе, о Тессе. Совершенно невинно. Я просто не мог к ней испытывать никаких чувств, кроме, разве что, отцовских.

Ройтман встретил меня в окружении десятка полисменов на полпути до Чистого.

— Боже мой! Какой почетный эскорт! — сказал я.

— Анри, посерьезнее, — ответил Ройтман. — Они ее нашли.

— Живую?

— Нет. А у тебя с гормональным фоном творится черт знает, что. Если бы ты мне сам объяснил, было бы гораздо лучше.