Чужбина с ангельским ликом - Лариса Кольцова
Иногда останавливаясь, он с любопытством озирал окружающий пейзаж, трогал руками и рассматривал листья на деревьях или что-то искал в травах и, найдя это неизвестное, бережно убирал в маленькую коробочку, которую прятал назад в карманы коротких, до уровня колена, штанов. Часто Нэя видела, как он вдыхал аромат цветов, не срывая их, а нагибаясь к ним, как будто вслушивался в их безмолвное цветение. Казалось, и сама Ихэ-Ола поражена его появлением тут, поскольку её лучи окутывали его как-то особенно плотно, и он бежал как в светящемся облаке — она одаривала его особенным сиянием. Даже дорожка какое-то время сохраняла мягкое свечение, а потревоженный знойный воздух остаточную загадочно-мелодичную вибрацию уже после того, как он растворялся в переливчатой глубине растительности среди фиолетово-смуглых стволов.
Он бегал в парке по утрам, а она, спускаясь в это же время со своего холма, где и красовался «Дом Моды», окружённый экзотическим садом, специально приходила к беговым дорожкам, а обнаружив его там, не сводила с него глаз. Антон не считал её стоящей внимания, как-то невольно презирая всех скопом обитательниц «Мечты» не без помощи шефа.
Венд назидательно говорил своим подчинённым космодесантникам, — Не суйте туда свои любопытные носы. Эти куколки не по вашим карманам, которые у вас пусты от местных дензнаков. Если глазеть попусту, так глазейте, никто не запрещает, но общаться с прицелом глубокого погружения в их заманчивые прелести, не советую. Эти живые игрушки привозят из-за стены ради высших местных управленцев, а уж никак не ради вашего досуга. И хотя я вас обзываю в моменты гнева медяками — пустозвонами, учтите, для местного социума вы всё равно, что бродяги у паперти из прежних архаичных времён Земли. Им как раз такие позеленевшие медяшки и подавали на убогое пропитание.
— Что такое паперть? — спросил у Венда, вдруг проявивший любознательность, насмешник Глеб Сурепин. Он сильнее всех обижался на обзывание его «медяшкой», поскольку был рыжеволосым и веснушчатым.
— Паперть это площадка возле входа в Храм для верующих, где они и толпились в надежде на милостыньку. И поскольку эта «Мечта» тоже разновидность храма, но уже специфического, вроде храма красоты и источника вожделений разного толка, не уподобляйтесь нищим не по духу, как говорили теологи, а нищим по уму и личному развитию. За бесплатно тут никого не любят. Так что, делайте выводы, друзья медноголовые, но не лишённые перспективы на преображение содержимого своих голов в драгоценное наполнение во всех смыслах, то есть, становитесь разумными. Придёт такое время, и о вас будут слагать легенды, если вы и сами будете к тому стремиться. Или не придёт, если вы будете включать режим активности лишь для своей нижней головы, дабы не употребить слова зверски-едкого, то есть матерного. Учитесь преображать энергию низших инстинктов в высокую энергию личного творчества.
— Сублимация называется, — сказал Серёжа Бельский, самый начитанный и тихий парень. Он не являлся штрафником и прибыл сюда по конкурсу, как и Антон. Но жил в подземном городе, будучи технарём.
— Браво, Серёжа! — одобрил его Венд. — Это нелегко, переход на качественно иной и высокий этаж личного развития, но к тому необходимо стремиться, чтобы не скатиться совсем уж в тёмные подвалы до человеческого существования. Хотя оно и невозможно. Возможна лишь окончательная гибель. Человек не может стоять на месте. На него действуют одновременно два мощных вектора, — один вверх тянет, а это нелегко. Попробуйте бежать по крутой лестнице вверх, сразу это ощутите, как гравитация давит на сердце. А вниз скатиться проще простого, в инволюцию и полное сворачивание, в ничто. Абгрунд…
Антон лишь по случайности оказался на такой вот послеобеденной проповеди настоятеля подземного монастыря, говоря тем же архаичным стилем. Он посетил уровни подземного города ради зефира доктора Франка. Доктор сам и пригласил Антона не дегустацию «любимого десерта для моих мальчиков», как он, всеобщий дедушка, объяснил.
— Это и к тебе относится, Антуан, — Венд выделил Антона из прочих слушателей, привлекая к нему всеобщее внимание. Антон вспыхнул, как ему и было свойственно, точно он девушка, розовеющая от смущения.
— Что имеете в виду?
— «Мечта», как я заметил, стала привлекательной и для тебя.
— Разве мечтать плохо? — встрял опять Сурепин. — Мечта это то, без чего человеку жить уныло.
— Я, кажется, женат на местной женщине, — промямлил Антон, жуя зефир.
— Вот именно, что тебе это кажется! — процедил Венд. — А ты, Сурепин, рот закрой! Если не с тобой я лично общаюсь. Твои убогие мечты, как и сам ты, медяк пятнистый, здесь никого не интересуют в виду их малоценной значимости!
— Так-то зачем? — укорил Франк. — Личное оскорбление это не метод, воздействия, Рудольф…
— Я не внешность его затрагиваю. Намёк на то окисление что поразило его душу ещё на Земле. Ради чего мне эту нагрузку, во всех смыслах космическую, и навязали здесь. А у меня тоже, знаешь, хребет не титановый, и мне тяжелее во столько же раз с ними, насколько их совокупный вес тяжелее моего. Я-то один против них, а они тебе ноют о моём несносном давлении на их нежные души, дедушка — исповедник. Думаешь, я того не знаю? О тонкой душе надо было думать прежде тех тупых забав, что они себе и позволили на Земле, едва не закрыв с грохотом заслон, что и отделил бы их от светлой перспективы уже навсегда. А я их для светлого будущего готовлю…
— На Земле тоже можно жить ради светлых перспектив, — Антон встал, собираясь на выход. — В Космосе как раз жутко темно, непроглядно даже…
— Передумал связывать свою дальнейшую жизнь с космическими структурами? — задержал его Венд. — Надо ли тебя понимать, что мечта о ГРОЗ угасла? Раз уж ты другую «Мечту» для себя избрал? — он прищурился, вглядываясь в Антона через колючие ресницы столь же колючим взором.
— Не понял ваш подтекст, — смутился Антон, меньше всего желая стать центром всеобщего внимания.
И поскольку Венд не особенно-то и церемонился со своими подопечными, как и бывает у отцов с детьми, — и старину Штерна он не застеснялся, воспринимая его кем-то вроде запечного дедушки, а больше в столовом отсеке никого и не было, — он
