Чужбина с ангельским ликом - Лариса Кольцова
И обида за прошлое бегство, отброшенная на время дуновением её пестрых и лёгких одежд, её чистым и не ведающим никакой вины взглядом, вернулась. Она посмела обратить внимание на мальчишку-бегуна в то время, когда тут рядом жил он. Где бы она и была, не будь его? Бродила бы по грязным рынкам, где в земле и пыли на каких-то деревяшках она выбирала себе дешёвые убогие овощи для скудного завтрака — обеда, не имея средств даже на то, чтобы купить свежую рыбину у поставщиков снеди. Но лишь до того времени, когда её точно настиг бы сачок звероподобного ловца Чапоса. Он следил и видел, как жадно она смотрела на рыбку, голодная, а не купила. Боялась, что уже завтра не будет ничего. А он, журавль долгоносый, не подошёл, чтобы обнять, накормить, сделать любимой и счастливой… Ну, вот сделал. Только пригожая «цапля» стала бегать от него, будто и забыла свою же жажду прежней любви.
Был и другой соперник, более опасный. Не Чапос, разумеется. Уж Чапоса-то он никогда не считал неодолимым соперником. Природа «третьего лишнего» была не только мистической, не только жутковато-сюрреалистичной, а неодолимой, заяви он о себе. А он и заявлял. Он сипел ночами в его, тайной для всех, расщелине и требовал своего права первой ночи, как лютый феодал в древности. Он-то и хотел ей мести. За что? За то, что не было доступа туда, где он её упустил, так мало успел ею воспользоваться, когда она вся доверившаяся спала на его груди. Едва открыл её, как она и исчезла. Но, разве возможно так долго помнить досаду, обиду, что там чего-то не случилось, а могло бы… Тут очевидной была раздвоенность и в самом его мышлении, если не расщепление сознания. Действовала сила, входящая извне, и одновременно живущая внутри. Расплата за самонадеянную игру с инопланетным чёртом. Тот таился в голове хилого Хагора, как ядовитый паук в трухлявом дупле.
Тень прошлого на полуденных дорожках настоящего
По ночам, когда все спали, Рудольф любил бродить по лесопарку один, забредая и в настоящий уже лес. Гулять одному было хорошо. Ночами все спали. Глаза быстро привыкали к темноте. Он видел, как светился прямоугольник зелёно-фиолетовой стены, где жил Антон. Красавчик — вдовец не спал. Вместо того, чтобы смотреть свои эротические сны, а ведь он был почти мальчик, он отчего-то бодрствовал. И то, что понимал Рудольф, ещё не понимал Антон. Последнее время мечтательный «ксанфик» практически уже не вылезал глазами из её декольте, с чисто мужским интересом смотрел в её безумолчно болтающие губы, когда она его обхаживала на своей цветочной площадке под тентом от яркого дневного света, но сам он этого и не осознавал. Физиология тянула его к ней, что ясно видел Рудольф. Душа витала в миражах, а голодный самец требовал своего. В легковесном мечтателе он тоже таился. И не столько Нэя в последнее время, сколько и сам Антон уже караулил её по вечерам, отираясь, как и местный молодняк у кристалла. Под предлогом отвлечения от работы, просто человеческого интереса к общению с образованной представительницей другой цивилизации, их поверхностное сближение таило в себе опасность стать глубоко-реальным. Затаившийся «журавль» решил действовать.
Милая «цапля» любила гулять по дорожке, проходившей вдоль центрального шоссе ЦЭССЭИ. Оно было пустынным по утрам. Он остановился и ждал её, когда она подойдёт, открыв дверцу, полный любовного великодушия, опять забыв о мести за её игры с Антоном. Но её реакция оказалась неожиданной для него. Она смотрела не то ошалело, не то испуганно, расширив синие и показавшиеся глупыми глаза, будто видела перед собою волчью пасть, а потом опрометью бросилась в лес.
Выплыл отринутый вначале счёт. Она несла вину за многое, чего могло бы и не произойти с ним лично, но произошло, поскольку искривление путей возникло по обоюдной вине. И за всю грязную накипь в своей некогда столь возносящейся душе он назначил виновной Нэю! Так и оставшуюся наивной, доверчивой щебетуньей, с головой зарывшуюся в свои пёстрые лоскутья, в горы тряпья, — это и было её «великое творчество». По-детски счастливую своей значимостью в странной и сверкающей нелепице, названной «Мечтой». И она не ведала за собой никакой вины. Она выглядела так, словно умывалась цветочной росой, — фея, живущая в цветке, — немыслимо чистой субстанцией для падшего мира. Она гордо несла свою безмятежную душу в нежном пышногрудом теле, ничего не ведая о том счёте, который тайно ей предъявлял сумрачный некто, завладевший оболочкой возлюбленного её юности…
На самом же деле Рудольф патологически не понимал её. Их былая и внепространственная связь, когда он ощущал всплеск её нейронов как свой собственный, даже на расстоянии, истончилась и оборвалась. Оборванные концы болтались на ветру, — с его стороны какое-то размочаленное суровьё. С её — ускользающая шелковинка…
Но и опять руки благосклонного безымянного Божества связали эти концы вместе в неразрывный узел. Прежний трепет опять стал взаимным, но эстетическая неприглядность узла удручала капризную фею Паралеи.
Он думал совсем по-русски: «Ой, попалась птичка, стой! Не уйдёшь из сети». «Стерпится — слюбится». Он был готов превратиться из грубо-шерстистого тигра в пушистого кота. Может, и тростникового, одичалого пока что, могущего и поцарапать, но с перспективой стать постельным уже мурлыкой, охочим до ласк и стойко переносящим приступы женского тиранства. Он хотел точно так же, как и отвращающий своими откровениями Чапос, начинать своё утро с телесной радости, даруемой ею, и засыпать ночью от взаимного утомления «насыщенным сексом».
Начиная с взросления, ещё на Земле, юношеская мечта обретения идеала в женском обличье, так и не реализовалась в последующей мужской жизни. Казалось, чего проще? И это при таких-то природных дарах, при унаследованной красоте по линии матери, неординарной мужественной комплекции, полученной от отца, выявленных и усовершенствованных воспитанием-обучением, может, и скудноватых, а всё же талантах, приложимых к профессиональной деятельности в
